Однажды она несла на подносе второе — насколько я помню, шесть тарелок, и тут кто-то дернул ее за косу, хотя она даже не к его столику шла, а просто проходила мимо. Поднос дрогнул, и все тарелки оказались на полу. Ее хотели тут же уволить. К счастью, тот мужчина повел себя достойно — заплатил за посуду и еду. Потом все уже были осторожнее и хватали за косу только после того, как она ставила тарелки на стол, иначе она бы, наверное, все перебила и не по своей вине. Разве что это коса ее была виновата. Я считаю, в столовых, да еще на стройке, не должны работать слишком красивые девушки и женщины. Да, приветливые, симпатичные, но не красавицы.
Иногда она укладывала косу в виде короны. Может, пыталась таким образом защитить себя, а как еще защитишься, если у тебя такая коса, которая так и просится, чтобы ее схватили и хоть мгновение подержали в руке. А может, ей хотелось быть красивее, кто знает. Хотя, мне кажется, красивее уже некуда было. Но без этой косы она становилась совершенно другой, словно бы недоступной, надменной. Ставит перед тобой суп или второе — и кажется, что одолжение делает. Мне эта ее корона не нравилась. Я про себя думал: когда она станет моей женой, скажу ей, что лучше пускай косу носит. С косой, когда та покачивалась у нее за спиной, она выглядела... не знаю, как сказать... ну, как будто только что явилась на этот свет.
Улыбаетесь? Я понимаю. У меня старомодные фантазии, да? Но так я тогда думал. Хотя, если задуматься, не кажется ли вам, что мы носим в себе те же фантазии, которыми люди себя испокон века тешат? Хоть мир и меняется. Хоть мы и становимся другими. А может, только притворяемся другими, чтобы совладать с этим миром. Но в своих самых сокровенных желаниях мы всё такие же, только скрываем это от себя и от мира.
Впрочем, сами скажите: можно ли представить себе более красивую прическу для девушки, чем коса? Разумеется, для такой косы нужно много волос, не три волосинки. Дар Божий, как в моем детстве говорили. В сезон, когда люди приезжают на выходные или в отпуск, здесь тоже иногда можно увидеть красивые волосы. Но лучше не присматриваться. Все крашеные, причем иногда в такие цвета, каких от природы не бывает. От природы волосы у каждого своего цвета, вы заметили? Да еще волосы теперь как-то взбивают всякими кондиционерами, шампунями, лаками. Иной раз голова напоминает букет. Но весь этот букет в горсть собрать можно.
Вообще что-то с человеческими волосами неладно. Разве это не признак того, что и с миром неладно? Вопреки тому, что можно подумать, начало, как правило, заметить сложно. Мало что начинается с великих дел или событий. Чаще — с незначительных, ничем не примечательных, вот вроде человеческих волос. И еще: вы заметили, что все больше молодых мужчин лысеет? И все раньше. В моей юности у каждого молодого человека была шевелюра.
Если смотреть только на волосы или, допустим, только на босые ноги, как, например, здесь, на водохранилище, или на руки, глаза, рты, брови, — о, тогда совсем иначе видишь человека, чем когда смотришь в целом. Есть над чем задуматься.
Так вот, именно коса и положила начало тому, что случилось с той девушкой. Правда, никто не подозревал, что дело в косе. Коса и коса... Просится, чтобы ее схватили и подержали в руках, вот и все. Хотя, признаюсь, иной раз, когда она, собирая тарелки со стола, случайно задевала косой мое лицо, меня аж дрожь пробирала, словно это смерть меня коснулась. А ведь я ее себе не представлял с другой прической.
Впрочем, она вообще была не такая, как все. Когда ее хватали за косу, всегда краснела, а ведь могла уже привыкнуть. За то время, что шло строительство, она столько тарелок разнесла, столько обедов — уж должна бы привыкнуть. И даже если кто-нибудь заглядывал ей в глаза, когда она ставила тарелки, — тоже краснела. Скажут ей: панна Бася, или Васенька, какая вы сегодня красивая, — краснеет. Она всегда была красивой, но ей все равно каждый день говорили. Не так уж много слов существует на свете, если хочешь сказать девушке что-нибудь приятное, тем более в столовой, когда она подает тебе суп или второе или собирает пустые тарелки.
Другое дело, что в плане слов между мужчиной и женщиной тоже что-то изменилось, вам не кажется? Тут один человек как-то мне сказал, что слова стали не нужны и вымирают. Все же и так ясно: мужчина, женщина w к чему еще слова? Правдивые, неправдивые, умные, неумные, подходящие, неподходящие — все они без исключения ведут к одному и тому же. Так зачем?
Правда, на стройках со словами дела обстояли тоже не слишком хорошо. Их было ровно столько, сколько требуется для строительства. Можете себе представить, что это — большей частью — были за слова. Работы все время выше крыши, так что в столовую люди забегали только поесть наспех. Грязные, потные, иногда даже рук не помыв. Да еще ты ешь, а за спиной уже ждут, пока столик освободится. Когда уж тут другие слова выучить? Панна Бася, или Васенька, вы сегодня очень красивая — это все, что некоторые из нас умели. И то считалось верхом красноречия. Гораздо проще было просто схватить за косу.
Был ли кто-нибудь из них в нее влюблен? Трудно сказать. В постель затащить — это, уверен, все были готовы... Но был ли кто-нибудь влюблен? Если это была настоящая любовь, то она, как вы знаете, мало что умеет. Ее трудно заметить, особенно на стройке.
Мы еще строили, три четверти сделали, не больше, и тут, согласно плану, стали завозить заграничное оборудование. А вскоре появились и те, кто должен был его устанавливать. В том числе несколько специалистов из иностранной фирмы, которая это оборудование поставляла. Мы думали, что пока им нечем будет заняться, но они неожиданно активно взялись за дело. Приказали нам быстро закончить один из цехов и начали устанавливать часть станков. К счастью для нас, им пришлось заново все замерять, поскольку что-то не сходилось, поэтому план пересмотрели, а нам это дало возможность немного нагнать график работ. Специалисты постоянно сидели в дирекции, что-то согласовывали, сердились, ругались: то не так и это не эдак.
О, это была белая кость. Каждый второй — инженер. Им выделили целый барак, который теперь назывался не барак, а павильон. Снаружи его оштукатурили, внутри покрасили, щели законопатили, двери и окна заменили. У каждого — отдельная комната. Нас, которые жили в этом бараке раньше, распихали по частным квартирам, по семь-восемь человек в каждой. Им купили новую полированную мебель, широкие кровати, а сверх того — диванчики, кресла, шифоньеры, письменные столы, стулья, тумбочки, ночники, занавески на окна повесили, шторы. У наших рабочих даже дома мало у кого так было, как у них в этом павильоне. Да еще радио в каждой комнате, на полу коврик, на стене зеркало.
Когда мы жили в этом бараке, кровати были железные, двухъярусные, шкаф один на шестерых. Туда можно было повесить разве что костюм, если у кого имелся. Остальные вещи мы хранили в чемоданах под кроватью или в коробках от папирос, печенья. А уж вешать занавески на окна, не говоря уже о шторах — такое и в голову никому не пришло бы. Мыла или нового полотенца иной раз не допросишься. Мы купили кусок ситца и по вечерам затягивали окно. Или вот зеркала взять... Зеркала были только в общей ванной и большей частью битые. Перед таким, разбитым, приходилось и бриться, и причесываться или, к примеру, прыщи выдавливать, галстук по воскресеньям повязывать. Если человек хотел себя увидеть, то выходило, что он состоит из осколков, как эти зеркала. Специалистам выделили часть столовой, ту, где окна, и столики у них были отдельные. Как бы они ни опаздывали, эти столики их ждали. Никто не имел права за них садиться. Бывало, у нас все столики заняты, и даже если ты торопишься, потому что работа горит, приходилось ждать, пока кто-нибудь доест — а те пустуют. Иной раз за спиной обедающих не один-два человека, а целый десяток выстроится. Еще и подгоняют: мол, ешьте быстрее, так что некоторые назло старались помедленнее. Это ужасно бесило: голодные, план горит, а тут, как нарочно, пустые столики. Вдобавок специалисты нередко приходили, когда в столовой уже почти никого не оставалось — сколько же человек к тому времени могло поесть за их столами?! Случалось, кто-нибудь не выдерживал и возвращался на работу голодным. Перехватит селедку или яйцо в буфете, кусок колбасы, хотя колбаса редко бывала, и обратно — уже, по крайней мере, не голодный, а полуголодный.
