– Платить будем или опять патруль звать? Битых два часа над одной сосиской и полпинтами сидите.

– Чего это сразу битых? Не надо никаво бить. Мне во, конфетсацыю дали.

На стол гордо легла монетка в пять чаров, а нерадивые клиенты попытались отползти к выходу вместе с табуретками.

Полуорка сменила гнев на гнев пожиже, забрала монетку и ушла к другому столу щебетать, видать, знакомцы какие сидели или клиенты при деньгах. У одного, здоровенного детинушки в некромантской мантии на отвороте надзоровский значок блестел. Парень единственный из компании нет-нет да и утыкался глазами в кружку, будто на поминках.

3. Хранящие

Эру наконец дотащился. Смотрел на арку врат и ему захотелось обругать себя гадкими словами со значением отсутствия ума и сообразительности, которые так любят сочинять во всех мирах. Что стоило сразу пройти туда, откуда притащились блудные ушастые? Может удалось бы разбить поток, ослабив разрушительное действие. Но арка как возникла, так и стояла, а волны возмущения разбежались по мирозданию.

Эру оставил Каратель, от которого вновь ныло плечо, отрастил анализатор, поскреб субстанцию врат. Красноглазый Мор уселся на арку и таращил красные зенки, любопытничая.

Судя по остаточным следам, арка-исход, оставшаяся где-то в мире, была создана на основе печатей внутреннего перемещения, где неучтенное измерение времени – незначительная погрешность, компенсируемая за счет перемещающегося. Блудные ушастые, элфие, как они себя именовали, живут достаточно, чтобы было им начхать, что пару дней пропадет. В межмировых масштабах погрешность превратилась в глобальную ошибку. Срабатывание кустарно скроенного портала породило волнообразное возмущение, тряхнувшее соседние ветви мироздания. Элфие вышли, а прочие миры ветви огребли. В мир Нодлута волна приходит раз в 300-400 лет. А поскольку мир один из основных – Истинный – и сам отбрасывает отражения, все связанные с ним Подобные миры тоже дергает.

​​​​​​​​​​​​​​​​​​​​​​​

И тут… Не дернуло, а как струной натянулось, вот-вот оборвется.

Да как так? Только же успокоилось!

Эру бросил взгляд на Ловца душ, но тот не рвался никуда лететь и никого хватать, а значит живущие без присмотра опять учудили.

Подхватил Каратель и спустя несколько шагов понял, что опаздывает и без Ускорения – никак, а от него потом над дорогой “штормит”, но тянуло И Эру, вытащив из закромов памяти координаты храма и навёвшись на источник как на маяк, свернул время.

На выходе его ударило… Мир завернулся в грани субреальностей и был похож на развлекушку, виденную в одном из миров, оклеенный зеркальными осколками шар. Осколки перемещались и резали вектор перехода. Ощущение было что он явился домой, а там уже кто-то другой живет и ключи сменил… Ключи! Эти паразиты умудрились запереть мир Ее ключами!

Каратель ударил по зеркальной скорлупе, Посланник ломанулся в мир и…

Глядь!

Ощущение пинка под зад было новым. Еще ни разу Эру не получал такой оплеухи. Чем? Чем это таким… Хотелось отвесить челюсть. Образ сжатой и распрямившейся спирали Развития с импульсом-резонансом Созидания, задевшей его краем, отпечатался… Где только не отпечатался. А если бы не краем? Вряд ли бы он сейчас… А где он сейчас?

– Хашши’ин, – прошипел Посланник, открыл глаза и тут же закрыл.

Солнце стояло высоко и мгновенно налепило пятен на сетчатке. По бокам от него качались какие-то колосья, мухи гудели, под спиной кололось, плечо болело и копчик ныл… Эру поднялся, подобрал косу, выглядевшую странно и больше похожую на серп на длинной ручке. Пастырь живущих чувствовал себя удручающе живым, голым и… смертным.

Еще ни разу Эру не приходилось взывать к Матери всего в таких условиях и таким образом: рассадив ладонь и брызгая серебром на вытоптанный в колосьях круг. Один, другой, третий…

Матрица призыва ожила.

Смертное тело осталось в фокусе фигуры, а суть вознеслась.

Она, Изначальная, смотрела укоризненно. Как мать на глупое дитя. Эру поднялся. Сначала по привычке потянулся рукой к Карателю, но косы не нашлось. Без Косы Эру и здесь чувствовал себя голым. Чувствовать вообще было дико, а голым – в особенности.

Чертог выглядел как всегда: зал, полный Дверей, затянутых мембранами граней, в каждой из которых недоставало осколка. Большинство недостающих были лезвием Карателя, часть растворилась в крови живущих – носителей сути Мора-огневрана и жрецов, часть были когтями крылатого Ловца душ.

По периметру Чертога прошла дрожь и Дверей стало больше. Плечо дернуло, будто Каратель все еще был при нем, пальцы на миг ощутили привычную тяжесть. Дверей и так было значительно больше с последнего визита, а тут вот прямо при нем еще одна воздвиглась.

– Их больше, – сказал Эру

– Больше, – согласилась Изначальная.

– И рождаются новые.

– Рождаются.

– И в каждом нет осколка.

– Как видишь. Неужели ты не чувствовал, как стала тяжела твоя ноша Пастырь живущих? – Она кивнула на вновь появившийся и исчезнувший Каратель. – Ты больше не можешь. Ноша тебе не по плечу.

– А это? – Эру потыкал пальцем в образ своего смертного тела, отражающегося в каждом зеркале. Высокий, светлокожий, серебристоволосый… эльф. – Что это?

– Это тоже виток. И тебе пора выполнить обещанное.

В ладони стало горячо, Эру поднес к глазам зерно сути, которую согласился отпустить бродить по междумирью и ему стало стыдно. Забыл. Сунул подальше и забыл.

– А миры? Мир?

– Ты про свою любимую сферу? Разве ты не назначил себе преемников, назвав их спасителями мира? Темное пламя на вороньих крыльях и его целое, золотую звезду в коконе мрака.

Снова стало стыдно. Вот так ляпнешь невзначай… Но эльф! И ведь все из-за этих ушастых пройдох! Пришли со своими правилами, своей магией… А так все хорошо начиналось.

– Ты сам их впустил, а теперь негодуешь, что лелеемый тобой как собственное дитя мир изменился не так, как ты планировал. Мог не впускать.

– Мог, – согласился Эру.

– Тогда зачем впустил? Отвечай первое, что придет в голову.

– Мальчишка. Эста Фалмари. Хаэльвиен тен’Тьерт. Я увидел себя его глазами, как если бы мы были одним.

– Вот и ответ. Круг замкнулся.

– И что мне теперь?..

– Живи.

Ее голос колоколом ударил по ушам, суть вынесло в одну из Дверей и Эру вернулся в мир, откуда призывал в коконе пламени – так разогнался на входе.

Внутри фигуры полыхало.

Он нащупал рядом черенок, оперся, встал, старательно не разжимая кулака, в котором было что-то очень важное и нужное, вывалился за пределы огненного кольца, почесал костяшками ужаленный ретивым сполохом зад и вспомнил, что голый. Рука замерла, “хашши’ин” вырвалось само.

– Хашши’ин, – громко повторил мелкий мальчишка, а прочие местные, собравшиеся гурьбой на кромке поля, попадали на колени.

Обогнул блаженных, начаровал на ходу подобие набедренной повязки и пошел… куда-нибудь. Сначала вон к тому дереву. У него были листья как расправленная ладонь, густая крона, а под ней – тень. В голове мутилось, будто кто-то вертел трубку калейдоскопа бесконечно перемешивая цветные осколки.

Добрел до тени, сел. Разжал пальцы. На ладони лежало живое зерно. Поскреб между корней, опустил в ямку и присыпал. Прижатая ладонью земля толкнулась и брызнула водой. Не прошло и часа, как новорожденный Исток уверенно торил дорожку в траве.

Он наклонился, набрал мерцающей воды в сложенные чашей руки, чтобы напиться, но едва коснулся губами, его словно ударило.

Таяли, растворяясь, смешиваясь, причудливо сплетаясь обе сути: та, что ходила дорогами между миров и та, которую носили зерном в сознании.

Он вспомнил себя. Он – Хаэл эльвие́н тен’Тьерт – песня света дома Терновника. Дома, который ему только предстояло построить, потому что он был один, единственный, Единый.

Конец