– Так… – Виталя запнулся, осторожно принимая доказательства, а затем твердо добавил: – Ну и пусть. Это ничего не меняет.

– Ха! Круто! Если что моя сестра… раз и… – Димка игриво сделал вид, что полоснул себе чем-то по горлу.

– Дурак! – нахмурился Виталя и направился к калитке. – Поехали. Мамка волноваться будет, если поздно приедем.

Тома не собиралась скрывать того, что ей подарено бабушкой. Она не видела в этом ничего плохого и тем более опасного. Только ей с этим жить и решать, как справляться. Может быть, случай со Степаном единственный, где она могла применить свою силу и другого не представится, но найти способ как давать ей выход все равно придется. Никто и представить себе не мог как это трудно и ответственно – научиться владеть тем, что неподвластно порой самой природе.

Провожая взглядом близнецов, Тома мысленно благословила их в дорогу и вернулась в дом. Ближе к вечеру она собиралась сходить на болото за крапивой, а сейчас нужно было попробовать сделать первый в своей жизни оберег.

Девушка взяла пучок соломы, сложила его вдвое и с помощью ниток перевязала в нужных местах так, чтобы получилось подобие куклы. Затем, положила поделку перед собой, накрыла ладонями и, закрыв глаза, стала воображать того, кому был предназначен оберег.

Мысленно очерчивая образ тонкой невидимой линией, Тамара вплетала в нее молитву и слова заговора. Проговаривая сначала в сознании, а затем, безмолвно произнося губами, она старалась вложить в их смысл всю свою любовь к этому человеку, заботу о нем и пожелания здоровья. Девушка свято верила, что все должно сработать и, если так произойдет, никакая беда не сможет добраться до него.

Произнеся заговор в последний раз, Тома открыла глаза, приложила к губам два пальца, указательный и безымянный, а после дотронулась ими до куклы. Осталось привязать нитку и оберег готов. Она собиралась отнести его тому, кому предназначалось завтра, а пока припрятала вещицу в шкафу.

Вернувшись в кухню, девушка достала из холодильника банку с молоком, поставила на стол и полезла в шкафчик за чашкой. И только протянула руку, как внутри все вдруг сжалось и стало тяжело. То же самое она ощутила прежде, чем увидеть раненого Степана.

Не успела Тома сделать несколько облегчающих вздохов, как услышала, что калитка громко хлопнула, и кто-то торопливыми шагами прошел по двору, поднялся на крыльцо и открыл дверь в сени.

– О господи! Господи! Тома! Девонька.

Тома открыла дверь и увидела переминающуюся с ноги на ногу запыхавшуюся Людмилу Евдокимову. Ее дом был в десяти минутах шагом и считался соседским потому – что Тома жила на окраине деревни.

– Машка! Машка моя, совсем хворая! Утром проснулась – огнем горит. Я ей от температуры дала, а она сбивается и наново вскакивает. Доктор в район уехала, а из города вызывать, так не дождешься их. Обещали, как с района приедет сразу к нам, а когда ж это будет!? А к обеду Машка еще и кашлять начала! Да так, что прям заходится. Я уж не знаю, что с ней, – причитая, женщина теребила край кофты и, то и дело, опускала и поднимала глаза, словно винилась в чем-то. – Ты… это… помоги. Я слыхала про Степана. Так может…

Тома, соглашаясь, кивнула и бросилась в маленькую кладовую. Схватила несколько подвешенных к крючкам холщовых мешочков, ступила на низенькую скамеечку, сняла с полки бутылку с настойкой и, вернувшись в сени, дала ожидавшей женщине знак, что готова.

Как бы там ни было, а отказывать Тома не имела права. Если она может быть хоть чем – то полезной, то сделает все, что от нее зависит.

Оказавшись на месте, не церемонясь, девушка быстро зашла в дом к Людмиле и направилась в комнату, где находилась больная. Сама догадалась, куда нужно идти, хотя никогда не была в этом доме. Некое чутье, опьяняющая тяга и запах беды вели ее к обессиленной девочке.

Маша лежала на кровати, вся мокрая и тяжело стонала. Для восьми лет она была слишком худенькой и маленькой, так что с натяжкой ей давали лет шесть, а коротко стриженые волосы порой выдавали девочку за мальчишку.

– Прошу! Только помоги! Помоги ей девонька. Все для тебя сделаю! – начала умолять забежавшая в комнату Людмила, но Тома резко обернулась и строго посмотрела на нее. Затем кивнула, указывая женщине на дверь и та поняла, что ее просят выйти.

На ребенка было тяжело смотреть. Тома понимала, что без врача здесь не обойтись, но пока он не появится, она будет сидеть возле девочки и помогать бороться с болезнью.

Разложив на подушке вокруг головы больной засушенный чабрец, Тома сняла с нее мокрые шерстяные носки и отложила на стул. Затем, плеснула на руку настойки и обтерла ею ноги и грудь Маши. Это должно было согреть ее легкие, а ароматические свойства чабреца помочь легче дышать. Девочка закашлялась и Тома, успокаивая ее, взяла за руку и начала гладить.

Перечитывая молитвы о спасении и исцелении, девушка чередовала их с заученными заговорами. В этот раз она была уверена, когда нужно читать одно, а когда другое. Вызывая силу, а затем передавая ее девочке, Тома получала немыслимое удовлетворение от того, что делает, но уже через некоторое время поняла, что слабеет.

И когда Маша стала дышать не так тяжело, решила сделать небольшой перерыв, отстранившись от нее. Некоторое время Тома просто сидела. Приложив руки к груди і мысленно питаясь воспоминаниями о бабушке. Положительные и добрые, они давали ей заряд. И только, когда чувство наполненности вернулось, девушка положила обе руки на грудь девочки и трижды повторила завершающий заговор.

У кровати малышки Тома просидела всю ночь, не сомкнув глаз. Иногда зовя Людмилу, заварить ту или иную травку или принести Маше горячее питье.

Периодически проверяя состояние девочки, она вновь углублялась в себя и мысленно благодарила бабулю за возможность и такой дорогой подарок – силу.

В том, что Маше уже ничего не угрожает, Тома была уверена и гордилась, что причастна к этому в прямом смысле. Пусть ладони невыносимо горели. Пусть кружилась голова, и земля уходила из-под ног, но она выполнила свой долг, значит день и ночь прожиты не зря.

За тем, что происходит в комнате, Людмила наблюдала втихаря, из-за косяка двери. Она боялась проронить лишнее слово и прервать то, что делала девушка. Злобно ругала не торопящегося с района доктора и снова следила за действиями соседки.

Увиденное пугало женщину и одновременно крепко вселяло надежду на быстрое выздоровление ребенка, а это было самым главным. Людмила хотела предложить Томе выпить молока или воды, но мельком завидя женщину у порога комнаты, девушка так странно смотрела на нее, что у Людмилы отпадала всякая охота потчевать гостью.

Врач приехала лишь в десять часов утра. Гордой и деловитой походкой вошла в дом, спросила, что случилось, а когда в ответ получила тираду упреков от Людмилы, недовольно покосилась на женщину и начала словесно отбиваться.

Тома еще раз проверила лоб девочки и поправила на ней одеяло, а когда Маша открыла глаза, улыбнулась.

– Здравствуйте, – врачиха вошла в комнату и бросила оценивающий взгляд. – Тут проветрить не мешало бы, – упрекнула она. – Как – то странно пахнет. Чем вы ее тут… лечили?

– Чем могли! – зло огрызнулась Людмила, посмотрев на Тому.

– Ну, моя хорошая, что у тебя болит? – поинтересовалась у проснувшейся Маши врач и, сняв с шеи стетоскоп, присела на стул.

Она здесь больше не нужна. Бросив взгляд на девочку, которая смотрела вовсе не на врача, а на нее, Тома вышла из комнаты и медленно побрела к выходу.

– Подожди! – окликнула ее Людмила. Девушка обернулась и остановилась. – Спасибо тебе! Я этого никогда не забуду.

Устало улыбнувшись, Тома кивнула в ответ, и оказавшись на улице, сделала глубокий вдох. Утренний, но уже начинающий прогреваться спешно поднимающимся солнцем воздух, словно живительный нектар ворвался в грудь и проник в легкие. Тома чувствовала, как сама природа наполняет ее истраченной энергией, но понимала – нужно домой.

Чтобы вновь набраться сил и, хотя бы немного, восстановить их, требуется сон. Крепкий и желательно спокойный. Только ни то, ни другое было невозможно. Душа и сердце все еще ныло за маленькую Машу, хотя болезнь потеряла над нею власть, и нужно было лишь соблюдать режим и принимать выписанные доктором препараты.