Это наблюдение важно не только для Сибири. Как заметила Дженет Мартин, появляющиеся бюрократические структуры там «развивались во взаимодействии с нуждами территориально расширяющегося Московского государства»100. Виллард Сандерленд отметил то же самое явление, изучая администрацию Российской империи в южных степях в XVIII веке: «Российский способ осуществлять власть в степи был основан на формах государственного строительства и присоединения, которые были столь же характерны для унитарных государств, как для империй… [Они всегда подчеркивали] безопасность, централизацию и административную интеграцию, вместо того чтобы сохранять и эксплуатировать территориально отдельную территорию»101. Вера Тольц, изучая политику русификации в XIX веке, отметила, что Российское государство использовало свои инструменты национального строительства на территории всей империи. «В такой сухопутной империи, как Россия, метрополия и имперская периферия были единым географическим пространством и, до определенной степени, единым политическим пространством»102. Джон Ледонн пришел к выводу, что Россия строила на своей периферии унитарное государство103. Эти наблюдения возвращают всю силу старому афоризму: «У Великобритании была империя, а Россия была империей»104.

Результаты моих исследований в высшей степени соответствуют этому наблюдению, подчеркивая тот факт, что сибирская торговля была важнейшим стимулом российской экспансии, а также элементарным атрибутом российской государственности. Настоящая книга представляет собой рассмотрение конкретного случая одновременного государственного строительства и строительства империи через линзу купеческих предприятий. Эта история, происходящая на евразийской окраине раннего Нового времени, рассказывается с местной точки зрения, а московские указы, определяющие государственную политику, предстают далеким фоном для соглашений и сделок на сибирской таможне. Прибыль была прибылью, и в Московии XVII века коммерческая деятельность была средством, порой обеспечивавшим Московскому государству больше половины его доходов, – тенденция, сохранившаяся и в последующие годы. Динамичная, централизующая и все время нуждающаяся в деньгах, новая династия Романовых была наделена политической смекалкой и склонна к поиску новаторских решений. Романовы продолжали опираться на рецепт, который уже работал: на торговлю. Поэтому первая и вторая главы объясняют, что торговля была жизненно важным сектором для Российского государства, необходимым как для самого его выживания, так и для его имперского проекта. На местах этот неослабевающий коммерческий импульс был соединением государственной и частной инициативы. Не менее важными, чем государственные действия, были действия отдельных купцов: некоторые из их историй рассказаны в шестой, седьмой и восьмой главах.

Поскольку политику из политэкономии не выкинешь, эта глава рассмотрит подход государства к коммерции и покажет, что Московское государство сознательно продвигало торговлю. Возможно, оно делало это не теми способами, которые считаются эффективными в наше время; возможно, эти способы не были лучшими среди современных ему государств; но оно поступало именно так, в соответствии со своим пониманием. Его методы не отличались принципиально от методов других государств и империй раннего Нового времени. Эта глава рассматривает важные государственные учреждения, формировавшие торговый климат в России: общую стратегию, таможни, купеческие корпорации и государственные монополии. Купеческие корпорации и государственные монополии были способами, при помощи которых государство не только регулировало экономику, но и непосредственно в ней участвовало. Прежде чем мы перейдем к коммерческому пейзажу Московии, мы посвятим несколько страниц тому, чтобы поместить Киевскую Русь и Московию раннего Нового времени в соответствующие им контексты. Это позволит нам наглядно показать, что Московия была не столь изолированной и не столь изоляционистской, как ее иногда изображают; она имела больше общего с другими государствами раннего Нового времени, чем принято считать.

«Россия – Запад» – эта дихотомия существует уже давно. Бесконечная метафизическая и психологическая дискуссия вокруг вопроса об отношении России к Европе привела к тому, что никто не обращает внимания, что первая просьба Ивана IV к Англии о военной помощи была связана с татарским нападением106. Другими словами, зацикленность на оспариваемой европейской идентичности России – «невразумительная и бесполезная дихотомия Восток/Запад», как сказала Валери Кивельсон107, – затенила тот факт, что Россия долго находилась в геополитическом контексте, ориентировавшем ее и в других направлениях. У нее были грозные соседи к югу, востоку, западу и северу, поэтому динамика раннего Нового времени никогда не сводилась к вопросу о России и Западе.

Экономические связи никогда не позволяли славянским княжествам на восточном краю Европы оказаться в полной изоляции от западных соседей. Московские экономические связи с Западной Европой по Балтийскому морю и через западные границы, пусть они тонки как паутина, все равно могут быть прослежены до древних времен. В Каролингскую эпоху Русь была главной артерией, по которой Европы достигали меха и товары с Востока, проходившие через Каспийское и Черное моря108. Начиная с IX века основатели-викинги перевозили звонкую монету и товары по речным артериям между Константинополем, который славянские источники называли Царьградом, и Скандинавией109. Новгород стал оживленным средневековым рынком, который часто посещали купцы из Европы и из таких далеких краев, как Центральная Азия. Впрочем, его связи с миром пострадали, когда в конце XV века (в 1494 году) великий князь Иван III изгнал из Новгорода надменных купцов Ганзейского союза110. Кроме Балтийских ворот, издавна существовал сухопутный путь через польские и немецкие земли. В 1489 году купец Демьян Фрязин пересек Литву с ценным жемчугом и восточными коврами111. Хотя эти сухопутные пути слабо задокументированы, есть версия, что наибольшая часть торговли шла по ним в силу отсутствия таможенного регулирования112. (Важным торговым пунктом было Черное море, но мы пока не будем говорить о южном направлении.)

В действительности Россия никогда не оставалась наедине с Западом. И дело не только в этом. Культурно-исторический переход, в рамках которого Россия признала свою отсталость от Европы, привел к утрате знания об этих связях. Когда первые европейские картографы приехали в Московию, желая картографировать весь мир, начался процесс утраты былых знаний. В то самое время, когда московиты вновь сообщали западноевропейским картографам о существовании Аральского моря, они умудрились «забыть», что Азию от Северной Америки отделяет водное пространство113. Юрий Крижанич, хорватский священник, сосланный в Тобольск в середине XVII века, сообщил, что «было и другое сомнение: соединено ли Ледовитое море с Восточным океаном, омывающим с востока Сибирь… Сомнение это в самое последнее время было разрешено воинами Ленской и Нерчинской областей: они… прошли всю эту страну до самого океана и утверждают, что к востоку нет никакой твердой земли и что сказанные моря ничем друг от друга не отделены, но что Сибирь, Даурия, Никания и Китай (или Сина) с востока омываются одним сплошным океаном»114. Но прошло полвека, и датчанину Витусу Берингу было поручено определить, соединяются ли Азия и Северная Америка. Известие о том, что русский Семен Дежнев в ходе экспедиции, профинансированной русским купцом Василием Гусельниковым, обогнул северо-восточный берег Евразии в 1648 году, было «вновь обнаружено» Миллером в Якутском архиве в 1736 году115.