– Дядь Вить! – Бросился ко мне Дима, – Еб твою ма-а-а-ать… Да ты весь в крови…

– В печень прилетело, – проговорил я с трудом, чувствуя, как сильно хочется спать. Силы медленно покидали меня сквозь раны.

– Нужно скорую! – Димка достал телефон непослушными руками.

– Не успеют они, – ответил я спокойно.

Я ощущал, как кровь уже пропитала ткань на спине.

– Сука! – Выкрикнул он и, отбросив телефон, принялся запоздало зажимать раны.

– Все нормально, Дима, – ответил я, холодным умом понимая, что сейчас случиться, – все нормально. Только холодно.

– Щас… Щас все будет, дядь Вить.

Димка принялся стягивать с себя бушлат. Я увидел, как подоспела и девчонка. Бледная как смерть она торопливо болтала по телефону. Видать, вызвала скорую.

Последним, что я помню был момент, когда Дима накрыл меня бушлатом. Это оказалось лишним. Холодно мне уже не было.

Армавир. Февраль 1993 года.

Мне было холодно. Пальцы ног замерзли особенно сильно, и я машинально, сквозь полудрему пошевелил ими, чтобы немного разогнать кровь.

Вокруг шумело. Странный белый шум напоминал звук радиопомех. В следующее мгновение резко началась песня: Фаина, Фаина Фаина, Фаина, Файна-на.

Она выбила меня из полудремы, которая, минуту назад, казалось, была настоящим глубоким сном. Или… смертью?

Я вскочил и ударился головой о потолочную обивку салона машины. Глубоко дыша, уселся на месте, стал торопливо ощупывать бок. Тело было сухим. Быстро расстегнул дутую кожанку, в полутьме задрал вязаный свитер, оголив поджарый торс. Ран не было.

– Что? – Проговорил я странно моложавым голосом.

Автомагнитола разрывалась песней группы НА-НА: Ай, где же счастье словно талый снег? Где же, Фаина, твой серебристый смех? Прячешь ты глаза от меня…

– Что за черт? – Проговорил я в недоумении.

В следующее мгновение в голове щелкнула новая очень яркая мысль: “Я чувствую ноги”.

– Холодно… – прошептал я, – ногам холодно…

Сам не свой я дернул крючок автомобильной двери и выбрался наружу. Замерзшая слякоть захрустела под… ногами. Изумленный я сделал несколько шагов. Это было невероятно… Просто незабываемо!

– Какого… черта? – Сглотнул я, а потом стал осматривать руки, ощупывать свое тело. Молодое тело. Ни живота, появившегося с возрастом, ни боли в суставах, которая стала следствием долголетних тренировок в зале. Ничего этого не было.

Я торопливо опустился к боковому зеркалу заднего вида, под светом уличного фонаря попытался рассмотреть свое лицо.

– Как? Я же умер, – прошептал я.

Я же умер минуту назад! Но сейчас на меня смотрел… я сам! Только моложе лет на тридцать: яркие, решительные глаза молодого амбициозного человека, волевой подбородок, тонкие губы и короткие черные волосы с легкой челкой на высоком лбу.

– Я что? Сплю? – Прошептал я, или я… спал, и вся эта жизнь старого инвалида в коляске была одним сплошным кошмаром?!

Тогда я огляделся. Морозная ночь, одинокий уличный фонарь. Моя собственная пятерка жигулей одиноко стоит у тротуара. Вот только купил я ее подержанной в середине девяносто второго года, а потом быстро сменил на другую машину. Какого хрена творится?!

За тротуарами темным массивом развернулся закрытый рынок. Только маленький зеленый вагончик-ларек подсвечивал пешеходный путь. Возле оконца ларька притаптывал от холода какой-то парень.

Внезапно на запястье что-то пикнуло. Я вскинул руку, чтобы глянуть, что это такое. Когда одернул куртку, меня встретили золотистые в свете уличного фонаря часы Монтана. Мои часы Монтана с орлом на задней крышке… На циферблате можно было разглядеть время: восемь ноль, ноль, и календарную пометку “Fri”, то есть пятница. Зажав левую верхнюю кнопку, я увидел дату и месяц: двенадцатый день второго месяца.

– Двенадцатое февраля… – Проговорил я как завороженный. – А год?

Словно пьяный, я пошел к ларьку и тронул парня, что там стоял, за плечо.

– Эй, друг, – позвал я. – Какой щас год?

Мужчина вздрогнул и обернулся.

– Витя, ты чего? – Удивленно глядя на меня, спросил Саня Шелестов.

Это был Шелестов. Молодой, худощавый, одетый в дубленку, высокую меховую шапку и красный шерстяной шарфик. Шелестов обернулся ко мне, держа пакет с какими-то пирожками.

– Витя, ты чего, В смысле, какой год?

Вот он. Тот самый человек, из-за которого жизнь моя и моих друзей пошла под откос. Тогда почувствовал я такую злость, которая могла мной завладеть только в молодости.

Видя мой тяжелый взгляд, Шелестов переменился в лице, испугался.

– Февраль девяносто третьего, – проговорил он полушепотом.

Когда увидел Шелестова, красная пелена застила мне глаза. Все потерял я из виду, кроме напуганного белокожего лица Александра Шелестова. Что-то, над чем я давно уже взял верх в силу возраста, победило меня.

Я стиснул зубы и в следующий момент схватил Сашу за пушистый ворот куртки. Бабахнул его спиной о стенку железного ларька так, что Шелестов выронил пакет с пирожками.

– В-витя! – Хрипло вскрикнул Шелестов, когда мы замерли, глядя друг другу в глаза.

– Э! Вы чего там?! – Выглянула из окошка продавщица. Я не обратил на нее внимания.

– Витя… Т-ты… чего? – Пробормотал Шелестов. – Что на тебя нашло?..

В глазах его блестел настоящий ужас. А еще, сейчас он был прав: что-то на меня нашло. Что-то странное. Отведя взгляд от лица Шелестова, я силой воли подавил в себе желание просто придушить его прямо там. Отпустил Александра, отступил на шаг.

Испуганно глядя на меня, он остался прижиматься к стенке.

– А ну, идите отсюда! А то позову сейчас кого надо! – Закричала на нас продавщица из ларька. – И духу вашего тут не будет!

– Тихо-тихо, – сказал я, взяв себя в руки. – Нормально все, теть. Пирожки, вон, уронили.

Продавщица показала нам побелевшее от страха лицо, потом, забормотав что-то невнятное, спряталась за окошком ларька.

– Да-да, все хорошо, – отдышался Шелестов. – Эт я за пирожками нагибался и на! Прямо головой об стенку!

Он растерянно рассмеялся. Но продавщицы и след простыл. Она укрылась где-то в недрах своего вагончика.

– Что с тобой, Витя? – Спросил Шелестов полушепотом.

А я и сам медленно осознавал, что же со мной происходит. Лишь две минуты назад я умирал в луже собственной крови, а теперь все это: моя старая машина, песни из девяностых по радио, часы Монтана, которые я носил с девяносто первого по, где-то, девяносто четвертый… Неужели я умер и попал?..

Оставив Шелестова в ожидании, я просто огляделся. Армавирская улица Мира – одна из главных улиц в городе. Полная выбоинами, без разметки, грязная, она уходила куда-то вдаль и терялась за поворотом, между низкоэтажной застройкой. Всюду на электростолбах висели фонари, часть из которых не работала. У дороги с одной стороны протянулся тротуар, с другой – большая пустая стоянка. Вдоль тротуара ларьки и торговые лавочки. Их обшарпанные изношенные вывески смотрели на грязную дорогу. На ближайшей лавке витиеватыми буквами написано: “Парикмахерская Елена”.

Над головой и немного за спиной пролегает высокий мост через железную дорогу. Старый, давно не ремонтировавшийся, снизу он выглядел как скелет огромного существа: обшарпанные колонны, крошащиеся от времени перекрытия.

Когда за спиной проехала машина, я обернулась. Это бежала по Мира одинокая белобокая восьмерка.

В изумлении я тронул свою щеку. Показалось мне на миг, что это все сон, и сейчас я не почувствую кожи своего лица. Однако я почувствовал.

– Ты чего застыл? Заболел, что ли? – Озаботился Шелестов. – У нас же сегодня важный день ты че? Мы к Злобину едем.

– К Злобину… – Повторил я.

Сергей Злобин – один “бизнесмен”, с которым свел нас Шелестов. Злобин поднялся быстро. Разбогател уже к концу девяносто второго. Таких в то время называли “насосами”. Шелестов хотел занять у Злобина денег на охранный бизнес. Стартового капитала-то у нас не было. Ну а мы и подкинулись, когда Саня наплел нам в три короба, что Злобин – честный бизнесмен, работает с американцами, а с местными бандосами дел не имеет. Ну мы, по сути, советские еще люди, ничего не смыслящие в том, что такое бизнес, и повелись.