Но потом, когда он подрос, ему открыли страшную тайну. Всё было не так: родители сорвались с лестницы, когда полезли его спасать. Ещё совсем крохотным Малыш забрался на крышу, и родители, увидев там мелькающее пятно его рубашки, полезли за ним.

Старая железная лестница не выдержала, и папа с мамой упали в мрачное пространство двора.

Малыш тоже упал ― но только на верхний балкон. Боль удара вытеснила из сознания все обстоятельства этой трагедии, и, как Малыш ни пытался, вспомнить он ничего не мог.

С тех пор ему иногда казалось, что призраки его родителей должны ему помогать. Но никто ему не помогал, и даже никто не являлся во снах.

А ведь он надеялся на то, что отец когда-нибудь сгустится из солнечного света и облаков за окном.

Малыш теперь был одинок, вернее, он жил с дядюшкой Юлиусом, переехавшим в их дом. Фрекен Бок давно вышла за него, и теперь они вместе пили коньяк по утрам.

В доме всё было покрыто тонким слоем пыли, везде был запах тлена и разрушения.

А в школе, хоть там и был беспорядок, всюду царила жизнь.

Малыш прижился в школе, и никогда не хотел уезжать из пансиона на каникулы.

Дядя Юлиус глядел мимо него, нос его был похож на фиолетовую картофелину.

― Это всё оттого, что ты упал тогда с крыши… Если бы твоя бедная мама…

Это он говорил напрасно. В этот момент в Малыше просыпалась огромная крыса-ненависть, что скребла лапками по сердцу.

От этого чесался и горел шрам на виске, уже давно стёршийся, едва видимый.

Он с отличием окончил следующий класс, и директор школы подарил ему волшебную палочку ― игрушечную, зато с лампочкой.

Ехать к дядюшке Юлиусу не хотелось, и он задержался в пансионе на несколько дней.

В последний вечер он стал с тоской смотреть в окно и вдруг заметил, как чернота ночи сгустилась вокруг него.

― Папа?

― Я Карлсон, ― сказала бездонная свистящая чернота. ― Я Карлсон, живущий на Крыше. Моё имя обычно не упоминается, потому что я ― это и есть ночной город, я ― его дыхание, и тревога. Я ― темнота и вой полицейских сирен. Я ― та кровь, что смывают дворники поутру с асфальта.

Верь мне, ибо я ― твой отец.

― Но мой папа…

― Нет, ― сказала чернота. ― Я твой отец. Всё было совсем иначе. Тот человек хотел убить твою мать, когда она тайком отправлялась ко мне. Он выследил её и столкнул с пожарной лестницы. Он хотел убить и тебя, но я успел раньше. Верь мне, ибо я ― Карлсон, живущий на крыше.

Возьми палочку ― ту, что дали тебе в школе… Каким она светится огнём?

― Голубым.

― Так не годится. Потри её. А теперь?

― Теперь ― красным.

― Отлично. Теперь ты знаешь, что если хорошо потереть любой предмет, он никогда не будет прежним. Я научу тебя всему, ― шептал голос.

И жизнь действительно перестала быть прежней.

Вскоре Малыш вернулся в свою школу и учился всё так же прилежно. Только теперь он иначе относился к ночной темноте.

Слово «автокатастрофа» потеряло для него страшный смысл, и теперь всё, кроме его тайны, казалось ему не стоящим внимания.

Он легко мирился с существованием дядюшки Юлиуса. И с существованием всего этого мира ― ведь мир был у него в кулаке.

Но вот дядюшка Юлиус не смирился с этими изменениями.

Когда Малыш снова приехал к нему, он усадил его за стол.

― Послушай, Малыш. Нам нужно серьёзно поговорить. Раньше я не говорил тебе, но всё это выдумки ― мир вовсе не разноцветен. Он состоит из чёрного и белого. Он даже не состоит из оттенков серого ― в нём есть только светлое и тёмное, чёрное и белое. И тебе предстоит выбрать одну из сторон.

― А в чём разница? ― спросил Малыш.

― Да собственно, ни в чём. На одной стороне есть печеньки, а на другой их нет.

― Это мотив, да.

― Да, но на другой стороне есть фрикадельки. У одних ― сэндвичи, у других ― клизмы. На одной стороне блондинки, а на другой ― брюнетки. Но с тех пор, как изобрели краску для волос, это различие пропало. Вот и всё… Ах, да. У одной стороны мечи голубого цвета, а у другой ― красные.

― А какие лучше?

― Не помню. Да и как один цвет может быть лучше другого? Но выбирать нужно.

― Зачем?

― Так повелось. Но ты не бойся, и там, и там у тебя найдутся соратники, что быстро убедят тебя, что твой выбор единственно правильный. Наденешь белое, так будет вокруг белая магия, будешь вышучивать своих врагов и разбираться в сортах зелёного чая. Ну а коли наоборот, так нет худа без добра ― будешь зарабатывать Чорной магией, поставишь в прихожей пару чучел друзей и перейдёшь на суп из мандрагоры. Будешь ходить в Чорном. Чорный ― цвет хороший, немаркий.

Время тянулось как леденец.

То и дело у Малыша снова горел и чесался шрам.

Он уже окончил школу и никому не раскрыл свою тайну.

Отец являлся ему время от времени. Теперь Карлсон постепенно обретал человеческие черты. Было немного неприятно смотреть на его шишковатую голову без носа, но Малыш справился с отвращением. Ведь это был его отец.

Он попробовал курить. Карлсон этого не одобрил, он сказал, что табак мешает наслаждаться тонким ароматом печенья.

И вот Малышу исполнился двадцать один год.

Было время совершеннолетия, которое ничего не изменило в его жизни.

Малыш пришёл с вечеринки домой. Его ждала бессонная ночь и костёр из спичек в пепельнице. Он грел руки на этом костре. Вдруг из темноты протянулись другие иззябшие руки ― руки отца.

Теперь он выглядел почти как человек, только носа по-прежнему у него не было. Да и, по сути, не было вовсе лица.

― Мне надо, чтобы ты мне многое объяснил. Я никому так не верю, как тебе. Мне сейчас очень хреново! Мне опять нужно делать выбор.

― В чём выбор?

― Цвета, ― ответил Малыш. ― Меня уже несколько раз вызывали в Министерство. Они говорят, что мне, наконец, нужно принять чью-то сторону ― светлых или тёмных.

― А сам-то ты что хочешь?

― Не знаю. Тёмные мне не нравились с самого начала, но как только я всмотрелся в светлых, оказалось, что они ровно такие же. Но с тёмных какой спрос, а вот светлые, как я думал, должны быть лучше. Но они не лучше!

Голос Малыша задрожал от обиды.

― А ты чего ждал? Всё дело в том, кто убедительнее рассказывает. Ты немного подрастёшь и послушаешь, как рассказывают о разводе твои друзья ― отдельно жёны и отдельно мужья. И беседы в Министерстве Правды, которое у нас зачем-то называют Министерством Магии, по сравнению с этим покажутся тебе кристально ясными и непротиворечивыми. Но это не важно ― перед тобой куда большая опасность: будучи ведомым страхом перед теми и другими говорить не то, что ты хочешь, а то, за что общество погладит тебя по голове, то, чем ты мог понравиться. Представляешь, как будет обидно, если всё равно не понравишься? Это не пустяки, не житейское-то дело! Нет, говорить нужно то, что ты считаешь нужным, сынок, и если надо, написать это хоть на заборе.

― Но ведь тогда меня кто-нибудь разлюбит. На всех, впрочем, мне наплевать, но вот Гунилла…

― Тем хуже для Гуниллы… Вернее, тем хуже для тебя. Но поверь мёртвому отцу, а своим мёртвым отцам верят все герои… Поверь: никаких присяг на корпоративную верность приносить не надо и уж следовать им ― тем более. Нужно говорить во всяком месте то, что рвётся у тебя из души.

― Да откуда ж я знаю, что у меня рвётся? ― Малыш чуть не заплакал.

― А это уж твоё дело. Ты только пойми, что очень обидно будет узнать, что цвет этих светящихся палочек был неважен, а жизнь прошла в дурацких спорах ― что лучше: красный или голубой. Ты будешь старый и больной, а всего-то утешения тебе будет, то, что ты никого не обидел.

― Но что выбрать-то? Красный или голубой?

― Тише, ― сказала чернота на месте лица, ― нас тут много.

Малыш обернулся и увидел, что комната наполнилась странными молчаливыми гостями. Одни были в белых скафандрах, другие в серых плащах.

― Они живы? ― спросил он.

― Не знаю, ― ответил Карлсон, ― Я могу показать только тех, кого убили раньше меня. Вот его, и этого, и этого.