Я, конечно, все проворонил. Прежде всего, не вручил жене цветы, и не поздравил ее с успешной защитой. Мне бы поднять бокал вина и произнести тост. Заготовил, был в настроении произнести высокопарные слова — не произнес. Все это вместо меня сделал Анатолий Никитич.

— Он, он, а не ты поцеловал меня при всех! — кричала Светлана. — Где ты пропадал? — Ее глаза ярко горели зеленым огнем:

— Я, чья жена Анатолия Никитича или твоя? — кричала на меня Светлана Филипповна.

— Ты, ты моя жена, но попробуй разобраться, понять меня? — в ответ кричал я. — Алексей твой брат мог он отложить свой переезд? Мог, не отложил. Из-за его счастливого соединения с Надеждой я опоздал. Так что во всем случившемся вини не меня, а брата, — помолчал, а затем снова повысил голос, и, размахивая букетом цветов, пошел в наступление: — Ты, ты знала, что я приеду, отчего не дождалась меня, отчего уехала на такси, — затем опомнился, и сунул супруге потрепанные гвоздики. — Вот твои цветы! — Она была зла, однако цветы приняла, и отправилась на кухню, чтобы поставить их в вазу. Я, сбросив ботинки, скинул с себя куртку и тут же отправился в ванную.

Она должна была быть горячей, очень горячей. Это зависело от того, насколько я был расстроен. А я был расстроен не меньше Светланы.

Ванна меня успокоила. Я немного пришел в себя. Моя супруга также. О произошедшем разногласии мы желали поскорее забыть, и по этой причине больше не обмолвились ни единым словом.

19

Наш сын в тот злополучный день находился у родителей. Я отвез его им, перед тем как поехать с супругой в Москву. Утром я отправился за мальчиком, чтобы доставить его в школу. Однако сын, когда я заехал за ним, ни за что не захотел садиться в машину.

— Андрей, оставь Максимку, пусть немного отдохнет! — сказала мать. — Он плохо себя чувствует. У него вчера была температура. А в школу позвони, найдешь что сказать…

Я покрутился и уехал ни с чем.

Сын словно чувствовал что-то неладное произошедшее у нас в семье. Раньше он так себя не вел. Наверное, решение не вспоминать о случившемся мне давалось нелегко. Я, как ни старался скрыть свое состояние, не мог. У меня было много претензий к Светлане Филипповне. Я очень уж хотел ей многое высказать. Из-за нее я пожертвовал своей карьерой. Мне неплохо было бы поучаствовать пусть не в олимпиаде, но хотя бы в крупных состязаниях, например каких-нибудь спартакиадах. Но я замкнулся и никуда не выезжал. Я, конечно, спорт не бросал: занимался, даже Максимку, если была возможность, таскал с собой на занятия. Он тянулся вверх, и ему нужны были физические упражнения. Но все это было не то, не ассоциировалось с большим спортом. Олег Анатольевич, глядя на меня, лишь слегка поругивал, а должен был ругать благим матом. Я застрял в домашнем хозяйстве. Мне не нужно было рассчитывать на то, что вот моя супруга защититься и уж тогда я все наверстаю! Нет, этого мне было не дано. Я отвык работать на пределе, отлынивал. Обещания Светланы, что после защиты я смогу заняться собой не оправдались. Она была занята еще больше. Ей дали возможность вести самостоятельно большие научные темы, а это отнимало немало времени. Она растрачивала его все — желала быть на высоте. Часто разъезжала по командировкам, оставляя меня и Максимку на произвол судьбы. Мне в воспитании сына помогала Татьяна и Михаил Крутовы. Еще, я часто при необходимости спихивал мальчика матери Любови Ивановне. Она, поработав после выхода на пенсию года два-три, решила отправиться на заслуженный отдых. Это мне было на руку. Я пользовался. Правда, мать недолго сидела на пенсии. Времена изменились, и она просто была вынуждена подрабатывать: на пенсию стало невозможно жить. Я — сын ей помочь не мог. Зарплата у меня стала мизерной. Моя супруга также не долго пользовалась прибавкой, положенной ей после защиты диссертации. Началась вакханалия. Я порой думал, не защитись Светлана, все оставалось бы как раньше. Но все это было не так. На наш век тоже должно быть послано свыше испытание — этим испытанием явилась перестройка.

Годы перестройки для многих людей были тяжелыми. Правда, не для всех. Николай Валентович часто возмущался и с презрением называл имена предателей. Особенно он ненавидел, так называемого Павлика Морозова. В происходящем тот разбирался, наверное, лучше всех.

— Дедушка революционер, его бы своими руками придушил, — говорил отец. — Не было у него чести. Иначе бы не разбогател.

Не мог Николай Валентович поступиться с совестью. Он первый заявил нам, чтобы мы не держали деньги в сберегательном банке, а израсходовали их. Я его не послушал. Наступил момент, когда вклады «заморозили» снять можно было лишь небольшую сумму. Мне дали денег немного, но их хватило на приобретение хорошего импортного магнитофона. Его купила Светлана у себя на работе. НИИ на то время приобрел статус акционерного общества, сотрудничал с иностранными организациями, и у него появилась возможность, минуя высокие государственные учреждения типа «Внешторг» сделать закупку самостоятельно. Правда, некоторое «шевеление», наблюдавшееся на отдельных предприятиях, оказалось после, лишь возней — видимостью подъема, роста экономики, но чуть позже произошло резкое их падение.

Мой отец Николай Валентович сменил всю обстановку в доме — выбросил старую мебель и приобрел новую, правда, эта была смена мебели «ДСП» на «ДСП». В будущем в моду вошла мебель из натуральных материалов — ценных пород древесины. Мой тесть Филипп Григорьевич совет свата принял, и на свои деньги, снятые со сберкнижки, накупил телевизоров — штук пять и после лет десять их продавал. Они, эти телевизоры, были большими громоздкими и их у него покупали из-за того, что он не много просил. Денег у населения в то время не было. Инфляция их «съела».

Мой отец был очень уж советским, а еще старым. Он работал по инерции. Ему уже давно нужно было сидеть на пенсии, а он еще хорохорился. Правда, если бы он имел более высокое положение он бы, наверное, разбогател. Богатели люди из его окружения, находившиеся у денежных потоков. Некоторые, даже будучи очень советскими, вопреки своему характеру. Их использовали авантюристы, вдруг почувствовавшие вкус к новой жизни. Просто давали полные портфели долларов — втравливали. Они им были нужны на определенном этапе падения страны. Дальше, когда стало понятно, что возврата назад не будет ситуация изменилась.

Любовь Ивановна неожиданно для нас всех стала акционером машиностроительного завода — ей вручили несколько акций. Светлана также. Я был не удел. Мое учебное заведение было и оставалось государственным. «Ценную бумагу», так называемый ваучер я обменял на акции какого-то фонда, он просуществовал недолго, пропал, распался. Обычная махинация одного из родителей перестройки и всего лишь, сделанная для того, чтобы хапнуть наши денежки. Слова о том, что эта бумажка стоит больших денег и равноценна стоимости автомобиля «Волга», для меня не оправдались. Никто давать мне «Волгу» не хотел. Их скупали за бутылку водки. Алексей так и сделал, Филипп Григорьевич тоже и правильно иначе бы ничего не получили, оказались бы в моем положении.

В стране воспитывались низменные черты характера — животные на уровне инстинктов. На экране телевизоров появились новые программы, поднимающие на новый уровень эгоизм. Наш девиз один за всех и все за одного почерпнутый из известной с детства книги был напрочь забыт. Он вредил новому строю. Некоторые люди из верхних эшелонов власти готовы были спекулировать на чувствах народа. Везде и всюду стали звучать слова: «Зря мы в войне победили, зря — сейчас бы пили Баварское пиво и были бы все богаты». Фашизм стал культивироваться сверху — правительством. Он стал необходим. Его придерживали, не давали резко выделиться — занять господствующее место, но, тем не менее, его пропагандировали. Это было нужно, чтобы развалить страну. Страну развалили. Я об этом факте узнал неожиданно. Максимка тогда уже был большим — старшеклассником. Время от времени я после занятий заезжал за ним на «Жигуленке» и отвозил к родителям, затем снова отправлялся на работу в техникум.