— Унесу вино на стол. Располагайтесь, — улыбнулась Марианна и зашагала прочь. Я мысленно отметил, что она слукавила — ее итальянский был превосходным.

— Ладно, — произнес папа. — Давай осмотримся и попробуем магрибскую еду.

— Ты раньше такую ел?

— Да. Если она хорошо приготовлена, то это настоящее объедение.

Мы разошлись в разные стороны и принялись изучать обстановку.

В конце зала я увидел застекленную дверь, она вела во дворик с креслами и множеством растений в больших горшках. Во дворике ели, пили и курили другие гости, которые, надо сказать, представляли собой весьма разношерстную компанию.

Среди них были два бородача в рубахах с короткими рукавами, мускулистые, как носильщики (в сущности, они и походили на носильщиков или грузчиков), — они держались за руки и обменивались ласковыми взглядами; очень худая, почти прозрачная белокурая девушка, которая, однако, ела за троих; компания белых и черных парней примерно моих лет — они столпились в самом дальнем углу двора и всем своим видом показывали остальным присутствующим, что те проходят мимо шикарного косяка.

Особенно мое внимание привлек джентльмен лет шестидесяти, в костюме и галстуке, похожий на актера Марти Фельдмана. Сходство было таким разительным, что на миг я решил: в нынешней ситуации возможно все, а значит, это вполне может оказаться сам Фельдман! Я уже собрался подойти к нему, чтобы попросить автограф, сделать комплимент и сказать, что никогда в жизни не смеялся так, как во время просмотра фильма «Молодой Франкенштейн», но вовремя вспомнил, что Марти Фельдман умер годом ранее. Я слышал об этом в новостях.

Из двора я перебрался в кухню, стены которой были выкрашены в охристо-желтый цвет, как на картине Ван Гога. На кухне работала невысокая темнокожая женщина с суровым, если не сказать сварливым выражением лица.

Оглядывая кухню, я заметил над дверью надпись крупными наклонными буквами. Мне понравилось, как черные строчки смотрятся на бирюзовом фоне. Надпись гласила: «Le merveilleux nous enveloppe et nous abreuve comme l’atmosphère; mais nous ne le voyons pas»[14].

— Антонио, привет! Как здорово, что вы с отцом тоже тут, — произнес за моей спиной голос Адель.

Я обернулся, а она прижала меня к себе и поцеловала, будто старого друга, с которым давно не виделась. От Адель пахло шампунем и лосьоном для тела, и она выглядела слегка возбужденной — вероятно, выпила уже не один бокал, а может, курнула косячок. Впрочем, слегка возбужденными выглядели все вокруг. К нам подошла Люси, она тоже обняла меня и поцеловала, и хотя я не забыл, что отец сказал о них с Адель, едва Люси меня коснулась, внутри у меня что-то оборвалось. Невероятное, головокружительное, пьянящее ощущение.

— Ты понимаешь, что тут написано? — спросила у меня Адель.

— Примерно. Некоторые слова не могу перевести. Мы окружены чудесами, но не замечаем их — так?

— Ага. Молодец, знаешь французский! Но ты наверняка голоден. Иди скорее к столу и положи себе еды, там есть из чего выбрать, — подмигнула мне Адель и скрылась вместе с Люси.

Я вернулся в гостиную, взял тарелку, наполнил ее тем, что мне приглянулось, — кускусом, салатом и блинчиками. Налил себе бокал вина и подошел к дивану. Отец уже сидел там и вовсю уплетал угощение.

— Необычная ситуация, правда? — хмыкнул он. Тон отцовского голоса был взволнованным.

— Да у нас с тобой уже два дня одна сплошная необычная ситуация, — ответил я, набивая рот кускусом с курицей.

— Ты прав. Будет о чем вспомнить и рассказать.

Услышав эти слова, я разом сник. Совсем скоро мы будем рассказывать кому-то о том, что с нами сейчас происходит, а значит, все уже почти кончено, но я не хотел, чтобы поездка завершалась, я желал оставаться в этом подвешенном состоянии, на этой грани. Ровно в точке между до и после.

Кот тигрового окраса вошел в гостиную и приблизился к нам такой спокойной походкой, будто встречал нас много раз и знал, что мы не причиним ему ни малейшего вреда. Он замурлыкал — звук напоминал урчание двигателя на малых оборотах.

— Настоящий Стрегатто, — улыбнулся я.

— Стрегатто?

— Кот из «Алисы в Стране чудес».

— A-а, Чеширский кот.

— Он самый. Имя Стрегатто ему дали в мультфильме Уолта Диснея.

— Теперь понял. Привет, Стрегатто, — поздоровался папа тем серьезным тоном, которым говорят чокнутые. Он принялся ласково гладить кота по голове, а кот жмурился и всем видом показывал, что поглаживания ему по душе. Папа допил бокал и закурил.

Мы втроем долго сидели на диване. Периодически я вставал и шел за вином для нас с папой, периодически то же самое делал он. Мы не перебарщивали, однако не сбавляли темп.

Происходящее вокруг напоминало легкую галлюцинацию. Люди, которые бродили мимо нас, присаживались на диван, вставали и снова куда-то исчезали, слонялись по двору или выглядывали из других комнат, казались доброжелательными тенями или дружелюбными призраками.

Мы с папой разговаривали, но, по-моему, нам обоим это давалось с преогромным трудом. Нить беседы то и дело ускользала, слова путались. В какой-то момент в поле моего зрения попали Адель и Люси, нежно чмокающие друг друга в губы.

— Ты был прав, — сказал я отцу. Но он в это время смотрел в другую сторону и не понял, о чем я, а я был не в состоянии что-либо объяснить.

Начался дождь, и гости, болтавшие во дворе, поспешили в дом. К счастью, гостиная была просторной, места хватило всем. Я пытался вступать в диалоги, но у меня ничего не получалось. Время от времени я ощущал головокружение, на несколько мгновений мир вокруг приходил в движение и вращался, точно колесо рулетки. Затем он замедлялся и останавливался, а мне чудилось, будто я вышел на новый уровень то ли осознанности, то ли бессознательности.

Мой взгляд остановился на одном из подсвечников. Воск таял, капал, остывал в воздухе и превращался в длинные сталактиты, которые свешивались с чаши и дотягивались до поверхности стола. Мне подумалось, что в этих удлиненных ветвистых формах сокрыта какая-то тайна, но постичь ее я не мог. Все в мире стало для меня непостижимым. Глаза слипались, я уже был готов провалиться в сон, но тут, на мою удачу, принесли десерты: нугу, пончики с миндалем, выпечку из тонко-тонко раскатанного слоеного теста, нарезанное квадратиками мягкое пирожное с начинкой из чего-то, похожего на айвовое варенье, которое я ел в детстве.

Я уплетал миндально-кунжутную нугу, когда к дивану приблизилась Марианна. Усевшись на ковер, она положила ладонь на мою ногу. Этот жест был очень небрежным и естественным, но в том спутанном состоянии ума, в котором я пребывал, он показался мне обдуманным и спланированным заранее.

— Мои подруги рассказали, что ты математик, — заговорила Марианна, обращаясь к папе.

Тот с улыбкой кивнул. Возможно, отец хотел что-то сказать, но, как и я, соображал он сейчас туго. Не дождавшись ответа, Марианна повернулась ко мне:

— А ты, Антонио, что изучаешь?

Услышав, что через год я только оканчиваю школу, она изрядно удивилась. Ей показалось, что я уже студент, потому что выгляжу очень взрослым. Я тоже изрядно удивился ее словам, поскольку считал, что выгляжу совсем юнцом. Тут к дивану подошли две женщины и двое мужчин, которые уходили и хотели попрощаться. Когда Марианна поднялась, чтобы поцеловать их, я заметил на внутренней стороне ее предплечья татуировку в виде мифического животного с орлиными крыльями и львиной головой.

Сегодня люди с татуировками встречаются чуть ли не на каждом шагу. В те времена дело обстояло иначе: татуировки носили художники, психи, хиппи, байкеры и те, кто отсидел тюремный срок.

Мне стало интересно, чем занимается Марианна. Ни в одну из этих категорий она вроде бы не вписывалась. А может, она художница? Я велел себе непременно задать этот вопрос Марианне, как только она проводит гостей. Еще мне было любопытно, куда подевался Марти Фельдман. Он что, ушел, не простившись?