В сорока километрах от Мадрида, в Сан-Мартин де Вальдейглесиас, шли ожесточенные бои. Здесь и дралась новая воинская часть республики — батальон имени Фернандо де Росса, которым командовал капитан Луис Дельбаль. Маркос вызвал меня и сообщил, стараясь смягчить полученные сведения о нашем друге:

— Дельбаль лежит в госпитале Сан-Карлос. Ничего серьезного, но нужно поехать навестить его. Решили послать вас. Что бы ни случилось, не задерживайтесь и возвращайтесь завтра же.

Вечером я был уже в знакомой университетской клинике Сан-Карлос. Сколько раз я когда-то ожидал здесь студента медицинского факультета Луиса Дельбаля! Он выбегал в белом халате и всегда извинялся: «Две минуты — и я буду свободен». И вот я с волнением вхожу в коридор. Навстречу идет профессор Оливарес, любимый преподаватель Луиса. Я останавливаю его:

— Профессор, меня прислали сюда с фронта товарищи вашего ученика Дельбаля. Как он себя чувствует?

Оливарес кладет руку на мое плечо и говорит:

— Поезжайте обратно, друг, вы ничем не поможете, передайте, что мы с хирургом Кардинахом сделаем все возможное.

— Неужели так серьезно?

— Очень. Он уже сутки лежит без сознания. У него две раны.

Я прошу пустить меня к Дельбалю.

Он лежит один в маленькой комнате. Рядом с ним сидит его мать. При виде меня она плачет еще сильнее и почти кричит:

— Посмотри, что они с ним сделали! Посмотри!

Луис лежит с закрытыми глазами. Он ли это? Я не вижу ничего, кроме носа и глаз. Вся голова забинтована. В комнату входит знаменитый медик Кардинах.

Я оставляю друга, которому ничем не могу быть полезным. Рядом палата легко раненых. Я вхожу туда.

— Есть здесь кто-нибудь из батальона Фернандо де Росса?

На мой вопрос отзываются десятки людей.

— Расскажите, как все это случилось, — обращаюсь я к одному из раненых. — Я товарищ вашего капитана.

— Наш капитан — герой, — отвечает мне раненый, — он так бесстрашно шел под огнем, что не было ни одного, кто бы осмелился отстать от него.

Кто-то недовольно обрывает рассказчика:

— Бежать легко, когда в тебе не сидят пули, а в нашем капитане сидела одна в легком, а другая попала в щеку и вышла у глаза.

Третий боец убежденно заявляет:

— Так никто, пожалуй, не пойдет, а он шел и нас за собой вел.

Я благодарю раненых и ухожу. Из клиники я еду в ЦК Союза молодежи. Здесь у меня происходят десятки неожиданных и приятных встреч. В одной из комнат, где меня заставили сесть и срочно написать заметку о героических поступках моих бойцов — членов союза, я встречаюсь с Касорла.

— Испугался? — с неожиданной холодностью говорит он, протягивая мне руку.

— Когда это я испугался? — недоумеваю я.

— Дней десять назад.

Я стараюсь восстановить в памяти все события последних боевых дней и уверенно отвечаю:

— Хозе, это клевета. Я никогда не трусил.

— В бою, может быть, и не трусил, а, получив приказ о переводе в новую часть, выклянчил насиженное место и остался. Что ты здесь делаешь? — неожиданно спрашивает Касорла.

Я рассказываю о поездке к раненому Дельбалю, о его мучениях и моем возвращении завтра в часть.

— Придется остаться, — заявляет Касорла. — Я сообщу в батальон, что ты не вернешься. Завтра в восемь утра явишься в штаб, и мы поедем в Сан-Мартин. Ты назначаешься на место Дельбаля командиром батальона имени Фернандо де Росса.

Третий день я живу в мадридских казармах Ла Пардо. Часть, которой я командую, отозвана с фронта. Это небоеспособный батальон. Его бойцы не оправдали своего высокого звания. Среди них немало деклассированных элементов. Батальон должен быть укомплектован и через две недели выступить на фронт. Ежедневно девять часов отводится строевым и стрелковым занятиям. Вечера бойцы проводят за газетой, со своими командирами. Я рассказываю в подразделениях о дружной армейской семье, по которой несказанно скучаю, — четвертом батальоне Луканди. Мои рассказы заинтересовывают слушателей. Каждый день приходят новички — крестьяне, студенты. В батальоне должно быть семьсот бойцов. Тогда он будет укомплектован.

Ежедневно я выкраиваю час и просиживаю у постели Дельбаля. Он на пути к выздоровлению.

— Вырвали у смерти, — говорит профессор Оливарес, — буквально вернули с того света.

Луис еще не разговаривает. Пуля задела язык, и Дельбаль не может правильно произнести ни одного, даже самого короткого, слова.

«Несчастный, — написал он мне, когда узнал, что я назначен на его место, — запомни, что нет на свете лучше батальона, чем наш, четвертый».

— Он не так безнадежен, — отвечаю я. — Мы приготовим сюрприз к твоему выздоровлению и сделаем батальон ударным.

Он выслушивает меня и пишет:

«Желаю удачи».

Скоро нас будет семьсот. Куда нас пошлют? С кем нам предстоит встретиться? На фронтах появились танки. О них много пишут и говорят. Быстроходные итальянские танкетки и грузные немецкие танки причиняют много неприятностей республиканским частям, не привыкшим еще к борьбе с новым противником. Быть может, и нам, по примеру астурийских горняков, стать динамитчиками? Мы с командиром Каминосом неожиданно увлекаемся этой идеей…

— Ни у кого нет таких возможностей, как у нас, — говорит он, — ведь остается целых шесть дней на подготовку.

Мы составляем календарь «боевой подготовки отряда гранатометчиков» и направляемся к Касорла. Он нас внимательно выслушивает, но внешне как будто равнодушен.

— Бойцы будут счастливы, если узнают, что им доверяют такое ответственное дело, — стараюсь убедить я Касорла.

Нет, не эти доводы заставляют его согласиться.

— Это задумано хорошо, и главное, кстати, — соглашается, наконец, Касорла, — Необходимо вывести из строя сотни танков интервентов и показать им, что безнаказанно они не могут действовать.

Нам дают еще четыре дня для подготовки. Теперь в нашем распоряжении десять дней. Мы приступаем к тренировке гранатометчиков. Это новое дело, но мы беремся за него смело и решительно.

По двору казармы движется фанерный макет танка. Мы бросаем учебные гранаты, подкладываем под гусеницы танка связки гранат, расставляем на его пути фугасы — словом, всеми средствами готовим гибель врагу.

Каждый боец хорошо знает цель этих занятий. Мы увешаны гранатами — это основное наше оружие. Приказы отдаются свистком. Касорла привозит нам отбитый у фашистов танк. Мы потрошим его на части. Гранатометчик должен знать все сильные и слабые стороны своего бронированного врага. Бойцы так увлечены новой своей профессией, что требуют раньше срока отправить на фронт.

— Пора разрядить, товарищ капитан, — говорит мне боец Гордильо, уже немолодой крестьянин, — довольно пугать одного Каталана.

Каталан, восемнадцатилетний парень, считавшийся самым недисциплинированным в батальоне, — «водитель танка». Он восседает за фанерной броней и педалями приводит макет в движение. Когда-то Каталан был отъявленным лентяем.

— Эх, посидеть бы где-нибудь в тени, тихо напевать и думать, что ты творишь сейчас самое замечательное из всех земных дел — ничего не делаешь, — мечтательно говорил он.

Этот лентяй сбежал даже из казарм, а когда он вернулся обратно, мы решили в назидание другим бездельникам устроить над ним показательный суд.

— Мы будем вас судить за дезертирство, — объявил я Каталану. — Вы имеете право выбрать себе защитника, если хотите.

Он быстро нашелся и ответил:

— Спасибо за это право, я выбираю тебя.

Каталан со всеми говорил на «ты», был груб, но весел, добровольно пришел служить в армию, любил хвастаться своими скитаниями по белу свету и при всех недостатках казался мне способным парнем.

— Ладно, я буду твоим защитником, — перешел и я на «ты» с моим подсудным бойцом.

Первый батальонный процесс занял целый вечер. Обвинителем выступил Каминос — студент правового факультета. Это было его первой практикой. Он требовал для обвиняемого года тюрьмы. Я просил смягчить участь Каталана и обещал от имени моего подзащитного, что он проявит в будущих боях подлинный героизм.