…Уже почти двенадцать часов Эрнст лежит у своего передатчика. Он совсем закоченел. Всеми силами старается унять бьющую его дрожь.

«Трудно привыкнуть к мысли, что погреться негде, — записал он потом в дневнике, — все кажется, что вот куда-то забежишь и обогреешься…»

Голая рука совсем одеревенела, сколько Эрнст ни оттирает ее. Но он все равно стучит. Одним пальцем. Когда от мороза палец теряет ощущение даже боли, подгибает его и стучит другим. И слушает.

В эфире вдруг наступила тишина. Всем радиостанциям предложили замолчать и только слушать, слушать полюс на всех волнах.

«Ukb ukb de upol pse КК» («Остров Рудольфа, здесь Северный полюс, прошу отвечать»), — уже в какой раз выстукивает Кренкель.

И вдруг в наушниках стремительно помчались точки, тире… Сбивчивые, с ошибками. Понятно — радист волнуется: «Ну и радость тут… Где вы? Давай сюда сообщение». Это Рудольф, Стромилов! Их услышали!

Пока Отто Юльевич пишет телеграмму — рапорт партии и правительству о том, что первая часть задания, посадка самолета на Северном полюсе, выполнена, — Кренкель отстукивает:

«Я — upol. Вас ясно слышу. 88. (На жаргоне коротковолновиков «88» означает: «Любовь, поцелуй».) Все живы. Самолет цел… Лед мировой…»

И тут же получает ответ с Рудольфа:

«Северный полюс. Шмидту, Водопьянову, Папанину, всему экипажу и зимовщикам. Поздравляем, обнимаем, целуем. Гордимся вами… Ждем от вас путевку на вылет. По поручению коллектива Шевелев, Молоков».

Жизнь на льдине снова закипела. Все с легкой душой принялись за строительство: возводить снежный дом для радиостанции и машинного отделения. Из плотного снега выпиливали метровые кирпичи и подтаскивали к месту стройки. Петр Петрович с ходу подхватывал и безошибочно, ровно укладывал их. Его ловкость в этом деле поразила даже умелого на все руки Папанина.

— Ну, Петя, я и не знал, что ты окончил еще и строительный институт.

— Только практику прохожу, — смеялся Петр Петрович, потирая рукавицей замерзший на ветру нос.

Когда стены были готовы, вместо крыши натянули шелковый парашют, сквозь который проходил мягкий свет. Радиодворец необычной архитектуры был готов.

А пока Кренкель продолжал переговариваться с Рудольфом из палатки:

«Кренкель, давай метео!»

«Приборы еще не установлены, могу только дать погоду описательно».

«Надо скорее, сейчас!»

«Подождете. Тысяча девятьсот тридцать семь лет с рождества Христова никто не знал погоды полюса, потерпите еще полчаса!»

ПЕРВЫЕ ОТКРЫТИЯ

«Северный полюс. 22 мая. Давление 761. Температура минус двенадцать. Ветер восемь метров, порывистый. Туман. Солнце просвечивает. Видимость один километр. Слабый снег».

Первая метеосводка с Северного полюса!

С этого дня синоптические центры на Большой земле будут регулярно, четыре раза в сутки, получать от них сводки погоды. И совершенно неизвестная до сих пор людям картина погоды на огромной территории Северного Ледовитого океана станет намного яснее.

Лагерь поднимался рано. С шести утра уже шла работа. Распаковывались коробки с приборами, доставались колбочки, пробирки, бутылочки. Петр Петрович оборудовал гидрохимическую лабораторию.

К первому обеду. (О. Ю. Шмидт и И. Д. Папанин.)

Женя Федоров — магнитный павильон. Эту палатку Женя поставил поодаль от других, чтобы работе приборов ничто не мешало.

С шести утра… А по какому времени? Ведь здесь нет ни московского, ни гринвичского, ни нью-йоркского времени. У полюса все меридианы сходятся, а значит, и время здесь — никакое. Но часы у всех идут по московскому времени, значит, и жить они будут по московскому.

В полдень, когда все, сидя вокруг положенного прямо на снег фанерного листа, с аппетитом — наперегонки с морозом — поглощали горячий обед, подбежал Эрнст, размахивая только что полученной телеграммой.

— Женя, пляши!

Выскочив из-за «стола», Женя схватил листок. Из дому сообщали, что у него родился сын.

Женя убежал от шумных поздравлений. Задохнувшись от радости, он вскочил на лыжи и покатил мерить ледяное поле. Ослепительно белые снежные волны летели ему навстречу.

Сын! Какой он? Когда они вернутся, наверно, будет уже ходить… Как там сейчас Аня — одна, так далеко от него…

Когда они познакомились, она казалась ему робкой, нерешительной. Никак не верилось, что она согласится уехать с ним на далекий Север. А она согласилась. Там, на мысе Челюскин, быстро освоилась и, не боясь лютой пурги, черной полярной ночи, возможной встречи с медведем, уходила в магнитный павильон снимать показания приборов. Значит, не робкая…

…Из глубины словно присыпанных сахарной пудрой ледяных глыб на Женю полыхнул необычайно чистый и нежный голубой свет. Лыжи уткнулись в высокий заснеженный торос. Дальше — трещина, и за ней новое ледяное поле.

Размер их льдины оказался внушительным — четыре километра на два. Ну, а толщина? Это ведь тоже имеет немалое значение! Об этом как раз и шел в лагере спор, когда Женя вернулся.

Петр Петрович предполагал, что толщина льдины не больше двух метров, а Папанин категорически утверждал — не меньше трех! Дошло до пари. Ударили по рукам. Петр Петрович, в азарте скинув меховую куртку, тут же принялся долбить лед.

— Проиграешь, Петрович, как пить дать проиграешь, — подтрунивал Папанин, тоже орудуя пешней.

Все, увлеченные спором, стали помогать. Нелегкая это была работа. Спрессованный могучими сжатиями, закаленный морозами, лед поддавался с трудом. Под ударами тяжелых пешен брызгами разлетались ледяные осколки. Посиневшие лица краснели, шапки сдвигались на затылок. А сменщики уже оттесняли:

— Дайте и нам погреться.

Долбили допоздна. Прошли уже больше двух метров, лед сильно потемнел, а конца льдины все не видно.

— Братцы, только долбите поровнее, — уговаривал Папанин, — и по краешку, а в середке пусть пробка остается. А то и до греха недалеко!

Ну, а толщина льдины? (Э. Т. Кренкель, И. Д. Папанин, П. П. Ширшов долбят лунку.)

Но «грех» все же случился. В пробитое отверстие хлынула вода и сразу затопила всю лунку. Ледяную пробку пришлось еще целый час выбивать, тыча в воду длинной пешней.

Зато результат оказался превосходным — три метра десять сантиметров! Папанин торжествовал. Впрочем, и Ширшов не очень огорчался. Пусть он проиграл пари, зато льдина оказалась толще, а значит, и крепче. А ведь им на ней жить!.. Кроме того — лунка пробита, и он может сразу же приступить к исследованиям: брать пробы воды, измерять глубину океана. Только бы лебедку скорее привезли!

Но полюс для самолетов пока закрыт — туман, видимости почти никакой, и беспрерывно пуржит.

…Только на пятый день стало проясняться. И самолеты тут же вылетели. Когда Кренкель сказал, что они уже на подлете, все высыпали из палаток, взобрались на торосы, на крылья самолета. Напряженно всматривались в даль. Знали, как трудно летчикам среди ледяных полей и нагромождений торосов увидеть их крошечный лагерь.

Красные флажки давно расставлены. Дымовые шашки наготове.

— Лети-и-т!! Это Молоков! — размахивая биноклем, закричал вдруг Водопьянов.

У горизонта низко, прижимаясь ко льдам, летел самолет.

Два других самолета прилететь в этот день не смогли. Не найдя лагеря, они сели где-то тут же, в районе полюса.

Алексеев прилетел на следующий день, а о Мазуруке ничего не было слышно. Связь с ним оборвалась в тот момент, когда он подлетал к полюсу. Кренкель, Иванов, Стромилов непрерывно шарили по эфиру, звали. Мазурук не отвечал.