Поклонницы В. Качалова роились у дверей его квартиры, телефон актера был засекречен и все-таки номер приходилось менять по два раза в год. Одна из горничных Качалова продавала поклонницам поношенные носки Василия Ивановича по 10 рублей за носок, по 25 рублей за пару. Носовые платки ходили по 15—20 рублей, окурки по рублю за штуку. Ученицы Качалова бегали стайкой в гардероб целовать подкладку на пальто Василия Ивановича.

Москва. Михайловский манеж. Заезжая труппа давала «Тараса Бульбу». В сцене, где Тарас убивает своего сына, актер, исполнявший роль Бульбы, мучительно долго стаскивал с плеча зацепившееся ружье, приговаривая: «Подожди, Андрий, вот сейчас я тебя убью!» Андрий терпеливо ждал, а ружье все никак не поддавалось. Наконец, распутав ремень, Тарас воскликнул: «Я тебя породил, я тебя и убью!» — и нажал курок...

Осечка. «Погоди, Андрий, я тебя сейчас убью! Я тебя породил, я тебя и убью!» — запричитал снова Тарас, тщетно нажимая на курок ружья под неумолчный хохот зала.

За кулисами кто-то сжалился над актером и ударил доской об пол, имитируя выстрел... Увы, в этот момент отчаявшийся Бульба уже рубил Андрия саблей.

В. И. Немировича-Данченко, как и героя «Вишневого сада» Епиходова, называли «Двадцать два несчастья». Рассказывали, как пролетка, в которой величественно восседал Владимир Иванович, въезжая во двор театра, задела колесом за тумбу. Немирович-Данченко подскочил, ткнулся носом в спину извозчика, лоснящийся цилиндр покатился прямо под ноги проходящей, как назло, по двору группе актеров.

Последние, конечно, не удержались от хохота. Владимир Иванович подобрал цилиндр, тут же нанял другого извозчика и умчался прочь.

Однажды Владимир Иванович опрокинул себе на живот и колени стакан очень горячего чая. Жалобно охая, он поискал глазами Качалова, прыскающего от смеха за чужими спинами, и сказал огорченно: «Ну почему со мной подобное случается в вашем присутствии! Ведь я знаю, что вы все это коллекционируете».

В другой раз Немирович дунул в портсигар и запорошил себе глаза; присел элегантно на край режиссерского стола, крышка перевернулась и на несчастного полетели графин, чернила, лампа.

Объясняя актерам сцену, прохаживался между рядов зрительного зала, споткнулся о чью-то ногу и растянулся в проходе.

Наконец, любимейший рассказ В. Качалова. Во время какой-то напряженной паузы, последовавшей за очень резким замечанием одной из актрис, Владимир Иванович вдруг вскочил, вылетел из-за режиссерского стола в средний проход и начал с хриплыми возгласами «ай, ай, ай!» кружиться вокруг своей оси и бить себя ладонями по бедрам и груди.

Потом сорвал с себя пиджак и стал топтать его ногами... Оказалось, что у него загорелись в в кармане спички и прожгли большие дыры на брюках и пиджаке.

В Ленинградском театре оперы и балета имени С. М. Кирова шло «Лебединое озеро». В этот день в театр на работу был принят новый пожарный, человек «театральный», восторженный. В антракте он вышел на сцену, с детским восторгом рассматривал декорации, любовно поглаживал их, будучи абсолютно счастливым от мысли, что наконец и он стал причастен к этому волшебству. Но время шло, дали занавес, и пожарный оказался один на один со зрительным залом на фоне задника, расписанного под лебединое озеро. По озеру проплывали лебеди. Тогда и наш «театрал», не растерявшись, сделал несколько «плавательных» движений и благополучно добрался до кулис.

Многие исполнители считали, что на опере Джузеппе Верди «Сила судьбы» лежит проклятье.

Бениамино Джильи в 1943 году дебютировал в театре «Колон» в Буэнос-Айресе в партии дона Альваро. В первом акте дон Альваро бросает на пол пистолет, чтобы показать отцу своей возлюбленной Леоноры, что он безоружен, но пистолет по нелепой случайности стреляет, и отец Леоноры падает замертво. Стрелял обычно специальный служитель, спрятанный под столом. На дебютном спектакле Джильи бросил пистолет и крикнул: «Я безоружен!» Но выстрела не последовало: служитель уснул. Отец Леоноры все же упал, хотя и непонятно отчего. Оркестр играет печальную мелодию, отец Леоноры умирает и Джильи, выражая все свое отчаянье и ужас по этому поводу, поет более двух минут, склонившись над его телом. Как вдруг раздается грохот — кто-то услужливо воспроизвел несостоявшийся выстрел. В зале хохот.

Злополучный дебют продолжается. В антракте Джильи споткнулся и рухнул на железную решетку. К счастью, все обошлось.

В третьем акте дона Альваро, тяжело раненого в бою, выносят на носилках на середину сцены. И вот в самый патетический момент один из статистов споткнулся, носилки упали и Джильи покатился на пол. Ему не оставалось ничего другого, как встать и снова растянуться на носилках.

Четвертый акт. Дона Альваро вызывает на дуэль брат Леоноры. Оскорбленный его вызовом Джильи — Альваро наклоняется за шпагой и... слышит громкий треск — узкие кожаные штаны, которые были на нем, лопнули по шву.

К. Марджанишвили, ставший впоследствии крупнейшим советским режиссером, начал свою службу в оперном театре в качестве статиста. В спектакле «Евгений Онегин» он играл безмолвного секунданта и перепутал пистолеты — дал заряженный Ленскому. Ленский выстрелил, и Онегин от неожиданности упал. Ленский, чтобы как-то выйти из положения, пропел известную фразу Онегина: «Убит!» Другой секундант в замешательстве добавил: «Убит, да не тот».

Максим Горький присутствовал на исполнении своей пьесы в маленьком итальянском городке. После спектакля на просьбы публики: «Автора!» на сцену вышел человек очень похожий на него. Горький подошел к импресарио и попросил представить его «Горькому». Лже-Горький понял, что дело плохо и решил немедленно сдаться: «Я умоляю вас не выдавать меня. Некогда я играл самые видные роли, а теперь за неимением работы играю авторов. Я очень хорошо гримируюсь и за последний месяц сыграл пять раз Зудермана, четыре раза вас и Стриндберга, два раза Ростана». Горький пожелал ему успеха и удалился.

8

Высокий градус существования актеров на сцене, великое волнение, которое они испытывают, оказавшись в ярких лучах прожекторов,— это внутреннее состояние становится причиной многих и частых комических оговорок не только исполнителей второстепенных ролей, но и ведущих мастеров сцены.

Впрочем, не только волнение служит причиной реплик невпопад. Зачастую это бывает вызвано плохим знанием пьесы. Ситуации, возникающие сплошь и рядом в том и другом случае, поневоле убеждают, что воистину величайшим драматургом является жизнь.