Первый выход Е. Копеляна на подмостки. Он очень волновался. Его буквально силой вытолкнули с подносом на сцену, где сидел на троне Н. Монахов. Но Монахов почему-то смотрел не на Копеляна, а за него. Когда Копелян обернулся, то, к своему ужасу, увидел, что вошел на сцену в окно. Он бросил поднос и в панике бежал за кулисы. После спектакля пришлось идти извиняться перед Николаем Федоровичем. Тот с усмешкой посмотрел на молодого артиста и сказал: «То, что ты вошел в окно — полбеды, а вот то, что ушел в камин — беда!»
М. Жаров впервые вышел на сцену в качестве статиста в опере Кюи «Капитанская дочка». Новичков статистов обязательно одевали в калмыков и башкир — участников пугачевского бунта. И вот Жаров, загримированный под калмыка, предстал перед властелином сцены — помрежем Н. Курдиным. Курдин задачу перед новичками поставил просто: «Вы все сидите за этим вот заборчиком. Потом заиграет музыка. Здесь опера, и все делается под музыку. Я вам махну, а вы вылезайте из-за частокола — дальше не ваша забота».
Во время действия статисты полезли по знаку помрежа на забор, но едва они успели высунуть головы из-за частокола, как их стали бить палками по головам «екатерининские солдаты», да так проворно, что «забот» у них дальше действительно не было.
М. Жаров за кулисами Оперы Зимина, где он служил статистом, с замиранием сердца следил за игрой Шаляпина, певшего Мефистофеля в «Фаусте». Мефистофель корчился в муках, пытаясь увернуться от крестного знамения. Хор наступал: «Изыди, сатана! Вот крест святой! Он нас спасет от зла». Устремив глаза в сторону Жарова, то пригибаясь, то вытягиваясь во весь свой могучий рост, Шаляпин передавал мимикой все оттенки своей ненависти к кресту.
Момент незабываемый. Наконец Мефистофель, пятясь, скрылся за кулисами. Гром аплодисментов. Зал неистовствует. Жаров тоже орет от восторга. Вдруг чья-то энергичная рука стаскивает его с лестницы, на которой он сидел. Разъяренный помреж кричит: «Ты что же это, черт кудлатый, Федору Ивановичу рожи корчишь?!» Оказывается, сопереживая игре Шаляпина, Жаров непроизвольно повторял его мимику. Обидно было до слез. Тем более что в этот вечер Жаров мечтал взять у Федора Ивановича автограф. Жаров все же дождался Шаляпина и все ему объяснил. В результате осталась у него на память фотография с надписью: «Мише Жарову, который — я верю — не строил мне рож! Ф. Шаляпин».
4
Если спросить современного зрителя, кто главная фигура в театре, он наверняка ответит: «актер» или «режиссер».
Суфлер?! Не уверена, что каждый знает сегодня, что это такое. А ведь когда-то суфлер на театре был очень важной персоной.
В давние времена на подготовку спектакля уходили не месяцы или годы, как сейчас, а недели или даже дни. К тому же шли спектакли в четырех-пяти действиях, зачастую в стихах — такое огромное количество текста в короткие сроки актеры просто не в состоянии были запомнить и вынуждены были идти на поклон к суфлеру. Перед началом спектакля его обещали угостить в буфете, сулили подарки, только бы он не бросил в трудный момент. К суфлеру прислушивались внимательнейшим образом, старательно повторяли за ним текст.
Но трудно приходилось актерам, если суфлер подводил. Когда же стараниями режиссеров суфлер совсем исчез из театра, не раз, наверное, вспоминали о нем с тоской попавшие впросак исполнители.
В Вологде состоялся бенефис провинциального актера В. Дмитриева-Ярославского. Три дня бенефициант без устали развозил билеты приглашенным. Роль выучить не успел, надеялся на суфлера, которому был обещан рубль и бутылка водки. Первые два акта прошли хорошо, там было мало текста, но третий акт Дмитриев-Ярославский вел целиком. Суфлер старался вовсю. Суфлер подает ремарку: «Целует розу» — Ярославский поцеловал. Суфлер: «Показывает ужас». Актер что-то изобразил, но суфлер не понял и шепчет уже громко: «Показывает ужас!» Ярославский волнуется, стучит ногой, а суфлер, расстаравшись, кричит уже в полный голос: «Показывает ужас!»
Тут бенефициант не выдержал и заорал на суфлера: «Да показал уже! Дальше-то что?» Актеры и публика до того хохотали, что пришлось опустить занавес.
В Саратове суфлер ухаживал за хорошенькой актрисой. Уж ей-то, казалось, можно было роли не учить вовсе, но актриса была очень старательная и ходила все время с тетрадкой.
— Ну, зачем вы все роли учите? Ведь знаете, если захочу, собью вас,— говорит суфлер.
— Нет, не собьете!
Играли «Горе от ума». Актриса исполняла роль Лизы. И вот она произносит известные строки Грибоедова:
Ну! люди в здешней стороне!
Она к нему, а он ко мне.
А я... одна лишь я любви до смерти трушу!
А как не полюбить... суфлерчика Ванюшу!
— покорно повторила актриса за «злодеем» суфлером.
Старые театралы, хорошо знавшие актера Н. Выходцева, всегда ждали от него каких-то фокусов. Он умудрялся так перевирать текст, что даже в самой сильной драме публика хохотала. Играл он в «Смерти Иоанна Грозного» А. Толстого волхва. Суфлер подает: «В Рафлях и в Зодее три дня читали...» Выходцев, чуть задумавшись, произносит: «И вафли у злодеев мы едали».
Выдающийся актер Малого театра Пров Михайлович Садовский в пьесе Островского «Старый друг — лучше новых двух» играл Вавилу Осиповича Густомесова. Есть там во втором действии такое место: «Не то что довольны, а как надобно сказать, что должны век Бога молить за Прохора Гавриловича. За это дело я теперича, кажись, по гроб моей жизни все, что только им угодно. Скажи они мне: Вавила Осипович...» Садовский дошел до этого места, но имени от суфлера не разобрал, рассердился ужасно и закричал: «Ловила, ловила! Слышу что ловила, да что ловила-то?!»
Провинциальный актер Выходцев фамилии, особенно иностранные, перевирал до неузнаваемости.
Шла трагедия Гете «Торквато Тассо». Суфлер подает из будки: «А вот и сам Торквато Тассо». Выходцев не понял, молчит. Суфлер повторил еще раз. И Выходцев тут же «нашелся»: «А вот и сам квартальный Тарасов... с квасом» — добавил он, подумав.
Иван Платонович Киселевский играл бенефис, не выучив текста, и попал впросак. После монолога он должен был сразу уйти со сцены.
— Уходите, уходите! — шепчет суфлер и неистово машет рукой в сторону кулисы.
Киселевский бросает с гневным презрением партнеру:
