– Ни с кем я не встречаюсь, – резко выкрикнула Ната.

Я, конечно, понимал, что она лжет, но не стал ей напоминать об увиденном эпизоде в городе. Это для меня было не главным. Я-то стерпеть мог, а вот Женя тот нет. Главное, чтобы она держала язык за зубами и не проболталась. Взглянув хитро на девушку, я сказал:

– Вот и хорошо, что ты не встречаешься. Значит, у тебя есть время. Пошли, ты поможешь своему товарищу, ну хотя бы подтянуть «иностранный язык». Позанимайся с ним. Его ведь оставили на осень.

– Да не нужно ему все это. На учебу твоему Жене наплевать, – выдала мне Кустина. – Ты об этом и сам хорошо знаешь.

– Знаю! Согласен, что не нужно! Но, ему нужны друзья! – Я тогда насильно вытащил девушку к Фокову и всегда это делал, пока он не стал оживать – приходить в себя.

Я понимал, что Ната была рядом временно. Мне трудно было представить, что мой друг может ее увлечь. Меня он победил: я отдал ему девушку, но я – это я, а вот Михаила Потаповича ему вряд ли удастся отодвинуть. Учитель серьезный соперник, ни чета мне. Однако Кустина помогла Фокову. Иначе бы он не пришел ко мне домой, как он это делал раньше.

– Юра, Юра да вставай же ты, хватит спать. Соня! – закричал он.

Я недоумевал. Женя стоял рядом возле кровати. Мне с трудом удалось продрать глаза. Апатия, неприятие жизни у него прошли. Парень чувствовал себя бодро и готов был работать над собой.

Фоков снова с рвением засел за книги. Он без труда подтянул английский язык и успешно его сдал учительнице Клавдии Яковлевне.

В школу Женя пошел, как ни в чем не бывало. На уроках он тянул руку и, когда его поднимали, прекрасно отвечал на вопросы учителей. Я предупредил ребят, чтобы они не напоминали Фокову о том, что произошло. Что было, то было. Прошло, и нет.

После окончания школы я хотел жить в городе. Мне должно было повезти, я, также, как и Ната, Женя, Сеня, Виктор, Светлана, Надежда и многие другие наши ребята не хотел быть неудачником.

Александру Ивановичу – моему отцу не повезло и моей матери Любовь Николаевне. Михаил Ромуальдович и Нина Васильевна – родители Наты также были невезучими. Им пришлось вернуться в село. Правда, это было связано с Натой – девочке не подходил климат. Там, на Целине, пыльные бури вызывали у нее аллергию. В селе она пришла в себя. Однако это ничего не меняло и не считалось уважительной причиной. На пересуды сельчан по поводу своего возвращения на родину Михаил Ромуальдович и Нина Васильевна не обращали внимания.

Хорошо говорили у нас в селе об устроившихся в городе, тех, которые там жили, даже о мотающихся изо дня в день туда и обратно на электричках, например, родителях Жени Фокова, а вот остальные сельчане благосклонностью не пользовались. Неудачники они и есть неудачники.

Мы – ученики десятого класса простой сельской школы хотели жить в городе, мечтали.

Я не раз выговаривал отцу:

– Ну, что ты «уперся» в свою ферму! Работал бы лучше где-нибудь на заводе!

Он отвечал:

– Юра, сынок, ты пойми, работа на ферме мне больше подходит. У меня, да будет тебе известно, астма. Но я держусь, не умираю, возможно, оттого что работаю, живу, здесь – на родине, а не лезу в город. А потом я прошел всю войну, многое повидал и вот, что тебе скажу лучше нашего места нет!

Отец не хотел меня понимать. Он ни за какие коврижки не переехал бы жить в городской дом. Его устраивало пасти летом колхозных коров и приглядывать за ними зимой, копаться в огороде, носить воду из колодца, топить русскую печь. Он был всем доволен. Я же был готов из кожи лезть, чтобы вырваться из села. Будущее мне представлялось прекрасным, в розовых тонах, как на полотнах художников импрессионистов, вырисовывалось и манило меня.

Село собирались сносить. Я сожалел о том, и в тоже время радовался событию, которое должно будет произойти и не только я, но и многие мои друзья. Моего отца мысль о сносе села выводила из себя. Он четко следил за происходящим и горько переживал. Отец и так был невысокого роста, а тут, если его что-то мучило, весь скукоживался и становился похожим на карлика. Однажды он домой пришел в приподнятом настроении – высокий-превысокий, еле вошел в дверь. Даже задел головой притолок:

– Ура-а-а-а! – закричал мне отец прямо в ухо. – Я тут случайно увидел проект работ. Наша улица еще постоит. А вот соседнюю снесут. Кустиным, Фоковым и другим не повезло, придется уезжать.

Мать, хотя и ругала сельскую неустроенность, но отца поддерживала. Наша улица находилась у кладбища, и она боялась, что если село будет снесено, то та же участь может постигнуть и могилки.

– Ну, разве так можно, – причитала она, глядя на меня. – Твоя бабушка Вера Борисовна очень хотела дожить до того времени, когда ты женишься. Куда ты тогда пойдешь и кому скажешь, что женился? Могилки-то снесут!

– Да не собираюсь я жениться,– что мне оставалось говорить, Нату – свою девушку я должен был отдать другу, хоть и мечтал о том времени, когда можно будет уехать в город жить вместе с ней.

При сносе села нам всем должны были предоставить квартиры, и мы из разряда сельских жителей сразу же переходили в разряд городских. Мне не нужно было в городе устраиваться на тяжелую работу, чтобы получить лет через пять-десять квартиру. Жилье было гарантировано.

Я заканчивал «большую» – среднюю общеобразовательную школу – десятый класс. Тогда была десятилетка. Рядом возле бывшей казармы, то есть нашей школы из материала одной из разобранных церквей (их в селе когда-то было три) было построено здание. Оно использовалось для проведения занятий физкультуры и других школьных мероприятий. Я любил ходить туда на вечера. Мне нравилось наблюдать за Кустиной. Она по окончании концерта или танцев доверяла себя проводить. Я с удовольствием соглашался – нам было по пути.

В первом полугодии десятого класса я учился неплохо, но затем съехал. Пятерки мне ставила только лишь учительница по географии Дора Никитична. За спиной ее все называли Добрыней Никитичной из-за высокого роста и крупного телосложения. Она была одинокой женщиной, но необычайно доброй к людям. Зря оценками, не разбрасывалась, завысить – могла. Но после ты уже не смел, сплоховать у доски – не ответить. Умер бы от стыда.

Вокруг меня, как это было с моим другом Женей Фоковым, никто не бегал, не суетился. Положение с учебой я должен был исправлять сам. Как трудно мне не давалась математика, я знал ее. Правда, Иван Семенович мне пятерок не ставил. Он жалел их, берег, наверное, для своих любимчиков. Что хорошего для меня сделал этот учитель? – Заставил работать. В остальном он мне, как человек неприятен. Я всегда, даже по истечению многих лет, рядом возле него чувствовал себя плохо. Мне порой и сейчас слышится его глухой голос: «Юрий, что ты так ходишь, тебе, что обувь жмет?» – И свой: «Да Иван Семенович!» – хотя причина была не в обуви, а в самом преподавателе – я при встрече с ним так робел, что чуть не падал в обморок – «Тогда возьми топор и отруби носки», – сказал мне учитель.

Михаил Потапович передо мной, как перед моим другом Женей Фоковым себя виноватым не чувствовал и преспокойно закатил мне в четвертой четверти по физике двойку.