Это сложно, даже если вы знаете язык другого народа. Но когда человек не знает страну, когда зависит от устных и письменных переводчиков, когда культурная коммуникация практически невозможна, внимательный наблюдатель испытывает большое смятение. Именно так я отношусь сегодня к Китаю и России, и в конечном счете именно так должен относиться к этим странам весь политический истеблишмент на Западе, в Германии и Европе. И все же мы должны честно стремиться к тому, чтобы «понять» и эти страны, оценить их интересы, нужно размышлять и принимать решения. Но поскольку это так сложно в отношении иностранных государств, действовать следует осторожно и без предубеждений. Читатель должен помнить об этой оговорке.

Наиболее значимой из великих держав для нас являются США, поскольку они доминируют в принятии решений на нашем континенте, руководствуясь своими национальными интересами. В отличие от Китая и России, США на сегодняшний день являются самой молодой страной среди современных мировых держав. Всего за одно поколение, с 1914 по 1945 год, они подчинили Западную Европу своей внешней политике, политике безопасности и организовали западный миропорядок в собственном понимании. В 1963 году, когда федеральный канцлер Аденауэр пожаловался Макджорджу Банди, советнику президента Кеннеди по безопасности, на проблемы лидерства в Европе в условиях франко-британского соперничества, тот ответил: «[…] ведущей державой в Европе в ближайшие 15 лет будет не Англия, не Франция и не Федеративная Республика, а США […]». Гордость Аденауэра за Европу была уязвлена, поскольку суждение Банди лишь укрепило его понимание того, что «[…] в основе американской политики в конечном итоге всегда лежит жесткий расчет национальных интересов, и что в интересах Европы развивать самостоятельность»[1].

Хотя сегодня США вынуждены признать, что превосходящий их по численности населения Китай готовится лишить их лидирующей роли в мире, они вступают в это соревнование с большим перевесом. Из трех великих держав это единственная страна, население которой политически однородно. Возможно, это вызовет удивление, ведь США, будучи страной иммигрантов, собрали в своих границах расы и языки всего мира; но именно поэтому сепаратистские меньшинства у них сегодня отсутствуют. Все иммигранты, несмотря на этническое, религиозное и языковое разнообразие, чувствуют себя связанными только с одной нацией: американцев. В то же время коренные жители Северной Америки практически исчезли из современных США и поэтому не могут быть организованы как меньшинства. Когда в США возникают внутренние раздоры, то речь идет не о равенстве разных этнических и религиозных групп, как в Китае или России, а о равенстве в правах американцев разного цвета кожи или этнической принадлежности. Вот почему расизм является в США центральной проблемой, а этнический сепаратизм – нет.

От Китая и России США отличает и тот факт, что у США нет географических границ с сильными или враждебно настроенными соседями. На востоке и западе страну защищают два больших океана, в южной части американского полушария государства, по сути, признают превосходство США, на севере Канада – родственная англоязычная страна. США по-прежнему являются сильнейшей военной державой мира, чрезвычайно креативны в научном и культурном плане, обладают крупнейшими корпорациями и в то же время представляют собой значительную «мягкую силу» (soft power), как благодаря своему международному языку, английскому, так и благодаря электронным коммуникационным системам, которые сегодня лидируют в мире.

В европейском понимании конституция США не является демократической (по мнению отцов-основателей, она и не должна быть таковой!), но она стабильна и за двести тридцать лет пережила все кризисы. Однако именно эта прочность конституции имеет и фатальное следствие: негибкость политической системы. Конституция США священна и потому фактически не подлежит реформированию: на внесение поправок в нее должны согласиться три четверти штатов. Право на владение оружием закреплено в конституции и поэтому до сих пор не подлежало изменению. Сегодня США страдают еще и от того, что Палату представителей и треть Сената приходится избирать каждые два года, и эти постоянные выборы приводят к тому, что партии постоянно учитывают краткосрочные настроения избирателей. Президент Байден уже через год после вступления в должность вынужден думать о следующих выборах. Именно поэтому политика США так нестабильна, так ненадежна, что является серьезной проблемой для партнеров такой крупной державы.

Еще одно слабое место США – врожденная самоуверенность в том, что американцы – это «исключительная» нация, и отсюда – великая задача привести весь мир к своему, «американскому образу жизни». Однако связанная с этим убежденность в том, что в случае необходимости они вправе учить другие народы «демократии», в том числе с помощью военной силы, в конечном итоге привела к тому, что Стивен М. Уолт, профессор международных отношений Гарвардского университета, назвал The Hell of Good Intentions, «адом благих намерений»[2]. По сути, этот путь провалился и стоил США огромных финансовых затрат и демократического содержания. В большинстве случаев они оставляли после себя не демократию и мир, а хаос, разруху и ожесточенные диктатуры. Намерения были позитивными, а результаты – нет. Уолт подводит сокрушительный итог: по его мнению, ни один из представителей этой «либеральной гегемонии» – ни Клинтон, ни Буш, ни Обама – не свободен от ответственности за основные ошибки американской внешней политики[3].

Сегодня отношения США с двумя другими великими державами (Китаем и Россией) имеют для нас, европейцев, решающее значение. Ведь США доминируют в Европе с точки зрения внешней политики и политики безопасности, и на этой основе втягивают нас в свои конфликты с другими мировыми державами. США понимают свои интересы так: они не хотят, чтобы ЕС или Германия выстраивали отношения с Китаем или Россией в соответствии с собственными интересами, а хотят, чтобы ключевые решения принимали США. Но представляют ли США интересы Европы или Германии?

Тем не менее Европа – лишь одно из направлений, входящих в национальные интересы США; в настоящее время на первый план выходит Китай. В отношениях с ним решающую роль сегодня играют не гуманитарные соображения, а сохранение власти, геополитика и экономические интересы. Скрывать свои силовые интересы под гуманитарными аргументами для США – традиция, и она не должна вводить нас в заблуждение: интересы США всегда носят жесткий геополитический, экономический характер и глубоко укоренены в их понимании себя как «исключительной нации».

Именно поэтому Соединенные Штаты Америки с момента своего основания враждовали сами с собой: с одной стороны, они считали и считают, что их предназначение в том, чтобы распространять в других странах «свет свободы» и служить «славным обновителем мира». С другой стороны, даже государственный секретарь Джон Куинси Адамс (впоследствии президент в 1825–1829 годах) в своей речи в День независимости в 1821 году настаивал на том, что хотя симпатии Соединенных Штатов всегда будут на стороне тех, кто поддерживает флаги свободы, США тем не менее «не будут искать, каких бы монстров уничтожить». Они, США, хотя и «желают всего наилучшего свободе и независимости […], являются защитниками […] только самих себя». И если они откажутся от этого основополагающего принципа, то, продолжал Адамс, «перейдут от свободы к насилию»[4]. Однако в XX веке эта сдерживающая установка больше не применялась!

Будучи государственным секретарем при президенте Монро, Адамс сформулировал основы доктрины Монро, которая первоначально постулировала интерес США к исключению любого прямого и косвенного влияния иностранных держав на всей территории Северной и Южной Америки. Но в течение XIX века США все больше осознавали себя как державу, которая, урегулировав споры с Францией, Испанией и Мексикой в Северной Америке и географически расширив свою государственность, сосредоточила свое внимание на возможной роли в мировой политике. Доктрина Монро начала распространяться и на позиции США как мировой державы при Теодоре Рузвельте, президенте с 1901 по 1909 год. Но теперь уже не только с точки зрения возможных угроз собственной безопасности, но все чаще с точки зрения собственной глобальной политической и имперской роли.