Трудно смотреть на школьные годы со стороны уже взрослого сформированного человека. С одной стороны любая юность и незрелость – это великое благо, неповторимый миг, с другой – когда я сейчас понимаю, что такое школьное образование мне становится противно от того, что современных детей намеренно взращивают овощами в традициях, рабства, холуйства и покорности, закладывая им определенного рода стадные ментальные программы. Возможно отражение моих нынешних мыслей уже взрослого и сформированного мужчины вполне отобразилось в любимом моем уроке рисования, где учительница несмотря на изобразительные качества детей всегда ставила нам высшую оценку. Любые другие уроки я воспринимал как некое насилие, нужно было заучивать что-то и отвечать, после чего тебя оценивали, ущемляя или поощряя тебя оценкой в зависимости от твоих способностей. Лишь на рисовании я мог быть сам собой и полностью расслабившись окунуться с головой в мир фантазий изображая частичку себя на матовой бумаге альбома для рисования. Любая интерпретация действительности была верна, любое художество имело право на жизнь и оценивалось как и сама жизнь высшим балом.

Чуть позже читая Ницше и его афоризм «нет фактов, есть только интерпретации фактов», я четко осознал, что любая навязанная тираническая фактичность убивает в юном возрасте уникальный внутренний мир, государство выжигало своими школьными программами всю творческую индивидуальность со школьной скамьи закладывая в каждого одни и те же программы. Я же уже тогда яро противился этому антиприродному действу и еще не умом но душой понимал, что хочу быть свободным художником своей жизни.

Лариса Павловна Гринь именно так звали нашу учительницу рисования, она была низкоросла, слегка одутловата, с приплюснутым носом и несвязной речью. Но за ее тонкий и демократичный подход к учебному процессу, я до сих пор считаю ее такой же мудрой как Платон.

Детстве в деревне проходило очень даже весело, мы постоянно играли с друзьями в футбол, вернее сказать играли с мячом. Гуляли, хотя нашу деревню можно было обойти за 10 минут мы ходили из одного конца в другой, постоянно общались, жгли костры, иногда дрались. В общем-то, я не жалею, что мое детство прошло в деревне, это были отличные годы.

У меня есть два друга из деревни, с ними до сих пор поддерживаю связь, оба они уехали оттуда и сейчас живут в больших городах, иногда мы ностальгирует по нашей любимой деревне. Здесь я научился плавать, стоять за себя, дружить, любить. Это действительно бесценно. Однажды мы с другом переплывали реку на лодке и перевернулись. А дело было уже осенью, я начал тонуть и еле как он смог меня вытащить, после чего пошли в дом к его тетки и сушили наши вещи, ужасно промокли тогда. Второй мой друг был более творческим, с ним мы постоянно общались на философские темы, о смысле жизни, о том, что же будет с нами в будущем. Затем у этого друга появился компьютер, прямо в деревне и мы постоянно ходили к нему играть… И ещё он умел играть на гитаре, чему меня и научил. Правда своя гитара у меня появится лишь через несколько лет… Затем в один день родители моего друга решили переехать в город Суровый, который находился в паре десятков километров от нашего посёлка. После этого общение с ним прекратилось… Уже тогда очень много людей начало уезжать из нашего посёлка, дома начали пустовать, детей становилось все меньше.

Абсолютно никакой работы в посёлке не было. А ведь раньше, во времена СССР здесь был и маслозавод и клуб, даже несколько ферм. Сейчас же от них остались лишь развалины, старые здания, которые и сносить никто не хотел и делать всегда напоминали о том, что раньше здесь что-то было, а потом все развалили. Народ пил, ещё тогда пил, оттого что податься некуда, развлечений нету и перспектив тоже. Единственное рабочее место в деревне было продавец в местном магазине, он был один на весь посёлок, но оно обычно было занято по знакомству, либо самими владельцами магазина.

Когда же я приезжаю в посёлок последний раз, это было в 2015 году – здесь все стало ещё хуже… Живет там человек 30, в основном старики, все молодые уехали, детей нет. Раньше в деревне многие люди держали коров, кур и прочую живность. Сейчас уже почти никто не держит – не выгодно. Сельское хозяйство полностью убито, а весь сыр у нас – экспортный.

В детстве, я конечно, не задумывался об экономических моментах, другой жизни я просто не видел и жил так, как живут мои знакомые и родственники, да и, впрочем радовался жизни. До школы необходимо было идти 4 киллометра пешком, так как школы в нашем посёлке не было, она была в селе неподалеку с названием «Путино» именно туда мы все ходили учиться. Представьте ребёнку 7 лет, а ему нужно пройти 5 киллометров до школы, да ещё и обратно. Идти было порядка двух часов, шли по грязи, по бездорожью, а при входе в школу у нас проверяли сапоги, если они были недостаточно чистые – мыли их в бочке с грязной водой. Это было всегда, даже когда на улице минусовая температура дети после пяти километров пути должны были вымыть сапоги до блеска. Да ещё и на занятия не опаздывать, поэтому просыпался я тогда в 6 часов утра и уже выходил. Но, тем не менее в таком режиме я доучился до 6 класса. Когда я перешёл в шестой класс по нескольким причинам мы решили перебраться в город Суровый, который был неподалёку. Все же до школы не так далеко, да и в целом перспектив и работы в городе больше…

Когда я был в шестом классе мы переехали в город Суровый и он словно вторил своему названию показывая всю серость, убогость и посредственность провинциального быта. Суровость его чувствовалась во всем от неба на головой, которое всегда было сумрачным до унылых лиц прохожих. Именно в этом небольшом сибирском городке я понял, что такое борьба за лучшую жизнь и свою честь.

С первых дней мне приходилось драться с местными парнишками и отстаивать свое право жить. Каждый из них дрался так озверело, словно видя через настоящее своих отцов свое будущее, он как будто мстил жизни за неудачный расклад вкладывая в каждый удар всю свою ярость. Эти отчаянные мальцы дрались везде и всю, задираясь прямо на уроках, а после нападали друг на друга устраивая порой кровавые побоища. Некоторые из них недоедали и налетали на своих сверстников из-за жажды боли, которая хотя бы немного могла перебить им чувство голода. Мой коллега по парте Сережка как-то мне сказал после драки с кабанистого вида огромным пареньком Андреем: «Ох, голова раскалывается, Макс. Но за то я больше не хочу есть и сейчас я счастлив.»

Именно в таком обществе мою замкнутую в себе и творческую натуру склонную к рефлексии, рисованию и гуманизму, абсолютно чуждую насилию жестоко попрали русские быдланы. Уже в первый день реальность улыбаясь стучала мне по голове в лице рыжего парня Вовы, плевалась на спину, давала оплеухи и безудержно оскорбляла, когда наконец-то мой внутренний эстет не восстал и не надев на себя латы воина не нанес первый мощный удар реальности.

Однажды, разбив руки в кровь о лицо рыжего наглеца, возвышаясь над его лежачим телом плевавшимся кровью и видя восхищение мальчишек окруживших нас, я окончательно осознал, что мне больше никогда не стать художником, суровая реальность забытого Богом городка убила во мне эстета, подавила творческую натуру, перекроила меня под действительность и научила приспосабливаться и завоевывать к себе уважение грубой силой и яростью. Остаться в прежних мыслях непротивления злу, стать вещью в себе замкнутой на своем внутреннем мире значило бы быть возвышенным внутри, но оплеванным и униженным снаружи. Можно сказать, что быдло город сломал мой идеальный мир, убив во мне мечтателя и превратил в сурового практика, наученного жестокой реальностью города Суровый.

Центральная улица Сурового города

Картине которую я мечтал нарисовать еще в самом детстве не суждено было увидеть свет, жизнь стала моим полотном и простором для творчества, кисточку заменил компьютер, материальный объект попрал образ, экстраверт выбросил навсегда из уютной хижины моего «Я» интроверта.