Эта история едва ли преувеличивает то немногое в физиологии, что представляет интерес для бессознательного.

Это можно оценить, если привести контрдоказательство вклада психоанализа в физиологию с момента его появления: этот вклад равен нулю, даже если речь идет о половых органах. Никакие выдумки не изменят этот баланс.

Ибо, конечно, психоанализ включает в себя реальное тела и воображаемое его психических схем. Но чтобы осознать их масштаб в перспективе, санкционированной развитием, мы должны сначала понять, что более или менее ведомственные интеграции, которые, казалось бы, упорядочивают его, функционируют в нем прежде всего как геральдические элементы, как герб тела. Это подтверждается тем, что человек использует его для чтения детских рисунков.

Здесь мы имеем дело с принципом - мы вернемся к нему позже - парадоксальной привилегии, которой обладает фаллос в диалектике бессознательного, без того, чтобы теория, созданная частью-объектом, была достаточным объяснением этого.

Нужно ли говорить, что если кто-то понимает, какого рода опору мы искали в Гегеле для критики деградации психоанализа, настолько неумелой, что она не может найти других претензий на интерес, кроме как быть психоанализом сегодняшнего дня, то недопустимо, чтобы меня считали соблазнившимся чисто диалектическим исчерпанием бытия. Я также не могу считать ответственным конкретного философа, когда он допускает это заблуждение.

Ибо отнюдь не поддаваясь логизирующей редукции, когда речь идет о желании, я нахожу в его несводимости к требованию тот самый источник, который также не позволяет свести его к потребности. Говоря эллиптически: именно потому, что желание артикулировано, оно не артикулируется, я имею в виду в дискурсе, который лучше всего подходит для этого, - этическом, а не психологическом дискурсе.

Теперь я должен развить для вас топологию, которую я разрабатывал в своем преподавании в течение последних пяти лет, то есть представить определенную диаграмму, которая, должен предупредить вас, служит и другим целям, нежели то, что я собираюсь использовать здесь, будучи построена и завершена совершенно открыто, чтобы отобразить в своем расположении наиболее широко практическую структуру данных нашего опыта. Она послужит здесь для того, чтобы показать, где находится желание по отношению к субъекту, определенному в своей артикуляции

сигнификатом.

Это, можно сказать, его элементарная ячейка (ср. График I). В ней артикулируется то, что я назвал "точкой опоры" (point de capiton), с помощью которой означающее останавливает бесконечное в противном случае движение (glissement) означаемого. Означающая цепь рассматривается как поддерживаемая вектором

- даже не вдаваясь в тонкости ретроградного направления, в котором происходит ее двойное пересечение с вектором. Только в этом векторе можно увидеть рыбу, которую он ловит на крючок, рыбу, менее подходящую в своем свободном движении для репрезентации того, что она скрывает от нашего понимания, чем намерение, которое пытается похоронить ее в массе предтекста, а именно реальности, воображаемой в этологической схеме возвращения потребности.

Диахроническая функция этой точки опоры обнаруживается в предложении, даже если предложение завершает свое значение только последним членом, каждый член предвосхищает построение остальных и, наоборот, уплотняет их смысл своим ретроактивным действием.

Но синхроническая структура более скрыта, и именно она приводит нас к источнику. Она является метафорой в той мере, в какой в ней конституируется первая атрибуция - атрибуция, провозглашающая "собака - мяу, кошка - гав-гав", посредством которой ребенок, отрывая животное от его крика, внезапно возвышает знак до функции означающего, а реальность - до софистики означаемого, и, презрев верификацию, открывает многообразие объективаций одной и той же вещи, которые должны быть проверены.

Требует ли эта возможность топологии четырехугольной игры? Это такой вопрос, который выглядит достаточно невинно, но может доставить некоторые проблемы, если последующее построение будет зависеть от него.

Я избавлю вас от различных этапов, дав вам за один раз функции двух точек пересечения на этом упрощенном графике. Первая, обозначаемая О, - это местонахождение сокровища сигнификатора, что не означает сокровища кода, поскольку в ней сохраняется не однозначное соответствие знака чему-то, а то, что сигнификатор образуется только из синхронического и перечислимого набора элементов, в котором каждый поддерживается только принципом его противопоставления каждому из других. Второй, коннотируемый s(O), - это то, что можно назвать пунктуацией, в которой означаемое конституируется как законченный продукт.

Обратите внимание на диссиметрию одного, который является локусом (местом, а не пространством), к другому, который является моментом (ритмом, а не длительностью).

Оба участвуют в этом подношении означающему, которое конституируется дырой в реальном: один - как пустота для сокрытия, другой - как скучная дыра, из которой можно выбраться

Подчинение субъекта означаемому, которое происходит в цепи, идущей от s(O) к O и обратно от O к s(O), действительно является кругом, хотя утверждение, которое в нем устанавливается - за неимением возможности закончиться на чем-либо, кроме своего собственного расширения, другими словами, за неимением акта, в котором оно обрело бы свою определенность - относится только к своему собственному предвосхищению в составе означаемого, само по себе незначительному.

Чтобы стать возможным, квадратура этого круга требует лишь завершения знаковой батареи, установленной в О, отныне символизирующей локус Другого. Тогда становится очевидным, что этот Другой - просто чистый субъект современной теории игр, и как таковой он вполне доступен для вычисления предположений, хотя реальный субъект, чтобы управлять своим вычислением, должен оставить в стороне любую так называемую субъективную аберрацию, в обычном, то есть психологическом, понимании этого термина, и заботиться только о надписи исчерпывающего комбинатора.

Однако такое возведение в квадрат невозможно, но только в силу того, что субъект конституируется только путем вычитания себя из него и декомпозиции его по существу, чтобы в одно и то же время зависеть от него и заставить его функционировать как недостаток.

Другой как предшествующее место чистого субъекта означающего занимает позицию хозяина, еще до того, как вступает в существование, выражаясь гегелевским языком, в качестве абсолютного хозяина. Ибо в банальности современной теории информации упускается тот факт, что о коде можно говорить только в том случае, если он уже является кодом Другого, а это нечто совершенно иное, чем то, о чем идет речь в сообщении, поскольку именно из этого кода конституируется субъект, а значит, именно от Другого субъект получает даже то сообщение, которое он испускает. И обозначения O и s(O) оправданы.

Кодовые сообщения или коды сообщений будут выделяться в чистых формах у субъекта психоза, субъекта, который удовлетворен тем прежним Другим.

Заметим в скобках, что этот Другой, выделяемый как локус Речи, навязывает себя не в меньшей степени как свидетель Истины. Без измерения, которое он составляет, обман, практикуемый Речью, был бы неотличим от совершенно иного притворства, которое можно найти в физическом бою или сексуальной демонстрации. Притворство такого рода развертывается в воображаемом захвате и включается в игру приближения и отторжения, составлявшую первоначальный танец, в котором эти две жизненно важные ситуации обретают свой ритм и в соответствии с которым партнеры упорядочивают свои движения - то, что я осмелюсь назвать их "танцевальностью" (dansité). Действительно, животные тоже демонстрируют, что способны на такое поведение, когда на них охотятся; им удается сбить своих преследователей со следа, сделав фальстарт. Это может доходить до того, что дичь предполагает благородство, заключающееся в почитании элемента демонстрации, присутствующего в охоте. Но животное не притворяется. Он не делает следов, обман которых заключается в том, что они будут приняты за ложные, хотя на самом деле являются истинными, то есть указывающими на его настоящий след. Животное также не скрывает свои следы, что было бы равносильно тому, чтобы сделать себя субъектом означающего.