Конечно, высокоорганизованные инициационные формы, которые для Фрейда были гарантией того, что его учение будет передано, оправданы в ситуации дисциплины, которая может выжить, только сохраняя себя на уровне целостного опыта.

Но не привели ли эти формы к удручающему формализму, который подавляет инициативу, наказывая за риск, и превращает господство мнения ученых в принцип покорного благоразумия, при котором аутентичность исследований притупляется, прежде чем они окончательно иссякнут?

Чрезвычайная сложность используемых нами понятий приводит к тому, что ни в какой другой области ум не подвергается большему риску, раскрывая свои суждения и обнаруживая свои истинные способности.

Но это должно привести к тому, что нашей первой, если не единственной, задачей станет формулирование тезисов через разъяснение принципов.

Жесткий отбор, который действительно необходим, не может быть оставлен на бесконечные отсрочки придирчивой кооптации, но должен быть основан на плодовитости конкретного производства и диалектической проверке противоречивых взглядов.

Для меня это не означает, что расхождениям следует придавать какое-то особое значение. Напротив, мы ничуть не удивились, услышав на Лондонском международном конгрессе - куда, поскольку мы не соблюдали предписанные формы, мы пришли как нищие - сожаление о том, что мы не смогли обосновать свое отделение на основании каких-то доктринальных разногласий, от личности, хорошо к нам расположенной. Значит ли это, что ассоциация, которая должна быть международной, должна иметь какую-то другую цель, кроме поддержания принципа общности нашего опыта?

Несомненно, уже давно не секрет, что так было, и не вызывает чувства скандала тот факт, что непробиваемому М. Зильборгу, который, отложив наше дело в сторону, настаивал на том, что никакое отделение не может быть приемлемым, кроме как на основе научного спора, проницательный М. Вельдер мог ответить, что если бы мы столкнулись с принципами, на которых, по мнению каждого из нас, основан его опыт, то наши стены очень быстро растворились бы в вавилонской путанице.

Мы сами считаем, что если мы внедряем инновации, то не стоит присваивать себе их заслуги.

В дисциплине, которая обязана своей научной ценностью исключительно теоретическим концепциям, выработанным Фрейдом на основе своего опыта, - концепциям, которые, продолжая подвергаться жестокой критике и сохраняя двусмысленность вульгарного языка, выигрывают, с определенным риском непонимания, от этих резонансов, - мне кажется, было бы преждевременным порывать с традицией их терминологии.

Но мне кажется, что эти термины могут стать понятными, только если установить их эквивалентность языку современной антропологии или даже новейшим проблемам философии - областей, в которых психоанализ вполне мог бы восстановить свое здоровье.

В любом случае, я считаю насущной задачей извлечь из омертвевших от рутинного использования понятий смысл, который они обретают как в результате переосмысления их истории, так и в результате рефлексии над их субъективными основаниями.

Это, несомненно, главная функция учителя - та, из которой вытекают все остальные, и та, в которой лучше всего прописана цена опыта.

Если пренебречь этой функцией, то смысл затуманивается в действии, последствия которого полностью зависят от смысла, а правила психоаналитической техники, будучи сведены к простым рецептам, лишают аналитический опыт любого статуса знания и даже любого критерия реальности.

Ведь никто не менее требователен, чем психоаналитик, к тому, что обеспечивает статус его действий, которые он сам не прочь считать магическими. Это происходит потому, что он не в состоянии поместить его в концепцию своего поля, о которой он не мог бы мечтать в соответствии со своей практикой.

Эпиграф, которым я украсил это предисловие, представляет собой довольно прекрасный пример.

Действительно, это соответствует взгляду на аналитическое обучение, скорее похожему на взгляд автошколы, которая, не претендуя на уникальную привилегию выдавать водительские права, также воображает, что в состоянии контролировать создание автомобиля.

Это сравнение может быть правомерным или нет, но оно столь же правомерно, как и те, что встречаются в наших самых серьезных конвентах, которые, поскольку они возникли из моего обращения к дуракам, не имеют даже привкуса розыгрыша, совершенного посвященными, но, тем не менее, имеют ценность в силу своей напыщенной неумелости.

Они начинают с известного сравнения между кандидатом, который позволяет себе ввязаться в дело на слишком ранней стадии практики, и хирургом, который оперирует без стерилизации, и переходят к пробирающему до слез сравнению между несчастными студентами, разделенными в своей лояльности к спорящим мастерам, и детьми, оказавшимися в ситуации развода родителей.

Несомненно, это сравнение, родившееся в последнее время, кажется мне вызванным уважением к тем, кто действительно подвергся тому, что я, смягчив свою мысль, назову давлением преподавания, которое подвергло их серьезному испытанию, но можно также задаться вопросом, услышав трепетные тона мастеров, не были ли границы ребячества, без предупреждения, отодвинуты до точки глупости.

Однако истины, заключенные в этих клише, достойны более серьезного рассмотрения.

Будучи методом, основанным на истине и демистификации субъективных камуфляжей, не проявляет ли психоанализ чрезмерного стремления применить его принципы к своей собственной корпорации: то есть к представлениям психоаналитиков о своей роли по отношению к пациенту, о своем месте в интеллектуальном обществе, об отношениях с коллегами и о своей образовательной миссии?

Возможно, вновь открыв несколько окон в дневной свет фрейдовской мысли, этот доклад смягчит страдания, которые испытывают некоторые люди, когда символическое действие теряется в своей собственной непрозрачности.

Однако, говоря об обстоятельствах, связанных с этой речью, я не пытаюсь свалить все ее слишком очевидные недостатки на поспешность, с которой она была написана, поскольку ее смысл, как и ее форма, проистекает из той же поспешности.

Более того, в образцовом софизме интерсубъективноговремени я показалфункцию поспешности в логическом преципитате, где истина обретает свое непреодолимое условие

Ничто не создается без чувства срочности; срочность всегда порождает свою супрессию в речи.

Но нет и того, что не становилось бы условным, когда для этого наступает момент, когда человек может выделить в единой причине выбранный им курс и осуждаемый им беспорядок, чтобы понять их согласованность в реальном и предвидеть с уверенностью действия, которые взвешивают их друг против друга.

Введение

Мы определим это, пока находимся в афелии нашей материи, потому что, когда мы прибудем в перигелий, жара заставит нас забыть об этом".

(Лихтенберг).

' "Плоть состоит из солнц. Как такое может быть?" - восклицают простые люди".

(Р. Браунинг, "Разговор с некоторыми людьми")

Такой страх охватывает человека, когда он открывает лицо своей силы, что он отворачивается от нее даже в самом акте обнажения ее черт. Так было и с психоанализом. Поистине прометеевское открытие Фрейда было таким актом, о чем свидетельствуют его работы; но это открытие не в меньшей степени присутствует в каждом скромном психоаналитическом опыте, проводимом любым из рабочих, сформировавшихся в его школе.

Можно проследить, как с годами падает интерес к функциям речи и области языка. Это снижение ответственно за "изменения в цели и технике", которые сегодня признаются в психоаналитическом движении, и чья связь с общим снижением терапевтической эффективности, тем не менее, неоднозначна. На самом деле акцент на сопротивлении объекта в современной психоаналитической теории и технике сам должен быть подвергнут диалектике анализа, который не может не признать в этом акценте алиби субъекта.

Попробуем очертить топографию этого смещения акцентов. Если мы рассмотрим литературу, которую мы называем "научной деятельностью", то современные проблемы психоанализа четко разделяются на три рубрики: