Баня у нас по-новгородски. Всласть напарившись и покувыркавшись в сугробах, мы, умиротворенные и размякшие, добрались до трапезной в тереме и отдали должное стряпне Елены и Переяславы, боярских жен, а также их помощницы — юной Вереи, 14-летней дочери Кнутовича.

— Кто готовил кашу? — Спросил я у холопки Любавы, прислуживавшей за столом.

— А чего не так? — Удивился Василий Дружинович.

— Вкусная.

— Аааа!

— Боярышня Верея готовили. — Подала голос Любава.

— Владимирович, женись на сестре — каждый день тебя так кормит будет. — Хохотнул боярич.

И тут же получил серебряной ложкой по лбу от отца.

— Ты, Василий, если дурак, то в скоморохи подайся, я тебе как отец советую. И сыт, и при деле, и скорбность не так жить мешает.

— А я чего?… — Начал то и снова получил ложкой.

— Поди прочь, в повалушу ступай, с холопами поужинаешь.

Василий хотел что-то возразить, но видя, как наливается дурной кровью лицо отца, выскочил за дверь.

— Олаф, прости дурака. Застоялся, конь породистый да лошадок под стать нету. Вот и бесится.

— Молод, это пройдет, — заметил Федор, — но в чем-то он прав, нужно искать пару князю.

— А кого? — Зло спросил Дружина. — Нам, чтобы подняться, дочь Юрия Всеволодовича нужна. Или кого-нибудь из других великих князей. Да кто же нам такую отдаст?! Можно и на Верейке моей оженить, только тогда век в говне ковыряется будем.

— Тихо, горячие финские парни. — Попытался я успокоить возбужденных бояр.

— А чего это мы финны? — Возмутился Кнутович. — В моем роду из века колдунов не было.

— Это так, присказка новгородская такая.

— А… Не слыхал.

— Ладно, бояре. Спать пойду, устал что-то. Но скажу так. — Я поочерёдно посмотрел в глаза своим ближникам. — Есть у меня план, есть цели. И что самое главное, есть возможность все очень круто поменять. Вы меня держитесь и тогда, когда-нибудь, эти самые великие князья к вам на поклон приходить будут.

Дружина и Федор изумленно переглянулись и снова вытаращились на меня.

— Не пили меду вроде… — Пробормотал Жданович.

— Я все сказал. Верьте, так и будет. Хотя, — тут я усмехнулся, — а что вам еще остается?

И пошел на выход.

«Утро красит нежным цветом стены древнего Кремля…» — напевал я поутру, наряжаясь к новым свершениям. Ночь прошла не помню, как. После бани, на широкой лавке и пуховой перине, под медвежьей шкурой, обшитой изнутри шерстяной тканью … М-м-м-м. Сказка. Нос, правда, замерз. Торчал наружу. Все же не правильно живут предки. Без кочегарок, канализации и электричества. Справить нужду можно, конечно, и в бадейку, но не то, не то.

Вышел во двор. Рассвет красил стены терема в серый цвет. Нежностью тут и не пахло. Свежесрубленные бревна наверно выглядели отлично, но через год все новостройки сливались с более старшими товарищами и соревновались только в оттенках зимней, балтийской волны.

— Старый, разговор есть. — Подозвал боярина.

Тот, зевая и потягиваясь всей своей бычьей тушей, подошел ко мне.

— Что думаешь про Ингваря?

— А что не так? Ряд заключён, сам он не против.

— Он то и не против, а сыновья, а витязи?

— Ну что тут сделаешь? Земли, чтобы их всех обеспечить, у нас не хватит. Серебра тоже. Пока жив Ингварь, будут при нем, у него то всего вдоволь. Потом, конечно, многие разбегутся.

— Сколько нужно, чтобы остались?

— Хм, — озадачился Дружина, — ну посуди сам. Старшей дружине Великий князь платит по 200 гривен в год. Младшей, понятно, меньше. Ну пусть 20 на витязя. Мы не Великое княжество, а ты, Олаф, не Великий князь. Пока.

Тут он усмехнулся, давая понять, что вчерашний разговор не забыт.

— Итого на Ингваря и двух его сыновей 600 гривен, да на витязей 400. Но! Соляных шахт или варниц у нас нет и все это понимают, так что если на круг 200 гривен, то и хорошо. Учитывая, что князь Юрий тебе обещал 500 новгородок, правда за три года, то содержать Ингвареву челядь сможем мы не более двух лет. Тем более, что часть из этого серебра уйдет на новую усадьбу. То же, что смерды платят хватит лишь нам самим.

— Не весело.

— Ну так!

Пока сонные смерды и холопы запрягали сани, грузили туда припасы и инструмент, я стоял, задумчиво раскачиваясь с пяток на носки, покусывал губы и прикидывал возможности и перспективы. Боярин терпеливо ждал, интуитивно понимая, что сейчас происходит что-то важное.

Посмотрев на Дружину Кнутовича, я понял, что вот он мой шанс! Более доверенного человека я не найду. А сам я не справлюсь. Не Петр Великий и не Иван Грозный. Да и то, не факт, чтобы они вытянули бы в данной ситуации.

— Пусть едут, — решился наконец я, — мы остаемся. Нужно поговорить. Жду тебя в горнице.

Я развернулся и ушел в терем.

В горницу Дружина Кнутович вошел осторожно, как врач в палату смертельно больного пациента. Я ждал его за столом. Кувшин греческого вина, редкий гость в нашем доме и два серебряных кубка составляли все его украшение.

— Наливай, старый. Разговор будет долгим и не простым.

Боярин подошел, небрежно разлил вино по кубкам и тяжело уселся на лавку.

— Что ты думаешь про переселение душ? — Озадачил его с ходу.

Дружина крякнул, подтащил к себе медвежьей лапой кубок и, с ходу, опрокинул себя.

— Ты что, Олаф, в попы собрался? Или в скальды?

— Ладно, зайдем с другого бока. Что думаешь о монголах?

— Ничего. Люди как люди. Кочевники. Побили половцев и наших дураков. Говорят, в низовьях Волги стали кочевать. Думаю, скоро дорежут куманов, как те когда-то печенегов. Наладим отношения, торговлю. Князья переженятся. Все, как всегда.

— Ну а если они пойдут на Русь?

Боярин презрительно фыркнул.

— Все номады на Русь ходят. Ничего нового.

— Ты веришь в предсказания?

— Олаф, я швед. Любой швед в них верит. Особенно христианин.

Старик налил себе еще вина и выпил залпом.

— Монголы придут через десять лет. Тридцать тысяч метких конных лучников и десять тысяч тяжёлых витязей, спаянных дисциплиной, как легионы Рима. И вырежут здесь все. Никто не сможет их остановить. Владимир, Суздаль, Чернигов, Киев падут за несколько дней. Максимум недель.

Пока я медленно доносил до него свои знания истории моего мира, Кнутович с все большим и большим изумлением взирал на меня. В конце концов он закашлялся и прохрипел:

— Чушь! Никто не в силах собрать такую армию. Тем более ей управлять!

— Римляне смогли.

— Когда это было! Да и не верю я в сказки греческих попов. На Липице у наших было четыре тысячи, у новгородцев пять. Творился такой хаос, что не дай Бог! Какое управление?! А тут сорок тысяч. Ты представляешь себе, мальчик, что такое настоящая война? А брешут, что десять тысяч полегло. Во всей Владимирской Руси нет столько витязей.

— И все же. Если то, что я говорю правда?

Дружина мрачно посмотрел на меня и вымолвил:

— Тогда мы все сдохнем.

И тут я начал рассказывать все, что знал. Медленно, без эмоционально. Боярин слушал мрачно, не перебивая, только все чаще и чаще подливал себе из кувшина. Наконец я выдохся.

— На этом все плохие новости кончились, старый.

— А есть и хорошие?

— Обязательно! — И я впервой раз пригубил кубок.

Что сказать? Греческое вино просто редкое гуано. Или я избалован 21 веком?

— Хорошие новости в том, что произойдет это не завтра. У нас есть десять лет.

— Десять лет … Может успею умереть и не увижу всего этого.

— Ты что, Дружина! У нас есть серебро! Много!

Старый воин вылил остатки вина в свой кубок и крикнул:

— Любава!

Через пару мгновений дверь отворилась, и холопка вошла в горницу, низко поклонившись.

— Принеси еще вина, девочка, — попросил Кнутович, протягивая ей кувшин, — только не греческого, а венгерского, из небольшого бочонка, в углу.

Холопка подбежала, выхватила кувшин и стремительно умчалась. Посидели. Помолчали. Прискакала Любава с вином.