Ян обнажил меч и осторожно приблизился к двери, в кармане нащупывая горстку засохшего чертополоха. В избе не горел свет, не было слышно ни звука, но он знал – она всё ещё там. Покорно ждёт его появления. Внезапно ставни на окнах затрепетали, и весь дом будто бы содрогнулся изнутри. Сгорбленная тень, вышибая дверь, вылетела из дома и бросилась прямо на него. Он выставил перед собой меч, – и чужие острые зубы впились в лезвие. То, что раньше, по всей видимости, было женщиной, теперь больше напоминало ссохшуюся летающую тварь. Чёрные глаза, в которых уже не было видно белков, смотрели ему в самую душу. Вот, что бывало, если человек злоупотреблял проклятым колдовством, не отдавая ничего взамен. Не получая жертву в дар, сила Нави забирала у ведьмы её разум и тело, оставляя лишь пустую обезумевшую оболочку.
Ян напряг руки и откинул её от себя, отчего сгорбленное тело со стоном прокатилось по снегу. Она истошно завопила, но он, не теряя времени, пригвоздил трепыхающуюся ведьму к земле мечом, – лезвие вошло в тело, как нож в масло. Нечисть под ним вновь закричала, но больше от ярости, чем от боли, и угрожающе клацнула заострившимися зубами. Ян, усмехнувшись, без труда сунул ей в рот чертополох. А после силой захлопнул челюсти, заставив проглотить. Эта удивительная травка обладала столь разрушительным воздействием на всех, кто был порабощен поганым духом, что буквально сжигала их изнутри.
Он вынул свой меч и отошёл, наблюдая за тем, как ведьма заметалась по снегу, загребая его своими перепончатыми руками. Она вновь закричала, и Ян увидел, что поры на её почерневшей коже источали дым. Поганый дух горел внутри неё.
– И надо оно тебе было, сумасшедшая ты женщина? – как бы между делом поинтересовался он и присел на корточки неподалёку. – Жила бы себе тихо да мирно. Но нет, вздумалось тебе чёрным колдовством побаловаться.
Она рявкнула в ответ на его слова и вновь клацнула зубами, но в глазах её впервые мелькнул огонёк былого здравомыслия. Люди, сбившиеся с пути, всё ещё оставались людьми. Пусть с первого взгляда это было сложно заметить.
– А парня-то на кой чёрт волколаком сделала? Ты уж прости, я просто до слов охочий, поболтать люблю.
Ведьма замахнулась, и когти её прорезали воздух возле его лица. Но он даже не моргнул, всё также заинтересованно оглядывая извивающуюся фигуру. За долгие годы службы в Громовом взводе Ян утратил чувство жалости, особенно к тем, кто из раза в раз становился причиной смерти его товарищей во время охоты. Неважно – человек или нечисть – их жизни ему были одинаково безразличны. На службе его держала вовсе не мораль, – его держали руны, опоясывающие спину нерушимой клятвой. И более ничего.
– Л-любил-а…
– Чего говоришь? – заинтересовано поднял бровь Ян, с удивлением обнаружив тень человечности в глазах умирающей ведьмы.
Она опустилась на снег, ослабшая окончательно, и посмотрела на него тем взглядом, которым приговоренные к смертной казни молили своих палачей о милосердии. Вот только этого самого «милосердия» он ей, к сожалению, обещать не мог.
– Л-люб-била я… Байко. А он отверг, пред-д-ал… – скрипящим голосом отозвалась ведьма. – Пре-еедал…
Тело её вновь пронзило агонией, и она заметалась по снегу, обезумевшая и исступленная, молящая о скорейшей смерти. Чертополох жёг её внутренности, но делал это медленно, причиняя невообразимые страдания. Ян, устало вздохнув, поднялся на ноги. Меч в его руке слабо блеснул в свете выглянувшей луны.
– Так и быть, уважу твою волю.
Глава 2
– Беляй, балда ты окаянная, а ну выходь из хаты! Мы так до вечера снег чистить будем!
– Да иду я, папаня, что ты сразу начинаешь?
Среди жителей Берёзовки бытовало забавное мнение, что название их селу придумали явно по-пьяни. А всё потому, что иначе объяснить было сложно, почему местность, вокруг которой на несколько миль вперёд не виднелось ни единой берёзки, их многоуважаемые предки обозначили именно так. Да и как им, в принципе, в голову пришла идея сунуться в этот край безлюдный и свирепый – тоже никто не знал. Зимой тут было холодно и голодно, а летом – знойно. Но жить приходилось там, где жилось, – а иначе как же? До ближайшего города сутки пути, не меньше! Повезёт, если доедешь, и волки не задерут. А так, может, кто и похуже на душу людскую позарится… Нынче нечисти всякой много было в округе.
И проверять удачу на прочность, конечно, никто не хотел.
Так вот и жили они, на самом краю Пряценского княжества, позабытые и позаброшенные не только собственным князем, но и богами, по всей видимости, тоже.
Самые весёлые времена в Берёзовке наступали в разгар зимы, когда снегом их заметало со всех сторон света. И как не молили они Марену, суровую владычицу холодов и вьюг, сжалиться над их несчастными покосившимися избушками, всё без толку – заваливало так, что откапываться приходилось всё утро. А, бывало, и день. Зато в такие моменты в жителях Берёзовки, обычно хмурых и нерасторопных, просыпалось невиданное для них человеколюбие. Они, сплотившись, как перед тяжкой сечей, шли откапывать своих соседей, с которыми только вчера ругались так, что кумиры на домашних алтарях подпрыгивали от воплей. Не было, как говорится, счастья, да несчастье помогло.
Веселина общего воодушевления, впрочем, не разделяла, а на лопату так и вовсе смотрела презрительно, как на ворога поганого. Но с матушкой спорить было сложно, особенно когда она воинственно замахивалась веником и гнала её из хаты прочь. Нет, матерью плохой она вовсе не была, просто старухе, жившей напротив, никто другой помогать откапываться не хотел. Так уж вышло, что бабулю Светану в Берёзовке не сильно жаловали, уж больно сварливой она была, – доброго слова от неё не дождешься. Бранила всех, от мала до велика, – только никто так в итоге и не понял за что. И Веселина бы плюнула на неё, оставив эту старую озлобленную ведьму доживать свой короткий век под слоем снега, но сердобольная матушка со своим веником выбора ей не оставляла.
– Иду я, маменька, иду. Не бранись только с утра пораньше, – скривившись, брякнула она и сунула в рот недоеденный ломоть хлеба.
Дедушка, расслабленно умостившийся за столом, смотрел на неё из-под нависших белых бровей с весельем в карих глазах. И, когда Веселина с обречённым видом схватилась за лопату, вдруг подал голос:
– А ты ничего не забыла?
Она непонимающе глянула на него, вздёрнув бровь. И вдруг почувствовала, как их дом легонько дрогнул, словно кто-то огромный стукнул по нему кончиками пальцев. Они все испуганно замерли. Наверху послышался скрип и шорох, и кто-то обиженно заколотил по потолку так, что тарелки на полках зазвенели. Веселина встревоженно глянула на мать, которая вдруг суетливо бросилась к погребу.
– А чего Бакуня сегодня разбушевался? Мы что, не так что-то сделали? – с опаской поинтересовалась она.
Дедушка улыбнулся в густую бороду и, поднявшись со скрипнувшей лавки, легонько стукнул её по лбу.
– Дурная, забыла, что ли, что сегодня за день?
Веселина тихо ойкнула, но тут же испуганно поджала губы, когда по потолку вновь заколотил их разозлённый Домовой. В конце второго зимнего месяца они всегда отмечали именины домашнего духа-хранителя, но в этот раз из-за того, что снегом их завалило по самые окна, мысль о празднике совсем вылетела из головы. Бакуня хоть и не был самым сварливым представителем своего уникального вида, но обижаться умел так, что потом весь оставшийся год они не знали, куда деваться от его злых проказ. Поэтому поздравить именинника в его день было делом верным. Даже обязательным, скажем так.
– На, отнеси-ка Бакуне подарок, – сказала матушка и всучила ей горшочек с кашей и праздничный ковшик с тёплым молоком. – Пусть не гневается на нас, помним мы про его именины. А это отдай, сама схожу бабку Светану откопаю. Всё, иди-иди, топчешься ты тут на пороге!
Мать совершенно бессовестно толкнула её в сторону кухни, а сама с необычайной прытью скользнула за дверь, – и сквозняк ловко проник ей за шиворот. Поёжившись, Веселина угрюмо глянула на непривычно улыбчивого дедушку, который, подражая строгой интонации её матушки, деловито протянул:
