Лицо Сида внезапно изменилось. Он в ужасе посмотрел на меня, глядя на свою руку так, словно она ему не принадлежала. Он опустился на колени рядом со мной, и я вздрогнула.

— Пуговка, прости меня. Я не хотел. Иисусе, — пробормотал он в отчаянии. — С ребенком все в порядке? — настойчиво спросил он, осторожно поднимая меня на ноги и слегка обхватывая мой живот ладонями.

И вот на что это походило — его поведение менялось без всякой причины. Из-за любой ерунды, иногда из-за того, что он себе напридумывает, вроде моего слишком громкого смеха над шуткой его друга. Или из-за ненавистных каперсов в еде. Или из-за того, что я использовала неподходящий кондиционер для белья. Это могло быть что угодно. Иногда он обижал меня словесно. Воплями, криками, ужасными, гнусными оскорблениями. В других случаях пускал в дело кулаки. Он действовал осторожно, старался не бить по лицу, но когда такое случалось, не позволял мне покидать дом, пока улики не исчезнут. Медленно, ядовитыми словами и физическим насилием, он разрушал меня. Я была ранимым подростком, отчаянно нуждающимся в семье и любви. Воспользовавшись этим, он превратил меня в оболочку той, кем я была раньше. Понятия не имею, как я не потеряла Лекси; даже в ярости он, казалось, избегал ударов по животу. Это дало мне глупую подростковую надежду, что он все еще меня любит. И, возможно, вскоре перестанет причинять боль. Или что никогда не причинит вреда нашей дочери. Это единственная мысль, за которую я цеплялась. Уйти от него был для меня не вариант. У меня ничего не было. Никого. Ни семьи, ни денег, ни друзей… благодаря Сиду. Так что мне оставалось только молиться, чтобы это было временно. Пришлось направить всю свою любовь на единственного человечка, который помогал мне пережить это ужасное время, — на кроху в моем животе.

Но однажды ночью его ярость вышла за пределы всего, что я уже испытала. Даже не помню, что его вывело из себя, но его глаза почернели, и он бросился на меня. Он не остановился после одного удара, одной пощечины, как обычно. Не было ни отчаянной мольбы о прощении, ни обещаний, что такого больше не повториться. Только еще больше насилия. Больше боли. Я боялась не за свою жизнь, а за своего ребенка. Я любила ее всем сердцем, всей душой. Она была моим всем, и я не могла ее потерять. Вот о чем я в отчаянии думала, а не о боли, и прямо перед тем, как упасть во тьму, о пронзившем меня ужасе.

— Сказал, что она упала с лестницы, — проник в мой затуманенный разум чей-то голос. — Она почти на девятом месяце, — с отвращением продолжил голос. — Как кто-то мог сделать такое с юной девушкой, тем более, с беременной…

Голос умолк.

Я быстро приоткрыла глаза. У моей кровати стояли двое, смотрели карту пациента и переводили взгляд на меня. Все тело болело. Такое чувство, будто меня сбил грузовик. Я изо всех сил пыталась вспомнить, как попала в больницу. Мои мысли переместились к ребенку, и страх стер все остальное. Мой круглый живот, поддерживавший меня последние четыре месяца, который я любила больше всего на свете, исчез. Мое чрево опустело. Я знала это. Ненависть, более горячая, чем когда-либо, прожигала мои вены… ненависть к Сиду. На этот раз мои глаза распахнулись полностью, и я схватила за руку удивленного доктора.

— Мой ребенок, — прохрипела я в отчаянии. — Где она?

Ладонь женщины накрыла мою руку, выражение ее лица смягчилось.

— Ваш ребенок в отделении интенсивной терапии. Ей нужно особое внимание, но с ней все будет в порядке.

Она выдержала паузу.

— Сосредоточьтесь на выздоровлении. — Ее тон подводил разговор к концу, но я все не отпускала ее руку.

— Мой муж? — продолжила я, ненавидя наши брачные узы. — Он знает? Он знает, что с ней все в порядке? — спросила я с отчаянием.

Доктор слегка вздрогнула и испытующе посмотрела на меня.

— Нет, мы как раз собирались сообщить ему о состоянии вас и вашей дочери, — в ее голосе проскользнули стальные нотки, и я поняла, что она знает, что он со мной сделал.

— Не надо, — взмолилась я. — Не говорите ему, что она жива.

Ее лицо покинули всякие эмоции, и она придвинулась ближе ко мне.

— Мисс Грегори, по закону я обязана сообщить вашему мужу о состоянии его ребенка.

Я боролась за то, чтобы глаза оставались ясными и открытыми.

— Это не его ребенок, — пылко заявила я. — Она не его. Ни один отец не станет месяцами избивать мать своего ребенка, пока беспомощный малыш пытается вырасти. Ни один человек не поступил бы так. Лишь чудовище, — быстро и тихо проговорила я. — Пожалуйста, вы должны мне помочь.

Я перешла к мольбе. Ради жизни дочери. К Сиду мы вернуться не могли. Он убьет нас. Убьет меня. Я бы не привела беззащитного ребенка в этот ад. Моего ребенка. Он думал, я не знала, кто он такой. Чем он занимался. Я знала. Он недооценил меня, потому что считал, что окончательно сломал меня. Но часть меня все еще оставалась целой ради нашей дочери. Нет, я знала, что он причинял людям боль, убивал. Что он был как-то связан с наркотиками. Я должна бежать. Если он узнает, что дочь жива, то никогда не прекратит охоту на нас. Это был мой единственный шанс.

Женщина, казалось, боролась с чем-то, глядя на меня. Конечно, выглядела я плачевно. И также себя чувствовала.

— Хорошо, — тихо прошептала она.

Я с облегчением обмякла, хотя до победы было еще далеко.

— Спасибо, — выдохнула я, глядя на ее бейджик. — Алексис.

Итак, каким-то образом она заставила Сида думать, что ребенок, которого он назвал Хиллари, мертв. Он приходил ко мне в палату, сидел у моей постели и рыдал, умоляя о прощении. Я держалась стоически, изо всех сил стараясь не обращать на него внимания, и дышать сквозь боль от хватки на моей руке. Каким-то способом я выстояла. Выдержала удушающий яд его присутствия, прежде чем он ушел, пообещав вернуться, как только сможет. Он оставил кого-то следить за мной, дав мне отдохнуть от него. Он не возвращался три дня. Достаточно долго, чтобы я восстановилась ровно настолько, чтобы начать ходить. Чтобы сбежать. Алексис, доктор, спасшая нам жизнь, устроила нас в реабилитационный центр жертв насилия, принадлежащий ее другу, до тех пор, пока я не поправлюсь достаточно, чтобы путешествовать. Я не хотела там оставаться, жаждала уехать как можно дальше и как можно быстрее, но Алексис убедила меня задержаться и поправиться до конца.

Так я и сделала, все время ожидая, что Сид ворвется в центр и найдет меня. Найдет нас. Этого не произошло. Алексис дала мне достаточно денег и детских вещей, чтобы я уехала подальше. Она также достала нам документы с новыми именами. У нее имелись связи, опыт общения с женщинами в бегах, так что она знала, как заставить нас исчезнуть. Обстоятельства были против нас. Испуганная мама-подросток и новорожденный ребенок в бегах. Целых шестнадцать лет мне не очень-то везло, родители меня не воспитывали, но в первые недели жизни Лекси я была уверена, что за мной присматривает ангел-хранитель. Именно он послал мне Алексис. И этот же ангел привел меня в небольшой отель к двум замечательным людям, оплакивающим потерю своей дочери.

Я проснулась как от толчка. Появление Сида запустило цепочку вызывающих отвращение воспоминаний. Обшарив глазами комнату, я увидела в кресле напротив Сида, он сидел, закинув ногу на бедро, и наблюдая за мной. Я мгновенно поднялась и кинулась к другому краю кровати.

— В юности ты была хорошенькой, Пуговка, — задумчиво сказал он. — Но теперь превратилась в красивую женщину.

Его глаза скользнули по моему лицу.

— Даже с учетом временных недостатков. — Надо же, какое деликатное описание моих травм.

Мне удалось оттолкнуться от кровати, встав как можно дальше. Сид сделал вид, что не заметил этого.