Я предложила сбегать домой за колодой, но было уже поздно, жребий решили тянуть завтра и тем же вечером все и провернуть. Если только не пойдет дождь.

Мне всегда нравилось играть в карты, и у меня были разные колоды. Поужинав, я пошла к себе в комнату, закрыла дверь и достала их все.

У меня были классические карты с сине-красными узорами, но их я брать не собиралась. Еще имелись миниатюрные колоды, но они тоже не подходили. Я не хотела брать ни с лошадиными головами на рубашке, ни с клоунами, ни те, на которых валеты с королями походили на арабских султанов. В конце концов подходящая колода нашлась: рубашка этих карт была черной с тонкой золотой окантовкой, которая сияла в первозданном виде, так как я почти в них не играла. Вот эти в самый раз.

Я убрала остальные колоды на место и, разложив карты с золотой окантовкой на письменном столе, долго изучала каждую. Было в них что-то зловещее: не только в картах с фигурами дамы, напоминавшей ведьму, или короля с пронзительным взглядом, не только в чересчур черных пиках и похожих на когти трефах, но и в сине-красных бубнах и червах, которые заставляли меня думать о том, о чем я думать совсем не хотела.

А может, я просто заколебалась при мысли о гробике маленького Эмиля, который нужно было выкопать.

Выкопать. Закопать. И достать охапку чего-то, о чем я думать не хотела.

У меня были две возможности.

Я могла либо взять одну из двоек, засунуть ее в карман и каким-то образом подменить на карту, которую завтра вытащу, либо пометить одну из двоек так, чтобы определить ее, когда буду тащить карту, но чтобы другие ничего не заметили.

Я не знала, как пометить карту, чтобы не было видно другим, но выбрала последний вариант. Потому что, если кто-нибудь решит пересчитать карты перед тем, как мы начнем тянуть жребий, меня поймают с поличным. Поэтому надежнее было их пометить.

После долгих размышлений я соскоблила золотую окантовку со всех четырех углов на двойке пик. На всякий пожарный проделала то же самое с тремя остальными двойками. При большом желании это могло сойти за случайные потертости, и я успокоилась. Мне не придется откапывать братика Элисы посреди ночи.

На следующий день в классе царило странное тихое беспокойство.

Никто не острил, не посылал друг другу записки, никто не швырял бумажные самолетики. Даже когда у нас было замещение на математике. Но все равно шум стоял изрядный. Стулья раскачивались вперед и назад, столы двигались то туда, то сюда, ручки царапали край стола, и кончики карандашей нервно грызлись.

Уроки тянулись бесконечно и одновременно пролетали стремглав.

Все с опаской ждали послеобеденного времени. Все за исключением меня. Я спокойно улыбалась, сидя за партой, и получила в дневник хорошие оценки, так как единственная могла собраться с мыслями и ответить на вопрос Эскильдсена о погоде, ветрах и водных ресурсах Америки, причем и Северной, и Южной. Время от времени я словно случайно проводила пальцем по краям лежавших в сумке черных карт с золотой окантовкой, чтобы еще раз удостовериться, что могу определить шершавые очертания четырех из них.

Когда прозвенел звонок с последнего урока, мы уже сидели наготове с собранными сумками, а потом по трое разошлись в разные стороны. До заброшенной лесопилки мы добирались четырьмя путями и никогда не передвигались большими группами: не хотели, чтобы взрослые что-то заподозрили и принялись вынюхивать.

Спустя всего двадцать минут после звонка явилась последняя троица. Я выудила из сумки карты и протянула их Ян-Йохану. Он долго их осматривал, и мне пришлось отвести взгляд, чтобы не слишком пялиться на его руки, которые ощупывали едва ли не каждую карту в поисках меток.

Я не смогла cдержать улыбку, когда он в конце концов удовлетворился и принялся тщательно тасовать колоду.

Наконец Ян-Йохан снял карты и поместил их на доску, лежавшую на козлах.

— Итак, — сказал Ян-Йохан. — Чтобы никто не мухлевал, каждый будет брать верхнюю карту. Двойка — младшая, туз — старший. Давайте стройтесь в ряд…

Ян-Йохан произнес что-то еще, но я не слышала. Мне вдруг ужасно захотелось в туалет, а затем пробрал такой холод, как будто я вот-вот заболею. Ну почему я не выбрала другой вариант! Сейчас стояла бы с двойкой в кармане!

Но ничего не оставалось. Пришлось как ни в чем не бывало послушно встать где-то в середине очереди за Рикке-Урсулой.

Все нервно переминались с ноги на ногу, так что казалось, будто очередь двигается, даже когда она стояла на месте. Оставались невозмутимыми только наблюдавшие в сторонке Оле и Элиса, они смеялись и веселились, словно их ничуть не волновало, что никто не хочет присоединиться к их затее.

Герда вытащила первую карту, посмотрела на нее и прижала к груди, но ни облегчения, ни разочарования на лице видно не было. Большой Ханс расхохотался и показал всем тройку. Себастьян тоже рассмеялся, но не так громко — ему досталась восьмерка бубен. Очередь потихоньку сокращалась, кто-то ликовал, кто-то замолкал, но большинство так же, как Герда, прижимали карту к груди, пока тянули остальные.

Настал черед Рикке-Урсулы. Она секунду помедлила, взяла верхнюю карту и испустила облегченный вздох. У нее оказалась пятерка. Теперь моя очередь.

Я сразу поняла, что сверху не двойка. Шероховатый край виднелся на несколько карт ниже. Мгновение я размышляла, как ненароком рассыпать колоду, а потом, собрав карты, словно случайно положить наверх двойку. Но Ричард стал торопить меня сзади, и ничего не оставалось, как поднять верхнюю карту, золотая окантовка которой в каждом уголке была целой и блестящей.

Пиковый туз.

Тринадцать из тринадцати это тринадцать.

В обморок я не упала.

Но ничего не осознавала, пока остальные заканчивали тянуть жребий. В себя я пришла, только когда оказалась в кругу вместе с Оле, Элисой, Ян-Йоханом, Ричардом и Благочестивым Каем. Теперь все решал Оле.

— Встречаемся в одиннадцать в велосипедном сарае Ричарда. Оттуда до кладбища рукой подать.

— Это не очень хорошая идея, — дрожащим голосом произнес Благочестивый Кай. — И меня могут исключить из Миссии.

— И я не считаю это хорошей идеей. — Элиса тоже струсила. — Может, я отдам что-нибудь другое? Например, часы. — Элиса протянула руку, показывая красные наручные часы, которые ей купил папа, когда она переезжала к дедушке с бабушкой.

Оле покачал головой.

— Мой плеер? — Элиса хлопнула по карману, где, как мы знали, она прятала маленькое чудо, с которым никто в классе конкурировать не мог.

На самом деле я не думаю, что Элиса расстраивалась из-за того, что мы собирались выкопать ее братика. Мне кажется, она боялась, что об этом узнают родители и отошлют ее из дома навсегда. Потому что, когда Оле ответил, что об этом и речи быть не может, она не стала настаивать. А лишь сказала:

— Нужно хорошенько запомнить, как лежат цветы, чтобы вернуть их на то же место.

Затем Оле распорядился, чтобы Ян-Йохан прихватил лопату, другую можно будет взять в сарае с инструментами родителей Ричарда. С Благочестивого Кая причиталась тележка для газет, а с нас с Элисой — по фонарику. Сам Оле позаботится о метле, чтобы очистить гроб от грязи.

При упоминании последнего Благочестивому Каю явно стало не по себе, и мне кажется, он был готов расплакаться, когда Оле сказал, что дело решенное: в одиннадцать в велосипедном сарае Ричарда.

X

Я поставила будильник на половину одиннадцатого, но это было излишне. Мне так и не удалось заснуть, я пролежала в кровати с открытыми глазами почти полтора часа, пока не настало время вставать. Ровно в десять двадцать пять я вылезла из кровати, выключила будильник и надела джинсы и свитер. Затем сунула ноги в резиновые сапоги и схватила фонарик, который заранее положила на стол. Из гостиной доносились приглушенные звуки телевизора. К счастью, дом у нас был одноэтажный, и мне удалось незаметно вылезти из окна моей комнаты. Я подперла окно книгой, чтобы оно не закрылось, и двинулась в путь.