Было раннее утро.
Лучи солнца пробивались наискосок с востока, то есть светили прямо Пьеру Антону в глаза. Ему пришлось прикрыть их рукой, чтобы видеть нас. Солнце светило нам в спину — мы стояли вокруг газетной тележки на противоположной стороне улицы. Туда сливы Пьера Антона почти не долетали.
Мы ничего не сказали в ответ.
Настал черед Ричарда. И он изо всех сил швырнул камень прямо в ствол сливового дерева, а потом еще один, и тот просвистел сквозь листву и сливы у самого уха Пьера Антона. Потом бросила я. Бросать я никогда не умела, но в тот момент была сердита и настроена попасть в цель, и, хотя первый снаряд приземлился у изгороди рядом с камнем Рикке-Урсулы, второй угодил в ветку, на которой сидел Пьер Антон.
— Ну что, Агнес, — крикнул мне Пьер Антон. — Трудно перестать верить в то, что вещи имеют смысл?
Я швырнула третий камень и на этот раз, должно быть, попала в Пьера Антона, потому что послышалось «ой», а затем в кроне дерева все затихло. Потом кинул Оле, но запустил слишком высоко и далеко, поэтому Пьер Антон снова закричал:
— Если доживете до восьмидесяти лет, тридцать из них проспите, чуть более девяти лет будете учиться и делать уроки, а потом почти четырнадцать работать. Вы уже потратили больше шести лет на детские забавы, а потом придется как минимум двенадцать лет убирать, готовить еду и заниматься своими детьми, так что жить вам потом останется максимум девять лет. — Пьер Антон подбросил сливу, и она, описав небольшую дугу, тяжело приземлилась в канаву. — И вам не лень потратить эти девять лет, притворяясь, будто добились успеха в бессмысленной пьесе, когда можно сразу начать наслаждаться жизнью? — Он дотянулся до еще одной сливы и, устроившись поудобнее между ветвями, словно взвесил плод в руке. Откусил добрую половину и рассмеялся: сливы сорта «виктория» уже почти поспели.
— Это никакая не пьеса! — закричал Оле, грозя кулаком Пьеру Антону.
— Никакая не пьеса! — присоединился Большой Ханс и метнул камень.
— Почему тогда все делают вид, будто очень важно то, что на самом деле не важно, и в то же время из кожи вон лезут, чтобы показать, как неважно то, что на самом деле имеет значение? — Пьер Антон рассмеялся и вытер рукой сливовый сок с подбородка. — Вот скажите, почему так важно научиться говорить «пожалуйста», «здравствуйте», «спасибо, очень вкусно», «спасибо за прекрасный вечер», «как у вас идут дела», когда никто из нас скоро никуда уже не пойдет и все это прекрасно знают. А вместо этого можно просто сидеть здесь, есть сливы, наблюдать за движением Земли вокруг Солнца и тренироваться быть частью ничего.
Два камня Благочестивого Кая быстро полетели один за другим.
— Если ничто не имеет смысла, лучше не делать ничего, чем что-то. И особенно — бросать камни, потому что не осмеливаешься залезть на дерево.
Камни полетели в сливу со всех сторон. На очередность всем уже было плевать. Теперь мы бросали одновременно, и вскоре Пьер Антон вскрикнул, затем сверзнулся с ветки и приземлился с глухим звуком на траву за изгородью. Весьма удачно, так как у нас уже не осталось камней, а время поджимало: Благочестивому Каю нужно было вернуть домой газетную тележку, чтобы успеть в школу до звонка.
На следующее утро, когда мы шагали в школу, на сливовом дереве было тихо.
Оле первый перешел дорогу. За ним последовал Большой Ханс. Тяжело подпрыгнув, он дотянулся до двух слив и сорвал их с громким криком и кучей листьев. По-прежнему ничего не происходило, поэтому мы все, торжествуя, последовали его примеру.
Мы выиграли!
Победа сладка. Победа есть. Победа.
Два дня спустя Пьер Антон с пластырем на лбу и новыми едкими замечаниями вновь появился на сливовом дереве.
— Даже если вы чему-то научитесь и будете думать, что что-то умеете, всегда найдется кто-то лучше вас.
— Заткнись! — крикнула я в ответ. — Я уж точно чего-то достигну и кем-то стану! И прославлюсь на весь мир!
— Конечно, Агнес! — Тон Пьера Антона был дружелюбным, даже сочувствующим. — Ты обязательно станешь дизайнером, будешь везде ковылять на шпильках, строя из себя модницу и заставляя других думать, что они тоже модники, раз носят одежду твоего бренда. — Он покачал головой. — Но скоро поймешь, что ты клоун в заурядном цирке, где все пытаются друг другу внушить, что в этом году просто жизненно необходимо выглядеть так и не иначе, а в следующем — совсем по-другому. И еще ты обнаружишь, что известность и большой мир — вне тебя, а внутри — ничто, и так будет всегда, независимо от того, что ты делаешь.
Я посмотрела вокруг: поблизости ни камня.
— Да заткнись ты! — заорала я, но Пьер Антон не унимался.
— Почему сразу не признать, что никакого смысла нет, и не начать наслаждаться ничем, которое существует?
Я показала ему средний палец.
Пьер Антон рассмеялся в ответ.
В ярости я схватила Рикке-Урсулу за руку, так как Рикке-Урсула была моей подругой — с синими волосами и шестью косичками, а это уже что-то. Синий, сине́е, самый синий. Если бы мама категорически не запретила, мои волосы тоже были бы синими. Но мне приходилось довольствоваться шестью косичками, которые выглядели так себе на моих тонких секущихся волосах, но уже хоть что-то.
Вскоре Ян-Йохан снова собрал нас на футбольном поле.
Хороших предложений не имелось, зато была масса плохих. Оле мы теперь слушать не желали, и если бы он не был самым сильным в классе, по крайней мере с тех пор, как Пьер Антон ушел из школы, ему задали бы трепку.
И вот в тот момент, когда мы уже собрались расходиться, потому что так и не смогли ничего придумать, вперед выступила Софи.
— Мы должны доказать Пьеру Антону, что существуют вещи, которые придают жизни смысл, — только и сказала она, но этого было достаточно, так как все тут же поняли, что делать.
На следующий день после обеда мы взялись за дело.
V
Софи жила там, где Тэринг переставал быть городом и превращался в деревню. Позади отделанного желтой штукатуркой дома Софи и ее родителей находилось большое поле, а на его краю — закрытая лесопилка. Лесопилку больше не использовали — должны были снести, а на ее месте построить спортивный клуб, о котором годами велась речь в городских верхах. Никто особо не рассчитывал на этот спортклуб, и хотя лесопилка была заброшенной, с выбитыми стеклами и дырами в потолке, она все еще стояла, и нам это было только на руку.
На большой перемене мы отдали Ян-Йохану наши однокроновые, двукроновые и пятикроновые монеты, и тот помчался в хозяйственный магазин, нашел, что требовалось, расплатился и затем прибежал обратно с новехоньким кодовым замком в руке.
Мы заспорили, какой код выбрать, так как каждый считал, что для этого лучше всего подходит его день рождения. В конце концов мы сошлись на пятом февраля, дне рождения Пьера Антона. Пять ноль два — мы все вместе повторяли, чтобы запомнить, эти цифры и забыли об уроках и о том, что нужно слушать учителя, и Эскильдсен что-то заподозрил, потому что спросил: это каша у нас в голове или же мы просто потеряли часть тела, которая крепится на шее.
Мы ничего не ответили. Пять ноль два!
У нас имелась лесопилка, у нас имелся замок, и мы знали, что делать. Но тем не менее все оказалось сложнее, чем мы думали. Поскольку Пьер Антон все же был чуточку прав в том, что ничто не имеет смысла, собрать что-то, что придавало жизни смысл, оказалось не так-то просто.
И снова нас спасла Софи.
— Мы просто притворимся, — сказала она, и вскоре каждый из нас придумал какой-нибудь трюк, который бы нам помог.
Элиса вспомнила, как в шесть лет плакала, когда немецкая овчарка отгрызла голову ее кукле. Поэтому она залезла в подвал, отыскала в ящиках и старую куклу, и отгрызенную голову и принесла на заброшенную лесопилку. Благочестивый Кай притащил старый сборник псалмов. В нем не хватало передней и задней части, а также доброй половины псалмов, но, несмотря на это, имелись страницы с двадцать седьмой по триста восемьдесят девятую. Рикке-Урсула отдала розовый перламутровый гребень всего без двух зубчиков, а Ян-Йохан внес вклад в виде кассеты «Битлз»: пленка была испорчена, но выбросить ее он так и не решился.
