Ленка в ответ только захлопала глазами – с ней я своими планами поделиться забыл. Ещё две девчонки из нашего класса, слышавшие мой разговор с Татьяной Николаевной, изумлённо уставились на меня, причём Кудряшова (вот уж, действительно, в каждой бочке затычка!) изумлённо приоткрыла рот. Кажется, к моей репутации первого школьного хулигана и странного всезнайки добавился ещё один штришок, и весьма многозначительный.

– А птичек тебе не жаль? – удивлённо приподняла брови русичка. – Этих самых… вальдшнепов, да? Живые же!

…что ж, ты сам этого хотел, Жорж Данден!..

– А чего их жалеть? – Я демонстративно пожал плечами. – Дичь же! И потом: как думаете, Пришвин или, скажем, Тургенев тоже по поводу каждого подстреленного селезня слёзы проливали? А ведь оба знали толк в ружейной охоте, и даже в книгах об этом писали! Или вот вы, скажем, – я кивнул слушательницам, – вы сегодня на школьном завтраке съели по сосиске?

– Ну да, как и все. – подтвердила Кудряшова.

– Как полагаешь, корова, из которой её сделали, сама свела счёты с жизнью?

Против такого аргументов ни у кого не нашлось. Ленка, вовремя уловившая, к чему я клоню, послала мне озорную улыбку – незаметно для одноклассниц, разумеется. И так о нас с ней уже болтают невесть что…

– Ну, ладно, убедил. – учительница примирительно подняла перед собой ладони. – Но, раз уж ты пропускаешь литературу в субботу… Девочки, напомните – когда у нас урок на той неделе?

– Во вторник, Татьяна Николаевна! – с готовностью отозвалась Ленка, а я немедленно насторожился. И, как выяснилось, не напрасно.

– Вот и хорошо. Тогда вот тебе, Монахов, дополнительное домашнее задание. Раз уж ты так хорошо знаком с творчеством Пришвина – напиши дома небольшое сочинение, на пару страниц, посвящённое сравнению вашей охоты с той, о которой он писал. А я прочту твоё произведение перед классом, и мы все вместе его обсудим. Ну как, справишься?

– Пуркуа па? – пожимаю я плечами, замечая краем глаза, как расцветает в улыбке Ленка. Я уже знаю, что она видела в ТЮЗе «Трёх мушкетёров», где звучит песня «Пуркуа па?», так что намёк понят. – Правда, Пришвин, охотился по большей части, на русском Севере, в Олонецкой и Архангельской губерниях – но почему бы не попробовать? Вальдшнепы там тоже водятся, а бельгийский «Бердан» двадцатого калибра, его первое ружьё, не так уж и отличается от тульской двустволки из магазина «Охота»…

И, выпустив эту парфянскую стрелу, вышел из класса, оставив собеседниц изумлённо переглядываться.

Т-дах! Т-дах!

Вальдшнеп, встретившийся со снопом мелкой дроби, кувыркнулся в воздухе и пёстрым комком свалился в осоку, шагах в тридцати от стрелка. Дед переломил свой «Мосберг», ловко, одним движением, извлёк обе стреляные гильзы и воткнул вместо них новые патроны. Агат, нетерпеливо повизгивая, сделал стойку на подбитую птицу, но с места не сдвинулся – только крутил, словно вентилятором, куцым хвостиком. Бритька брала пример со «старшего товарища» – замерла, приподняв правую переднюю лапу и вытянувшись в струнку – идеально прямая линия от носа до кончика хвоста.

Т-дах! Т-дах!

Т-дах! Т-дах!

Это дядя Коля, сын дедова родного брата. Сам Георгий Петрович стоял в полусотне метров дальше по просеке, и его итальянский полуавтомат бодро отзывался на наши дуплеты.

Я присел на корточки, положив руку на загривок Бритьки – ощущалось, как дрожат под лохматой шкурой натянутые, как струна, мускулы. Весенняя охота, особенно, когда речь идёт об утках, весьма требовательна к подружейным собакам – им даже хорошая легавая не всегда может соответствовать. Требования к вальдшнепиной тяге несколько мягче, но и здесь собака тоже должна сидеть на месте, следить за небом и слушать, не хоркает ли в лесу подлетающий вальдшнеп. Сама тяга, объяснял дед, продолжается недолго, редко больше минут тридцать – но и за это время на выстрел может налететь с десяток лесных петушков. А значит, каждая минута на вес золота, и стоит чересчур энергичной или плохо обученной собаке подать голос или сорваться с места – всё, о тяге можно забыть. Зато потом, когда прозвучит последний выстрел – надо будет в сумерках собрать битую птицу и принести хозяевам.

Агат – русский спаниель, опытный охотник восьми лет от роду, с самого начала с подозрением отнёсся к появлению «конкурентки». Но после того, как Бритька продемонстрировала, что понимает, кто тут старший и вообще главный – сменил настороженность на милость, и начал обучать молодое пополнение. Наблюдать за этим было так увлекательно, что я даже отказался от предложенной мне двустволки шестнадцатого калибра – пострелять я ещё успею, а пока постараюсь, как смогу, помочь собаке в её дебюте.

– Агат, пошёл!

Дед сказал это совсем тихо, больше для себя, нежели для пса. Спаниель пронял всё и без слов – мохнатой чёрно-серой молнией сорвался с места и нырнул в кусты. Бритька тоже метнулась следом, но, сделав три прыжка, резко сломала траекторию и кинулась обшаривать заросли осоки. И когда это они успели договориться о разделении «секторов ответственности»?

Агат вынырнул из кустов – в пасти у него был зажат вальдшнеп. Из зарослей осоки раздался плеск и довольное фырканье. Ага, значит две подбитых напоследок птицы упали в воду, вот Бритька и старается. И точно: из-за бурых прошлогодних стеблей появилась мокрая насквозь собака, волокущая сразу двух подбитых вальдшнепов. Подбежала ко мне, бросила ношу к ногам и уселась на попу ровно. Морда счастливая, улыбка до ушей – «ну что, хозяин, я ведь хорошая?»

Конечно, хорошая, а как же? Я добыл из кармана кусочек колбаски, который тут же был проглочен с довольным чавканьем.

– А она у вас молодчина! – сказал дядя Григорий, подходя к нам. Ружьё он нёс на плече, держа за ствол, и тёмно-зелёные болотные сапоги были раскатаны доверху, до самого паха. – Я видел сбоку – второй вальдшнеп не сразу упал, пролетел ещё метров семьдесят, и плюхнулся чуть не посредине озерка. Так она сначала к нему поплыла, отыскала, подобрала, а второго прихватила уже на обратном пути. Слышь, Петрович, отличная собака, почаще её бери!

Петрович – это дед. Похвала в адрес Бритьки, похоже, польстила ему ничуть не меньше чем мне.

– Ну что, домой? – дядя Григорий прицепил добычу к узким кожаным ремешкам с петельками, пристёгнутыми к ягдашу, и забросил ружьё за спину. – Завтра ещё на утреннюю зорьку сходим, а сейчас надо выспаться.

И, не дожидаясь ответа, направился в сторону прорезающей жиденькую рощицу просеки – по ней до заимки, где мы собирались заночевать, было около получаса небыстрым шагом. Агат пристроился рядом с ним, а Бритька – вот же электровеник! – принялась нарезать вокруг нас круги. А я взял у деда ружьё и бодро зашагал рядом, выслушивая, в который уже раз, его любимую историю о том, как повздорили однажды на вальдшнепиной тяге Лев Толстой и Тургенев из-за не найденного собакой Тургенева (по версии Толстого), или не битого плохим стрелком Толстым (по версии Тургенева) вальдшнепа. Может, вместо заданной нашей классной темы о Пришвине изложить в художественном виде эту историю, разбавив её собственными охотничьими впечатлениями? А что, мысль неплоха… кстати, завтра надо пострелять и самому. А иначе, откуда впечатлениям-то взяться?

Вторая половина апреля в этом году выдалась тёплой, трава с листвой зеленели совершенно по-майски. Но ночи всё ещё были стылыми, холодными, и я вдобавок к спальнику захватил на сеновал нашедшееся на заимке рыжее одеяло из верблюжьей шерсти. Собственно, никакой это был не сеновал – так, низкий, где не выпрямиться в полный рост, чердак. Внизу было куда теплее, особенно, когда дед растопил печку (обычная, сваренная из железных листов буржуйка, обложенная снаружи камнями и обломками кирпича на растворе), но я всё равно ушёл наверх. Во-первых, проявляя деликатность – охотникам хотелось отметить успех, для чего из Запрудни были прихвачены две бутыли с прозрачным первачом, а предаваться этому традиционному для «национальной охоты» занятию в моём присутствии деду было неловко. А во-вторых, мне просто хотелось побыть одному. Я закинул в узкое окошко чердака свёрнутый спальник, одеяло, сумку с термосом и бутербродами, потом заставил вскарабкаться по лестнице протестующую против такого обращения Бритьку, и устроился на охапках душистого прошлогоднего сена.