– Давно занимаешься? – спросил я шёпотом, увидав, что Ленка перехватила мой взгляд.
– Ага, в Лужниках. – кивнула девочка. – Зимой сдала на второй взрослый!
…второй взрослый? А что, очень даже неплохо…
Я совсем, было, собрался развить тему, как вдруг в глаза мне бросилась ещё одна подсказка – томик «Трёх мушкетёров» полке, над самым письменным столом. Причём, не «макулатурная», с силуэтами гасконца и его друзей, вроде той, что стояла (и сейчас стоит?) у нас дома – нет, гораздо более раннее издание, из «Библиотеки приключений и фантастики». Ого, а рядом-то «Двадцать лет спустя», и тоже не «макулатурная», а чуть ли не пятидесятых голов! Когда-то я сам прочёл продолжение похождений знаменитой четвёрки в этом самом томике со связкой шпаг на бледно-жёлтом коленкоровом переплёте…
– Нравится? – кивнул я на книги.
Она слегка покраснела – в самом деле, как-то несолидно взрослой уже барышне увлекаться «мальчуковым» чтивом, – но всё же кивнула.
– Здорово! – ответил я. – У меня они тоже на полке любимых книг. Кстати, и песенка есть подходящая. Подыграешь?
Честно говоря, первой мыслью было спеть «Пора-пора-порадуемся…», ставшую бессмертной в исполнении Боярского, но что-то меня остановило. Сам сериал должен выйти на экраны лишь через пару-тройку лет, но песни из него звучали в более раннем музыкальном спектакле Дунаевского – я сам когда-то видел его в Московском ТЮЗе. Есть там именно эта песня или нет, я не помнил, но экспериментировать не стал – очень уж хотелось удивить именинницу чем-то, чего она ещё не слышала, но обязательно романтическим.
…что ж, вы просите песен? Их есть у меня!..
…Париж, Париж! Чужие лица,
Письмо, желанье отличиться,
И обаяние столицы,
И жажда славы без конца,
И сон, едва смежишь ресницы:
Желанье – черт возьми! – добиться
Иль триумфальной колесницы,
Спасибо моим прежним знакомым, бывшим ролевикам и реконструкторам, увлечённым темой семнадцатого века. Это была часть большого музыкального спектакля «Роман плаща и шпаги» – собственно, не песня даже, скорее стихи, исполняемые под гитарную музыку. Так я и поступил – и наградой мне стала тишина, после первых же строк повисшая в комнате.
…Трактиры, заговоры, шпаги,
Насмешка, первая дуэль,
Друзья, сообщники, бумаги,
Случайный взгляд, любовный хмель,
И ночи на чужом балконе,
И привкус мяты на губах,
Дороги, загнанные кони,
И хохот в винный погребах…
Именинница, прежде чем начать импровизированный концерт, зажгла несколько свечей, вставленных в горлышки бутылок из-под шампанского (одна из них уже почти скрылась под натёками разноцветного воска), и потушила верхний свет. Так что обстановка вполне соответствовала.
…И долгожданная минута —
Благодарение небес! —
Но чей-то личный интерес,
И чья-то ненависть к кому-то
Ведут к расшатыванью трона…
Итак – спасение короны,
Азарт ухода от погони,
Сквозная рана, топот, стоны…
Ленка начала подыгрывать, сначала тихо, потом, уловив ритм, принялась импровизировать смелее, и я отметил, что мне с моими пятью аккордами и двумя баррэ до её уровня владения инструментом как до Луны… на четвереньках.
…Прощанье, холод медальона,
Слова любви, прыжок с балкона…
Последний шанс, последний порох,
Укрытье, клятва, тайный грот,
Засада, перестрелка, промах,
Провал.
Улыбка.
Эшафот…
Я взял последний аккорд и умолк. Ленка, поняв, что стихи закончились, выдала утихающий проигрыш. Несколько секунд в комнате было тихо, после чего гости дружно захлопали. Я заявил что-то вроде «Раз уж я явился с пустыми руками – ну извините, не успел, исправлюсь! – пусть это и будет моим подарком!» И тут же сообразил, что говорить так не следовало, потому что со всех сторон посыпались вопросы: «Ох, а это твои стихи? А есть ещё что-нибудь? Почитай, ну Лёша, пожалуйста, очень просим!» Пришлось сначала уверять, что нет, стихи не мои (по-моему, вышло не слишком убедительно), потом дать клятву, что да, конечно, почитаю, и спою даже, но только когда подберу мелодию – особенно, если именинница поможет. Благосклонный взгляд в ответ, после чего Ленка подкрутила колки «Кремоны» и запела душещипательную «Дождь смоет все следы». А я забился в угол возле пучка рапир, и оттуда, из относительной безопасности, принялся рассматривать слушателей.
Кроме меня, гостей было семеро. Две девочки мне незнакомы – судя по обмолвкам, они были из спортивной секции, где занималась Лена. Ещё одна из параллельного «А» – я встречал её в школе и запомнил, благодаря ярко-рыжей шевелюре и множеству, ещё больше, чем у поганца Кулябьева, крупных веснушек. Остальные четверо были из нашего класса – две девчонки, Татьяна Воронина, невысокая смешливая толстушка с иссиня-чёрными волосами, которые она заплетала в толстенную косу, и Оля Молодых, внешне составлявшая полную её противоположность. Высокая, худая, в свои четырнадцать лишённая даже намёка на женственные округлости, с лицом того типа, который называют «лошадиным, она была первой отличницей во всех четырёх восьмых классах – и, несмотря на это, оказалась приятной собеседницей, живой и остроумной. За столом мы перекинулись с Олей несколькими фразами по поводу моего сочинения по «Мёртвым душам», куски из которого русичка прочитала всему классу на сегодняшнем уроке литературе. Я с удивлением узнал, что Оля любит американскую литературу, кроме О'Генри, проглотила всего Фолкнера, обожает Хемингуэя и – дело, невиданное для девочки её возраста! – даже читала Мелвилла, «Моби Дика». На эту тему я мог говорить бесконечно, но тут вмешалась именинница – сдаётся мне, что Лену не обрадовало внимание, которое я уделяю её подруге…
Кроме этого цветника на торжестве присутствовали двое парней из нашего класса. Одного я, как ни старался, так и не вспомнил – видимо, в моём прошлом он не перешёл в девятый класс, и за оставшиеся от четвёртой четверти полтора месяца ни имя его, ни внешность попросту не отложились в памяти. Второй же… тут дело совсем, совсем другое.
Андрей Поляков, с которым мы (опять же в том, предыдущем варианте) дружили весь девятый и десятый классы и за которым я едва не пошёл в МГРИ[3], поддавшись на романтику походов, альпинистских баек и песен Визбора под гитару. Ими нас потчевал Андрюхин отец, геолог, альпинист с двадцатилетним стажем, владелец неофициального, но чрезвычайно почётного в этих кругах титула «Снежный барс», дававшегося за покорение всех четырёх семитысячников Советского Союза – пика Коммунизма, пика Победы, пика Ленина и пика Корженевской. Он погиб при восхождении на какую-то из кавказских вершин, когда Андрюха учился на втором курсе. Помнится, тогда он психанул, напился, угодил после пьяной потасовки с членовредительством в милицию и получил полтора года колонии. Больше я его не видел и понятия не имел, как сложилась его дальнейшая жизнь – хотя несколько раз писал ему, и даже пытался наводить справки, когда срок отсидки истёк. Бесполезно – Андрюхина мать к тому времени уехала из Москвы к родственникам куда-то в Казахстан, у прежних наших знакомых он не объявлялся, а посланные в колонию письма так и остались без ответа.