После этого, Анна Петровна, как будто оцепенела, будто что-то умерло в ней. Чуть позже она стала производить впечатление человека, который принял для себя какое-то решение и совершенно удовлетворен этим. Внешне это никак не проявилось, она была все той же спокойной, тихой и покорной женой, но больше, муж ничем её задеть за живое, или обидеть не мог. Ничем и никогда. Даже тогда, когда он, словно почувствовав что-то неладное, попытался как-то неловко оправдаться и даже извиниться, Анна Петровна, глядя ему прямо в глаза, (что бывало нечасто), тихо, с улыбкой ответила: «Знаешь, Митя, когда человек умирает, он, обычно, прощает всех. Так вот: я, и умирать буду, не прощу тебе тех слов». Первый раз в жизни, при беседе с собственной женой, Дмитрий Павлович не выдержал и отвел взгляд. И не нашелся, что ответить, тоже, первый раз в жизни. Обычно на все случаи и любые жизненные обстоятельства у него был заготовлен ответ. Как правило, это были штампованные, банальные, не несущие никакой смысловой нагрузки обывательские высказывания. А тут он молчал, и все смотрел на неё, и не мог оторвать взгляд. В голове пронеслась мысль, что он очень давно не видел её лица так близко, настолько давно, что даже не помнил цвет её глаз. Труднее всего было вынести эту её спокойную улыбку, которая никак не подходила, ни к данной ситуации, ни к этим страшным словам. Они больше никогда не говорили на эту тему, при этом продолжая жить под одной крышей и вести общее хозяйство. Но, делали это, скорее, как добропорядочные соседи, чем, как муж и жена. А когда Саше было уже лет пять, в жизни Анны Петровны появился Николай…
… В соседней комнате бодрствовал их сын Александр. Он только недавно вернулся домой. Сначала они с Лерой немного погуляли по парку, всё ещё никак не привыкнув к своему новому статусу – жениха и невесты, потом он провожал ее, и они долго стояли в подъезде, самозабвенно целуясь, переплетясь руками и ногами, и никто первым не решался нарушить это причудливое сплетение. Наконец, Лера прошептала, касаясь при каждом слове Сашкиного уха губами, что родители завтра уезжают, и что ей, наверное, пора. Затем, уже во дворе своего дома он встретил Витюшу с Серым, и, закуривая, присел к ним. После оживленной беседы с друзьями, добродушных «подколов», прозрачных намеков на то, что Электрофорезу (он же Санёк) не мешало б проставиться и ответных заверений нашего жениха, выражающихся в невнятных, но абсолютно достаточных для его приятелей высказываниях: «Пацаны, ну, вы ж знаете,.. да базара нет,… ну сто пудов ….», Сашка во втором часу ночи, предварительно откашлявшись в подъезде – (хронический бронхит) – тихонько зашел домой. Раздеваясь, он все еще улыбался, вспоминая, как рассказывал Лерке происхождение своей медицинской кликухи. Три года назад, в начале весны, Сашка, как обычно, лег в больницу то ли с воспалением легких, то ли с обострением чего-то там ещё. В числе прочих назначений присутствовал и электрофорез. Через несколько дней температура снизилась, общее состояние улучшилось. Санек посчитал это достаточным основанием и сбежал из больницы с вышеуказанными товарищами на рыбалку. Когда они уже собирались домой – начался ливень. Как назло, одно из удилищ запуталось и Сашке пришлось лезть в холодную воду. Все то время, что он, под проливным дождем, распутывал снасть, не матерным в его словесном потоке, было только одно слово – электрофорез.
Собираясь уже забраться под одеяло, Сашка вдруг понял, что он страшно голоден. С минуту размышляя, стоит ли идти сейчас, в полвторого ночи на кухню, рискуя навлечь на себя гнев потревоженных родителей, или наплевав на чувство голода лечь спать, он выбрал нечто среднее. Он решил не включать свет на кухне, а воспользоваться карманным фонариком, и взять еду в комнату. Это и было виртуозно проделано. Сашка поставил на поднос миску с остатками салата, две котлеты, блюдце с нарезанными ломтиками сала, банку с компотом, несколько кусков серого хлеба, брошенную на стуле газету, с недоразгаданным кроссвордом, и все это, практически бесшумно (не в первый раз!), отнес к себе, устроив полуночное пиршество и пытаясь попутно отгадать слово из 12 букв «Тепловая обработка молока». Несмотря на то, что в голову ничего не приходило, а такой термин, как «пастеризация» и не мог прийти в Сашкину голову, настроение, как и аппетит, были превосходные: он любит Лерку, Лерка любит его, они скоро поженятся и все будет отлично. А насчет всей остальной бодяги, нечего раньше времени заморачиваться: проблемы надо решать по мере их поступления, как любит изрекать, находясь в подпитии, его мудрый друг Серый.
… Лера, вернувшись, домой, имела весьма неприятный разговор с матерью, как обязательно сказала бы её бабушка, если бы последняя, к её приходу, не спала уже крепким сном, которому позавидовал бы и демобилизованный морской пехотинец. Пока девушка была в ванной, мать налила чай, достала пирог и конфеты, и её дочери ничего не оставалось, как присесть к столу. Елена Александровна не стала ходить вокруг да около, не такой она была человек. Она напрямую сказала дочери, что та вот-вот совершит большую ошибку, о чем, впоследствии, будет очень жалеть.
– Ты, пойми, – проникновенно говорила – Елена Александровна, – Саша, как человек может и неплохой, но у него же никаких перспектив… Достаточно посмотреть на его родителей… Да ещё в придачу, этот Саша твой, больной! Это как, нормально? Его мать сама сказала, он, говорит, у нас очень болезненный! Его и в армию не взяли, кому он там нужен? Ну, какой с него работник, муж, отец??!!
Во время того, как мать говорила, Лерка всё ниже склоняла голову к своей, так и не тронутой чашке с чаем, так что к концу монолога, Елена Александровна видела только макушку дочери, с нечетким пробором да светлые волнистые волосы, свисающие по обеим сторонам лица.
– Ну, что ты, Лерочка, – Елена Александровна провела рукой по волосам дочери, но та, отстранившись, не глядя на мать, произнесла глухо, куда-то в стену:
– Я уже говорила тебе, и ещё раз повторю: я люблю его, мама… И выйду за него. И давай закончим на этом, пожалуйста…. Уже очень поздно…. Спокойной ночи.
Лежа в своей комнате, Лерка, как не пыталась, не могла успокоиться и заснуть. Щеки пылали, глаза никак не хотели закрываться. Ей казалось, что на потолке, на стенах и в темном проёме окна отражаются излучаемые её сверкающими глазами блики. Хотелось смеяться, кричать и почему-то плакать. Лерка зарылась в подушку, крепко обхватив её с обеих сторон руками.
– Саша, Сашка, Сашенька, я тебя люблю… – сообщила она кому-то под одеялом и негромко рассмеялась. Рядом с ней бабушка, которая спала на неудобном кресле-кровати, произнесла что-то неразборчивое и повернулась на другой бок. Лера встала и на цыпочках подошла к окну, где на подоконнике стояла её шкатулка. Вытащив оттуда большое дутое обручальное кольцо (бабушкин подарок), она надела его на палец. Света уличных фонарей было достаточно, чтобы видеть и очертание тонкой кисти, и тусклый блеск старого золота. Приложив к оконному стеклу ладонь, она некоторое время любовалась своей окольцованной рукой. С улицы послышался шум, глянув вниз, девушка увидела компанию молодых людей, которые оживленно болтая, хохоча и перебивая друг друга, шли прямо по булыжной мостовой, пользуясь, ввиду ночного времени, совершенным отсутствием на ней автотранспорта.
Они показались Лерке такими прекрасными, красивыми и свободными, что она едва не расплакалась.
– Какие же вы милые, славные… дураки, ничего не знаете, ничегошеньки, идете себе, смеетесь, а я скоро выхожу замуж, за человека, которого люблю больше всего на свете! Ура!
Бабушка снова заскрипела своим креслом и с протяжным стоном вздохнула.
Огромный клен, росший напротив окна, давно уже скрыл веселую компанию. Странно, ночью его свежая буйно апрельская крона выглядела совсем не так, как утром или днем. Сейчас листья разнонаправленно шевелились, будто пытались ей что-то сообщить. У Альки заныло под ложечкой, и чтобы отвлечься, она опять посмотрела на свою руку с кольцом. Судя по всему, это зрелище её полностью удовлетворило. Она вернула кольцо на прежнее место, подмигнув, сказала клену шёпотом: «Ну, пока!» – и легла, наконец, в кровать…
