В-третьих, мы не замечаем постоянной диссоциации фактической реальности. Диссоциация возникает, когда мы пользуемся фикциями и фальсификатами, выделяем стороны отношений, допускаем, что что-то может быть дано нам вне отношения, в котором (и только) оно, в действительности, становится и есть и т. д.

В-четвертых, мы зачастую только думаем, что мы думаем, хотя, на самом деле, мы лишь прокручиваем в своей голове некие интеллектуальные объекты, не совершая при этом никакого целенаправленного действия (то есть не решаем никакой фактической задачи).

Впрочем, радикализируя мышление, мы не только обнаруживаем представленные «проблемы», но и огромные возможности мышления – как специфического процесса, составляющего работу всей нашей психики.

Во-первых, мы должны осознать, что, несмотря на все возможные оговорки, фактическая реальность никаким образом не скрыта от нас. Да, в каком-то смысле мы сами скрываемся за нее, прибегая к диссоциации (полагаясь на фикции «я» и «сознания», думая «о чем-то», а не «что-то» само по себе), но, зная об этой проблеме, с ней можно совладать.

Иными словами, нам необходимо научиться доверять фактической реальности, а не своим представлениям о ней, хотя их-то мы и считаем, ошибочно, реальностью как таковой. Мы обладаем огромным ресурсом прямых отношений с фактической реальностью – стоит нам только преодолеть эту диссоциацию.

Во-вторых, поскольку фактическая реальность не скрыта от нас, наша интеллектуальная функция способна реконструировать реальность, постоянно сверяясь с ней. В области представлений о реальности мы способны порождать любые, а потому (и в первую очередь)ложные (не соответствующие фактической реальности) интеллектуальные объекты. Однако, освоив целенаправленное вопрошание, наша интеллектуальная функция неизбежно будет обнаруживать зоны сопротивления фактической реальности.

Посредством этой, образно говоря, эхолокации реальности мы можем реконструировать фактическую реальность, создавать соответствующие ей интеллектуальные объекты. Именно поэтому так важен для нас вопрос – «что происходит на самом деле?». Да, мы не можем ухватить фактическую реальность, но по этим, образно говоря, отзвукам, мы сможем создать ее «слепок». И пусть это только «слепок» реальности (мы никогда и никаким образом не получим реальность как таковую), но по этому «слепку» мы теперь можем ее корректно реконструировать.

В-третьих, радикализируя собственное мышление, мы учимся мыслить несодержательно. Очевидно, что все мы, в каком-то смысле, являемся заложниками своего перцептивного аппарата, который задает те «координаты» (пространственные, временные, модальностные), в которых и разворачивается затем наше мышление. Но выбор этих координат был, по существу, осуществлен произвольным образом – так решила за нас биологическая эволюция нашего вида. Казалось бы, в этом нет ничего страшного, но наличие этих специализированных «ворот» неизбежно влияет на наши отношения с фактической реальностью, что, в свою очередь, не может не ограничивать возможности нашей интеллектуальной функции.

Именно благодаря радикализации мышления мы получаем возможность мыслить инвариантами (усматриваемыми сущностями), универсалиями («объемами», «массами», «интенсивностями», «длительностями», «силами» и т. д.), трансгрессируя таким образом не только ограничения, накладываемые на нас биологической спецификой нашей перцепторной организации, но и внутренними границами языка.

В-четверых, осознание единства фактической реальности позволяет понять, что выделяемые нами отдельные «интеллектуальные объекты» и «отношения» между ними – есть, по существу, конечно, волюнтаризм нашей интеллектуальной функции. В действительности, поскольку фактическая реальность едина, и наша интеллектуальная функция взаимодействует с ней единым образом.

Долгое время мы занимались всесторонней специализацией наших знаний: научный мир проходил фазу накопления знаний, формировал («обнаруживал») новые и новые отличия. В этом, безусловно, был свой смысл, но сейчас мы можем пройти и обратным путем – увидеть единство «обнаруженных» нами закономерностей в разных областях знания. Для рационального мышления это кажется совершеннейшим абсурдом, но необходимо учитывать тот факт, что все наши знания о фактической реальности созданы одной и той же интеллектуальной функцией.

По ту и по другую сторону наших отношений с фактической реальностью находится, если так можно выразиться, и фактическая реальность, и наша интеллектуальная функция. Всякая фактическая реальность дана нам интеллектуальными объектами, которые, в свою очередь, сами являются объектами фактической реальности. А вводимые нами различения необходимы лишь для конструирования, условно говоря, блочной вселенной нашего интеллектуального пространства – мы не можем сразу думать разными содержаниями, поэтому мы должны подумать об одном содержании (например, физических процессах) так, а потом так же, но, поскольку уже в рамках другого содержания (например, психологии коммуникации), иначе.

Каждая из отдельных подглавок этого текста воспринимается мною одновременно и как отдельная мысль, отдельный смысловой блок, самостоятельный, по существу, интеллектуальный объект (который я разъясняю так), но это не отдельные книги – с разным авторским языком, разными задачами, написанные в разном умонастроении, это цельное сообщение. Так и фактическая реальность может быть разложена нами на блоки, в которых протекает, условно говоря, своя собственная жизнь, но все они существуют вместе, взаимной целостностью.

Взять и отдельно рассматривать одну из подглав этой книги можно, и мы даже составим об этой подглавке некое представление, но, если мы хотим понять реальность текста как такового, которая, конечно, в нем, в некотором смысле, есть, его нужно брать целиком, и не только целиком его самого, но и в более общем контексте, в котором он был создан. Этот «более общий» контекст – всегда есть, и нужно всегда видеть всякий объект в нем, а не сам по себе. Фон на картине Караваджо кажется лишенным всякого значения, но если поменять его на картину звездного неба, то это будет уже совершенно другая картина.

Отношение – базовая вещь, но она дана нам всегда как результат – фактический интеллектуальный объект, в котором это отношение реализуется.

Теперь вернемся собственно к мышлению и продумаем еще раз работу интеллектуальной функции. По существу, нам надлежит реконструировать само свое мышление, что, само по себе, является задачей не из легких, потому что мы и есть само это мышление. С учетом же всех «проблем мышления» – так она и вовсе кажется почти нереализуемой.

С другой стороны, мы не зря продумывали тот факт, что в нашей психике нет каких-то особых, отдельных механизмов, отвечающих за производство интеллектуальных объектов – на всех уровнях, на которых происходит их производство, оно происходит одинаково. Поэтому, если мы знаем, как, например, формируется объект в процессе его перцептивного восприятия, а мы, благодаря нейрофизиологии, знаем это неплохо, то нам не должно составить особого труда понять, каким образом формируются и те интеллектуальные объекты, которые мы привыкли относить к собственно «мышлению» («сознательному думанию»).

Иными словами, мы попробуем взглянуть на создание интеллектуальных объектов, приводящих нас к пониманию тех или иных феноменов, анализируя то, как мозг создает объекты в рамках «восприятия».

Нейрофизиология накопила большой опыт исследования процессов восприятия – точнее говоря, тех эффектов, которые возникают в психике, когда она пытается сконструировать интеллектуальный объект, исходя из различных вводных, доступных ей через рецепторный аппарат, а также из уже существующих знаний (долговременной памяти).

В сущности, эти процессы конструкции интеллектуальных объектов вполне универсальны хотя бы потому, что никаких специфических мозгов для других, «более высоких уровней психики», которые условно выделяются «общей психологией», не существует. Наша интеллектуальная функция всегда производит интеллектуальные объекты – и неважно, образ ли это хищника, скрывающегося в зарослях (рис. 18), или представление об альфа-излучении, созданное в нашей голове по материалам соответствующих физических экспериментов (рис. 19).