— Что это такое?
— Это? Это — барон. Мы сняли его с урны перед баром, где он дожидался часа открытия. Он уже начинал трезветь, от подобной картины всегда сердце разрывается. К счастью, в «роллсе» есть бар. Мы спасли ему жизнь. Как гласит плакат дорожной безопасности: «Научитесь действию, которое спасает». Не могли же мы позволить человеку протрезветь и оказаться в Швейцарии. Заметь, я даже не уверен, что до такого состояния его довел алкоголь. Скорее швейцарский нейтралитет. Или дипломатическая неприкосновенность. Как твой отец?
— Откуда взялся «роллс»?
— Это военный захват. «Ролле» в нашем распоряжении на двадцать четыре часа. Один тунисец, весь такой хорошенький, изящный, выходил из «Международного Кредит-банка». Я его снял своим «Полароидом», и он оказался очень сговорчивым. И очень понятливым. Мы берем его «ролле» с шофером на двадцать четыре часа, а потом все возвращаем, в том числе и негативы.
— Не слишком ли вы заигрались, ребятки? Как же это называется-то, забыла? Шантаж, что-то в этом роде.
— Обыкновенная студенческая шутка, Джесс, дорогуша. Без всяких ухищрений. Мы не собираемся менять мир, просто взорвать его к чертям, и все. Вот это дело для папенькиных сынков. Пролетариат займется всем остальным. Знаешь, какое самое заветное желание каждого уважающего себя папенькиного сынка?
— Знаю: чтобы его отчислили, — сказала Джесс.
— Точно. Южноамериканские банды — не место для наших мальчиков. Их место здесь, в своей семье…
Жан обратил к ним свою морду очень юного и очень грустного коня:
— Старик, на свете ведь есть еще и буржуазный невроз, т… только ты не обижайся. Я, например, слабо п… представляю С… Скотта Фицджеральда в роли революционера.
— Я, кажется, сказал: обычная студенческая шутка. Чего ты привязался?
— Не говоря уже о том, что Weltschmerz, Sehnsucht, зло века, все это накладывает свой отпечаток, как культурная революция. Может быть, я рассуждаю слишком по-американски, я не знаю. Однако не только золотая молодежь играет в русскую рулетку. У каждого негра, там, у нас, есть свой смысл жизни.
Барон икнул.
— Смотри-ка, а он, оказывается, живой, — сказала Джесс.
— Шофер, поехали, — сказал Поль.
— Куда вас отвезти, месье?
— Не задавайте глупых вопросов. Поехали. Мы молоды. У нас еще есть шанс куда-то прибыть в конце концов.
— Хорошо, месье. Самый высокий уровень жизни в мире дефилировал за окнами в безупречном порядке.
— Мне как-то очень неуютно сидеть в «роллсе» с утра пораньше, — сказала Джесс. — Слишком парадно. В университете в девять часов — курс русской поэзии.
— Русским стоило бы п… подождать со своей п… поэзией, — сказал Жан. — Тут еще одного т… товарища сняли с Берлинской стены. Почему бы Евт… тушенко не сочинить нам об этом с… стишок?
— Пипи, — сказал барон.
— Развезло, — сказал Поль. — Шофер!
— Да, месье?
— Остановите. Дайте господину отлить. Они остановились. В разговоре ясно слышались нотки бессонницы, окурков и опрокинутых пустых стаканов. Katzenjammer.[38] Башка трещит, как после праздника длиной в двадцать пять лет. Завтра газеты запестрят заголовками: «Трагедия пресыщенности», «Швейцарию взрывают». Двух тысяч бунтарей в Нидерландах уже недостаточно, Франция и Германия также достигали теперь той степени показного благосостояния, которое превращало западный социум в настоящее провокационное общество.
— Что нас мучает, ребятки?
— Ничего, — сказал Поль. — Это — неизлечимо. Барон возвращался, поддерживаемый шофером. Тот, казалось, еще больше посерел.
— Ну вот, — сказал Поль. — Поехали. Замечательный «роллс». А не сбросить ли нам его в озеро?
— Месье!
— Шофер, рулите в озеро.
— Но, месье…
— Не бойтесь, мы вас выпустим. Так, «роллс», в озеро марш! Как реклама нам внушила, «Ролле» — прекрасная машина, Шик, блеск, красота, Три цилиндра, два болта, Мягко стелет, тихо прет, Все удобства и комфорт. Мы решили покутить, Тачку в озеро спустить. Нечего на нас давить, Мы хотим красиво жить.
— Превосходно, — заметила Джесс. — Достойная настенная мазня. Может, на этом и остановимся, а, друзья?
— Кака, — заявил барон.
— Шофер, вы слышали? Дайте господину облегчиться.
— Месье, — возмутился шофер, — я служу тридцать пять лет, и никогда еще…
— Вот как раз и начнете. Помогите этому господину.
— Поль, хватит, — сказала Джесс.
— Спасибо, мадемуазель, — сказал шофер, — от всего сердца: спасибо.
— Кака, — повторил барон.
— Давай, старина, давай прямо здесь. Развенчаем культ «роллса».
— Ну? И скоро это кончится, ваш happening? — спросила Джесс.
— Ночной клуб, разнузданные клиенты, идеологический джаз, который уже ничего не несет, какой-нибудь Боб Дилан, вцепившийся в свою гитару, и…
Бизнесмен вонял в углу:
Вот бы им одну войну!
Оркестрик на террасе
Прошелся по классам -
Буржуазия, пролетариат…
А в Китае, говорят,
Испытали атомную бомбу.
— А ты не заходил в «Крзйзи хорс салун»? — спросила Джесс. — Кажется, это — лучшее, что можно найти в этом роде. У меня такое впечатление, что твой номер сейчас как раз в тему. Поль, твое упадничество — сплошное притворство. Плод, может, и созрел, только червяка там нет и в помине.
— Я неудачник, что ж поделаешь. Он достал бутылку виски из бара красного дерева и стал ждать барона, которого вел, поддерживая, шофер. У шофера был такой вид, будто он идет по минному полю.
— Мне проще, П… П… По… Поль…
— Я не Пополь, сколько раз тебе повторять!
— Я и не говорю По… Поль, я за… заикаюсь. Я могу согласиться с логикой, но не с той, в которой мне нет места.
— А, фашизм! Джесс знала одного переводчика в ООН, который совершенно невообразимо заикался в повседневной жизни, но говорил безупречно, когда переводил слова оратора. Этот человек испытывал психологические трудности, только когда говорил от своего собственного имени. Стоило ему начать передавать мысль другого, как он сразу обретал спокойствие и уверенность в себе. Ему нравилось пропускать мысль через себя.
— Что с тобой, Джесс?
— Ничего. Сегодня ночью со мной случилась неприятность.
— Что? Что произошло?
— Я переспала с одним парнем. Надо признать, что они там, в компании «Роллс-Ройс», умели делать бесшумные машины. Поль побледнел как мертвец; у него был такой оскорбленный вид, что она уже готова была признаться Бог знает в каком распутстве. Жан отвернулся от нее.
— Ну?.. Как насчет предрассудков?
— Черт возьми, — огрызнулся Жан, — я не знаю этого парня, но ты правда могла бы выбрать кого-нибудь другого.
Он больше не заикался. Выздоровел. Шоковая терапия.
— Я два года прошу тебя об этом, — начал Поль.
— Не делай такое лицо, ты становишься похож на своего отца, когда он приходит за тобой в участок.
— И давно ты его знаешь?
— Co вчерашнего дня.
— Шофер!
— Да, месье?
— Сто шестьдесят в час. Впилитесь в дерево. Это приказ. Вы имеете право выпрыгнуть на ходу.
— Прекрасно, месье, только я не стану прыгать. Они посмотрели на него с удивлением.
— Да? И почему же?
— Я больше так не могу, месье.
— Отвезите нас в Женеву, — сказала Джесс.
— Спасибо, мадемуазель. Барон покачивался за задним стеклом, являя собой фетиш автомобилиста.
— Мне надоело, — сказала Джесс. — Уже наигрались, в тридцатые годы. Дадаизм, нетнеизм… К черту! Вас в конце концов загребут в Интернациональные бригады. Сейчас время летит так быстро. Казалось бы, только что был тридцать шестой… Всем пока. Я выхожу. Она подошла к яхте, но… это было невозможно, нет, правда, не стоило об этом и думать. Дневной свет над серой водой тонул в тумане на том конце озера, откуда тянулась струйка дыма, оставляя за собой сиреневатый след, а солнце желтело где-то во влажной взвеси неба, в котором метались невидимые чайки, резко и глупо крича. Она спустилась к озеру. Нет, это невероятно, как его американская внешность резала глаз. Ему никогда в жизни не следовало бы приезжать в Европу. Он даже не поднял головы, когда она вошла в каюту. Он сидел на койке и натирал мазью свои лыжи. ««Розбад», санки, которые так нравились Гражданину Кейну,[39] когда он был ребенком, их у него отобрали, и он их потом всю жизнь искал. Вот что он мне напоминает своими лыжами». Она вдруг с ужасом обнаружила, что забыла снять очки, хотя надевала их только когда читала. «Вот и торчи на этих пришвартованных яхтах в порту», — думал он. Она ждала. Следовало хоть что-нибудь сказать. Из гостеприимства.
