Водитель высадил меня на углу, и я прошел до закрытой бакалейной лавки. Я взглянул наверх — на третьем этаже, где жил бакалейщик, свет был везде погашен. Я еще немного походил и вернулся. В квартире было темно, только мать спала на кровати. Мне нужно ее найти. Я сел на балконе, чтобы подумать еще. Я все размышлял, строил планы, обдумывал, как отомстить, часами так и сяк прокручивал проблему в голове, и наконец передо мной предстала истина, ясная, внятная, отчетливая, словно молния. Она не могла нигде быть. Ей некуда было идти. Значит, она не уходила, она осталась у тетки. Единственное решение. Тетка не желала, чтобы она возвращалась, поэтому наплела мне, что Мирна уже ушла, — наверное, чтобы отправить ее в их горную деревню или еще бог знает зачем. И чем больше я об этом думал, тем крепче становилась моя уверенность. Понятно, почему у старухи был такой озабоченный вид, когда она открыла мне дверь. Более того, у Мирны не было никакой причины убегать.

Нужно проверить и найти способ вернуть ее. Мой мозг работал так напряженно, что я раз двадцать собрал и разобрал пистолет, прежде чем успокоился; три пули для тетки, думал я, и столько же для кузена, в упор, в лицо; мне хотелось посмотреть, как они заплачут от страха, обоссутся, задергаются и окаменеют еще до того, как их головы разлетятся на куски и исчезнут; мне хотелось, чтобы Мирна была там и видела, на что я способен ради нее, как я наказываю тех, кто желает ей зла и кто хочет нас разлучить.

К девяти часам утра я был в порядке, спокоен и деловит, за исключением легкого покалывания в икре, как при судороге, не знаю отчего, наверное из-за бессонной ночи и перевозбуждения. Не считая этой мелочи, я был в отличной форме, съел бутерброд, покормил мать — вчера забыл — и вышел.

План был отличный, хорошо продуманный. Я зашел в дежурку и предложил, чтобы кто-нибудь меня сопроводил, кто-нибудь надежный, с кем я воевал и давно знал. На мгновение я пожалел, что нет Зака: он лучше всех годился для этой миссии, я мог бы ему все объяснить, и он бы меня понял. Я сказал парню взять два автомата и подождать меня снаружи. Потом объяснил офицеру, что утром мне еще понадобится джип; он был занят какими-то бумагами, кивнул мне, да, да, на сколько хочешь, даже не взглянул на меня. Я сунул двадцать долларов парню, отвечавшему за машины, чтобы он оформил мне пропуск для выезда из города, на всякий случай, прежде всего, чтобы он не задавал лишних вопросов. Потом забрал напарника с двумя автоматами, приказал ему сесть за руль, пусть знает, кто тут командир. Он сказал «слушаюсь», не прибавив больше ни слова.

Пока все шло как по маслу. Царило перемирие, все вокруг было спокойно, никто ни на кого не обращал внимания. Часовые у заграждений на нас и не взглянули. Из-за пробок понадобился битый час, чтобы пересечь город, все решили воспользоваться передышкой и выйти из дома. Я ничего не объяснил напарнику, сказал только, что наша поездка может плохо кончиться.

Когда мы подъехали к теткиному дому, я велел ему ждать внизу и подниматься только по моему сигналу. Я взял оружие, перекинул ремень через плечо и поднялся. Я был полном обмундировании, чтобы поразить их еще сильнее. Пусть увидят, что бойцы олицетворяют Закон и что им приговор уже вынесен. Что они совершили серьезную ошибку и, если не отпустят Мирну обратно, будут иметь дело со мной, моим товарищем и прикладом его автомата. Я приготовил для них сотню долларов, чтобы они собрались и уехали из города. Пряник и кнут — так нас учит сказка.

Поднявшись на лестничную площадку, я громко постучал. Нет ответа. Дверь закрыта за толстую цепочку и висячий замок. Так, уехали, этот вариант я предвидел. Я постучал к соседке снизу, которая мне сразу открыла. Когда она увидела, кто я, она отпрянула на шаг.

— Скажите, ваши соседи сверху…

— Кто?

— Они уехали?

— Да, только что, на рассвете, а что?

— Вам известно куда?

— Да, в деревню, это…

— Я знаю где. Они были одни, женщина с сыном?

— Нет, их сопровождала кузина, я знаю, потому что вчера вечером мы минут пять поболтали. А что? Что случилось?

— Ничего, что касалось бы вас.

Я быстро спустился. Значит, они отправились в горы. У них в запасе было три-четыре часа, но со всеми пропускными пунктами и скоплением людей на дорогах они, вероятно, только-только приехали. И тут я засомневался. С одной стороны, я знал, что Мирна в деревне наверху, но там я не обладал никакой властью, и, если мы решим забрать ее силой, все будут на ее стороне. Я слегка растерялся. Больше всего на свете мне хотелось отомстить тетке и Мирне. Я начал осознавать, что ее не похитили насильно, и мысль об этом приводила меня в бешенство. Она у меня узнает, почем фунт лиха.

Подойдя к джипу, я сказал парню, что все, я закончил, и не стал раздумывать. Мне хотелось поехать и догнать их, пока не поздно, но, оказавшись в горах, действовать было бы сложнее. Я велел парню вернуть джип и автоматы и возвратился домой пешком, отсюда недалеко, минут сорок пять; стояла жара, солнце напоминало рой надоедливых насекомых. Море так слепило глаза, что смотреть невозможно. Что-то попало мне в глаз и жгло; куртка промокла от пота. Я проходил через кварталы, где люди гуляли по улицам, а дети играли в мяч. Хотелось взять винтовку, залезть на первую попавшуюся крышу и прекратить это волнение; хотелось подняться в горы, дождаться Мирну и пристрелить ее, как только она выйдет из дома, или пустить ей пулю в ногу или в руку, чтобы до нее дошло, что нужно вернуться, иначе я ее убью — и ее, и ее семью, и всех вокруг, если понадобится. Чем дольше я шагал, тем больше тяжелели ноги, правая икра подрагивала, будто змейка, спрятавшаяся внутри, пыталась вылезти из-под кожи. Меня мучила жажда, пыльные улицы забились сигналящими машинами, в ушах начало шуметь, к тому же к этому невыносимому гулу добавилось отвратительное месиво из грохота, пыли, жары и выхлопных газов. Я побежал, стремясь удрать из города и от навалившейся тоски, мне хотелось вернуться к бою, стрельбе, крышам, мне виделись прохожие с животами, развороченными бомбой, снарядом, который вернул бы войну на эти улицы и уничтожил это дерьмовое спокойствие.

Кое-как я добрался до дому, поднялся по лестнице, закрыл за собой дверь, снял куртку, рубашку и в одних брюках, измученный, растянулся на кровати. Дрожь в икре нарастала и неожиданно превратилась в жуткую, ужасную, невыносимую судорогу во всей мышце. Я заорал и попытался вытянуть ногу, насколько мог; боль скрутила так, что на глазах выступили слезы и я упал с кровати. Мне удалось подняться, растереть мышцу; поставить ногу на пол оказалось сущей пыткой. Сердце билось так, что казалось, вот-вот разорвется, кулаки непроизвольно сжимались, я снова очутился на полу, глаза застило, и вдруг, как во сне, я услышал крики матери, ее вопли, которые меня разбудили, подняли, наполнили яростью и злобой: боль ушла, я больше ничего не ощущал, я был как один огромный ком гнева; я знал, что нужно заставить ее замолчать, потому что Мирна убежала из-за нее, из-за ее криков и безумия, она принудила ее убежать, потому что невыносимо было ее видеть и слышать днями напролет, потому что ей надоело терпеть эту сумасшедшую изо дня в день; и тогда я помчался в ее спальню, она лежала в постели с широко раскрытыми глазами и орала, вытянув руки со сжатыми кулаками, она орала во всю глотку, разинув рот; я подбежал к ней и сам заорал, заткнешься ты, наконец, заткнись сейчас же, и я бил ее, бил, бил, крича, чтобы она заткнулась, до тех пор, пока ее крики не переросли в хрипы замученной кошки, и тогда я увидел, что она пристально смотрит на меня как судья, как сова, пухлые губы растянулись в кровавой улыбке, в тихом страдальческом крике. Я отбросил ее к стене и вышел из спальни. Нестерпимое солнце лупило через балкон, я сел снаружи, полуголый, и смотрел прямо на него, пока не почувствовал в глазах жжение и от этого не полились слезы.

* * *

День прошел в колебаниях между яростью и холодной местью. Я ломал голову, как найти способ забрать Мирну из заброшенной деревни, но не представлял, каким образом. Надо было подождать, пока кто-нибудь оттуда вернется — либо двоюродный брат, либо тетка. Я мог бы приехать туда просто так и попросить объясниться, но это было слишком унизительно. Забрать ее насильно — слишком сложно, несмотря на то, что я мог бы легко найти товарищей, которые поедут со мной. Я много думал о Заке, хотелось с ним поговорить, все ему рассказать, возможно, он нашел бы решение или, по крайней мере, отправился бы со мной в горы на поиски Мирны, в этом не приходилось сомневаться. Но я не мог признаться ему в своем поражении, не мог никому объяснить, что какая-то девчонка обвела меня вокруг пальца. Кроме того, я уже несколько месяцев его не видел, он служил в регулярных войсках, расположенных где-то на Юге. Я осознал, что мне тоже его не хватает, несмотря ни на что, несмотря на историю на парковке, несмотря на Мирну, и что я расплачиваюсь за свою глупость и гордыню. Зак был очередным просчетом. Я потерял ценного союзника. Во второй половине дня я вспоминал наши выходки, начало боев, и все казалось делами давно минувших дней.