От разврата Джил плавно перешел к ванили, с добродушной невозмутимостью познавая все разнообразные телесные удовольствия от миссионерского секса до анального. Он был на редкость хорошим парнем, мой дорогой Джил. Таким же хорошим, как мистер Роджерс, телеведущий и пресвитерианский проповедник, как если бы Джил не был проповедником, а мистер Роджерс владел полным набором анальных шариков и БДСМ-фиксаторов из прекрасной английской кожи.
Хороший парень Джил никогда не был у меня единственным. Все то время, пока мы были вместе, я получала удовольствие и с другими парнями. Одни казались светлячками, загорающимися в теплом чреве июльской ночи — на звенящих бокалами коктейльных вечеринках, среди мерцающих огней, голых плеч, нагретой плоти, влажного соленого воздуха. Они обнимали меня, не успев прикоснуться ко мне. Другие напоминали ртутные всполохи наркоманских трипов, лязгающие ружейные затворы, поршни, двигающиеся туда-сюда и стонущие от напряжения. Третьи скользили, точно серебряные опилки, по отелям, мотелям, гостиницам и пансионам, бились крупной дрожью на хрустящих простынях, разрывая их от угла до угла. Немногие, очень немногие оказывались в моей квартире: незнакомый маскулинный аромат лесного гумуса, хлорки и спермы после радушного приема. Со стуком откинутое сиденье унитаза.
Но только один-единственный подержал мое сердце в своих крупных руках. Недолго. Пока от него ничего не осталось.
Чтобы чем-то заполнить пустоту в своей жизни после смерти Эндрю, я начала работать еще усерднее. К осени две тысячи восьмого года я с головой ушла в работу над журналом и над редактурой своей второй книги «Ненасытные. Что, где, когда, кто и как в американской кухне». Оглядываясь назад, я понимаю, что лучшего времени для написания путеводителя по первоклассным американским ресторанам, чем серьезный экономический кризис, не сыскать. В «Ненасытных» есть огромный раздел, посвященный ресторанам экономкласса. Трудно сбросить со счетов красоту изысканных пиццерий «Джо» или «Папайя Грей», которые закрылись, не выдержав непомерной аренды, однако книга все равно по большей части рассказывала читателю о местах, где посетители платили совершенно непристойные деньги за гедонистические блюда, а подавленный стыд за сумму чека служил их основной приправой.
Американские рестораны вообще стремительно меняют курс. На каждую убеленную сединами «Таверну Фрэнсис», в которой любил отобедать еще Джордж Вашингтон, или «Ойстер Юнион Хауз», открытый еще в начале девятнадцатого века, приходится миллион заведений, которые умирают в первый же год своего существования. Примерно восемьсот из тысячи ресторанов Нью-Йорка закрываются в течение пяти лет после открытия. Жители этого города похожи на сорок, одержимых блеском, слетающихся на сияние звездных фасадов, однако сорок слишком много, а владельцы ресторанов не особо заботятся о качестве продукта. Их эго хочет только денег, кокаина и молодой плоти, обтянутой узкими штанишками и юбчонками, так что рестораны держатся только за счет финансовой силы инвесторов. Эти заведения открываются и закрываются, как глаза в городе, который никогда не спит. Ведь управлять любым рестораном тяжелый труд, и неважно, где он находится — в Нью-Йорке ли, в Сан-Франциско, Кливленде, Берлингтоне, Портленде или заштатном техасском городишке на две тысячи жителей.
Так что мне нужно было поскорее закончить свою книгу. Нет никакого смысла покупать путеводитель по ресторанам, которые уже успели прогореть. Я как можно быстрее должна написать книгу, где указаны только самые лучшие, самые стабильные рестораны и мои от них впечатления. Поэтому свою выборку я начала со старых колонок для «Еды и напитков», затем расширила ее, выйдя за пределы Нью-Йорка и Лос-Анджелеса на потребу огромному ненасытному американскому животу, который лишен какого-либо вкуса. Все это напоминало игру, которую я не собиралась проигрывать.
Шесть недель я пересекала Америку из конца в конец, с одного побережья на другое: из Нью-Йорка в Сиэтл, из Спокана в Миссулу, из Сакраменто в Лас-Вегас, из Тусона в Дэнвер, из Остина в Миннеаполис, из Чикаго в Новый Орлеан, так, точно туго шнуровала корсет, затягивая шнурки между ресторанами высокой кухни, особыми мясными лавками, региональными гамбургерными, молекулярными кухнями и специалитетами. Преследуя интересы этичного критика, я выбирала только те рестораны, в которых уже бывала раньше, — ведь несправедливо судить о заведении, побывав в нем всего лишь раз. Даже у самого именитого ресторатора может выдаться неудачный вечер. И пусть его в этот момент защищает целый штат тщательно отобранных сотрудников, его падение должно быть мягким. Я путешествовала и ела, болтала и пила, прятала свои рыжие волосы под разными шляпами, а тело — под бесформенными балахонами.
Такая жизнь на колесах отнимала кучу времени, но работа хоть как-то затыкала дыру от потери Эндрю. Она потихоньку затягивалась, когда я переезжала из одного отеля в другой. Поначалу почти незаметно, но стоило мне вернуться из вояжа по просторам Америки и погрузиться в удобную тишину, просмотр заметок, свежие записи и редактуру старых колонок, я вновь почувствовала рядом с собой Эндрю, который уже давно был мертв. Мы с ним стали похожи на пожилую супружескую пару — общались молча и наслаждались компанией друг друга. За исключением того факта, что я его съела.
Чтобы закончить книгу, я взяла десять недель отпуска. Трудно оставаться пишущим редактором ведущего журнала о еде и одновременно заниматься своей книгой. Чтобы написать одну-единственную колонку, я должна посетить ресторан минимум трижды, причем всегда с разными людьми, всегда под чужим именем и всегда в одежде, которая скрывает мою личность. Перепробовать несколько блюд, которые накладываются друг на друга, точно круги в диаграмме Венна, при этом вести записи непосредственно во время еды, а затем уже писать убедительный анализ на триста, шестьсот или тысячу слов.
Когда читатель открывает газету или журнал (или загружает окошко в браузере), чтобы прочитать в обзоре о новомодном ресторане, он даже не представляет, сколько работы проделано для того, чтобы это было написано. Ему кажется, будто быть ресторанным критиком легко, он думает, что это очень гламурно, волнующе и восхитительно — получать деньги за то, что ешь! Иногда так и есть. Редко, но все же это случается: ты получаешь золотой билет Вилли Вонки и незабываемые впечатления. Тогда можно перекатывать во рту это маслянисто-сливочное, острое, пикантное искусство и чувствовать, как пульсируют сосочки на языке, подобно нежному сердцу певчей птички. Иногда — крайне редко — можно наткнуться на абсолютное совершенство и встретить просто запредельную еду. И в такие моменты я чувствую себя необъяснимо счастливой, точно шлюха, чей кавалер оказался одновременно красив, здоров, одарен, чувственен, щедр и придерживается принципов равноправия.
Но по большей части мне приходится есть тщательно составленные блюда, которые отдают эгоизмом и претенциозностью, от которых начинает тошнить, если съесть чуть больше, чем нужно. Люди в большинстве своем обыкновенные идиоты. И кулинарного критика от дилетанта отличает не просто превосходный вкус. По улицам Нью-Йорка ходят легионы превосходных гурманов. И не просто способность хорошо писать — мир полон людьми, которые умеют создавать тонкую и прочную, точно шелковые нити, прозу. То, что делает кулинарного критика поистине великим — а я великий кулинарный критик, один из величайших, такой, что многие другие хваленые критики могут смело поцеловать меня в задницу, — это готовность выполнять тяжелую работу по дегустации блюд по собственной воле, фиксировать свои соматические впечатления и переводить их в легкую прозрачную прозу. От природы эти навыки далеко не всегда сочетаются в одном человеке. Ведь сфера физических переживаний часто остается невыразимой, а способность складывать слова, наоборот, требует ясности и выхода вовне. Но если вдруг у вас есть способность сочетать в себе плотское и лингвистическое, значит, вы обладаете задатками великого кулинарного критика. Это редкая порода. Поклоняйтесь нам.
