Несколько дней назад Инга собралась и улетела на отдых в Египет, с частью своего коллектива, якобы отметить «корпоратив». Не прошло и двух дней, как Саныч сообщил об отдельных деталях досуга Инги, а Эльвира скинула короткое видео, пересланное молодым танцором из труппы Инги. По дружбе, и из озорства.

С одной стороны, для Сергиевича это не было шоком, к двадцати годам совместной жизни он, разумеется, знал о том, что жена погуливает, да и сам не оставался в долгу, но был осторожен, и его интрижки никогда не всплывали. Но одно дело – знать, другое – видеть. Конечно, можно было бы смириться и жить дальше, но чем дальше, тем сильнее Яна одолевало растущее чувство ностальгии. Виною тому, конечно же, был установившийся порядок житья – сын не был избалован родительским вниманием, большую часть времени проводил у деда. В ту пору Инга увлечённо строила свою школу, и потому ребёнком занимались все, кроме неё – Ян, друзья Яна, его родители. Потом Славу отдали в кадетскую школу, и он приезжал на зимние каникулы, проводя с родителями часть летних. Иначе вышло со вторым ребёнком – восемь лет назад Инга родила девочку. Ян смертельно боялся того, что с ней выйдет точно так же, как и с сыном, но вопреки его ожиданий, Инга изо всех сил старалась быть хорошей матерью: воспитывала, сама отводила в сад, без раздумий отменяла всё, что угодно, если Марта заболевала. К сожалению, идиллия длилась недолго – страсть к танцу и весельям перевесили, и на протяжении двух лет, девочка, которую Инга назвала в честь своей бабушки – Марта, почти постоянно проживала у родителей Яна. Поэтому большая и шикарная квартира большую часть времени пустовала.

Всё чаще и чаще Яна охватывала непонятная грусть, тоска по чему-то светлому, хорошему, словно завещанному давным-давно дедовскими рассказами и старыми книжками. Отпечатки воспоминаний на старых фотографиях, и что-то важное и дорогое, казавшееся бездарно потерянным в суете дней и погоне за фортуной. Несколько лет назад, окончательно поддавшись меланхолии, втайне от жены купил земельный участок в некогда престижном садоводческом товариществе, и отстроил там небольшой домик, куда в отсутствии жены ездил отдыхать. Этот дом Ян превратил в памятник своему детству, здесь он отдыхал от суеты, при этом прекрасно сознавая – из окна хорошего автомобиля или уютного дома гораздо приятнее грустить, чем на автобусной остановке.

Об этом доме никто не знал, но разговор с Эльвирой повернулся так, что продолжили они его в другом кафе, а потом поехали на ту самую дачу, где провели вместе два дня. Возвращаться в город не хотелось, но Эльвира собиралась встречать Новый Год с родителями, а Ян ждал сына на каникулы. Но увы – буквально утром Славка огорошил отца новостью о том, что он собирается провести Новый Год в кадетке с одноклассниками – всё-таки, последний год, выпуск. Конечно же, Ян подозревал, что дело скорее не в одноклассниках, а в одноклассницах, но уговаривать сына не стал. Умозрительно представив, что бы выбрал он сам на месте сына.

Таким образом, планов на Новый Год не было. Конечно же, можно было бы съездить к старым друзьям-приятелям из области, которые собирались на Новый Год в загородном клубе, принадлежащем старинному приятелю Сергиевича. Но что-то останавливало, заставляло молча сидеть за своим компьютером, любоваться мечами на стойке, и курить.

Звонок Риты прозвучал как гром среди ясного неба.

До Грибаново удалось не то, что доехать – долететь. С неба лепил мягкий, хлопчатый снег, который греет сердце, если глядеть на него из окна дома, и вызывает жгучую ненависть, когда на дворники сами собой налепляются комья мокрого снега. И на длинных светофорах, матерясь, стряхивать их с дворников.

Холодно… Атласное платье и ажурные чулки не греют зимой в холодной машине. И эта смешная короткая шубка. Даже ром не помогает. Залезла на заднее сиденье, обхватив колени руками. Вот так и замерзну из-за козла…

Уже в самом Грибаново сбавить ход. Как знал – до полного залил, фиг знает, сколько там стоять придётся… О, вот и поворот. Из динамиков сочувственно поёт Шклярский, как там на самом на краю земли. А вот и колея, и кювет. И корма "Вольво"

– Поздравляем, вы достигли цели маршрута, – услужливо поддакнул навигатор. Остановив "Витару" и прикинув масштабы, понял – сам он по такой снежной каше её не вытянет. Машина, пропахав глубокую борозду ткнулась в берёзку, и похоже, для полного счастья, присела на пенёк. Ян ещё раз глянул в овраг, достал из багажника трос, обвязал им буксировочный крюк, ухватил бухту, и потащил с собой. По такому склону без троса назад он влезет если только на четвереньках.

Поскальзываясь и спотыкаясь, спустился, смахнув снег, налипший на бороду:

– Ты там как, живая? – крикнул он, дёрнув за водительскую дверь…

Наконец-то согрелась. Так приятно. Солнце сквозь листву, речка. Папа учит плавать, а вода, словно парное молоко, которым бабушка поит каждое утро. Впервые нырнула с головой. Папа смеётся, он горд такими успехами…

Открыв дверь – к счастью, не заблокированную, увидел то, что и ожидал. "Это я, почтальон Лейкин, принёс посылку из вашей девочки". Господи, она же с встречи! Что там вообще случилось? Взгляд упал на пустую бутылку рома. Нихрена себе! Бумбу ХО, Мартиника!

– Ты там как, живая? – осторожно коснулся её щеки, мгновенно оценив положение фигуры. Вроде ничего не повредила, кровоподтёков нет. Господь, наверное, хранит пьяных…

Снова холодный воздух, прикосновение. Ах! Да оставьте же меня! Я, спать хочу.

– Да-да, уйдите, – пробормотала сквозь сон.

– Ну нет, радость моя, – со всей возможной язвительностью отозвался, отщёлкивая ремень безопасности. Машинально вытащил ключ… А что делать с её сумкой? Так, а что это у меня в кармансах… Стяжка-стяжечка. Сумку застегнём, вот так, и прицепим к руке владелицы. Не потеряем…

– Вылезай, – похлопал её по щекам. Похоже, нелегко будет. Пофигу, из-за чего, пофиг на всё – сейчас главное, вытащить её отсюда.

И снова кто-то пытается не дать поспать, а ведь там так хорошо: солнце, лето, детство. И ни одного козла. Мотает головой, отстраняясь от настойчивой руки.

– Пожалуйста, оставьте меня. Я хочу спать, – бормочет еле слышно.

С пальцев ног снова начинает подниматься холод, постепенно вызывая дрожь во всём теле. Зубы стучат. Вздрагивает.

– Нельзя, нельзя тебе засыпать! – наклонившись прямо к уху, почти криком. "Думай, голова, думай!" Привычно шарил по многочисленным карманам своей "Аляски", ладонь наткнулась на что-то плоское, металлическое. Слава Богу, не выронил. Каталитическая грелка, верный спутник рыбака и не только… Включил, вложил в ладони. Почти ледяные…

– Не спи, мать, не спи!

Она ненавидит эту присказку. Пусть, пусть разозлится. Это приведёт её в чувство.

Широко открывает глаза. Чорт! Что происходит? Почему так холодно? Голос знакомый и взволнованный…

– Янчик? Ты принёс ром? Ты долго, – еле выговорила сквозь стучащие зубы. Обхватила себя и грелку.

– Ммммне холодно!

– Держи, держи её крепче! – зажимает её ладони своими, дышит на них, чувствуя, как грелка понемногу набирает силу, теплеет, – Всё, всё будет! И ром будет, и джин, и ананасы. Ты же любишь ананасы?

– Ненавижу. Но они должны подходить к рому. У меня, кажется, телефон сел и машина сломалась. А ты что тут делаешь? -

– Как это что? Мы же с тобой на бал едем! – ляпнул, не задумываясь. Пусть удивится, она же умная, даже бухая в щи, она помнит, что никакого бала сегодня не планировалось, – Ты будешь в белом платье, я во фраке! – добавить абсурда. Лысеющий, кряжистый, бородатый, он понимал, что во фраке бы выглядел на редкость нелепо.

– А, ты жениться зовёшь? А ладно, давай. Всё равно со своим развожусь, только согггрей меня.– Трясется всё сильнее. Тело начало ощущать тепло, но она тряслась, так, что это было видно. И зубы стучали.