– К концу дня они будут грязными, – уверила Энид, снимая бирки с трех пар белых сапог, чтобы девочки могли надеть их сразу же. На улице дети принялись перепрыгивать через трещины в асфальте – его они видели нечасто. Энид вспомнила, как сегодня утром Рич шел по подъездной дорожке с развязанным шнурком – так торопился выйти из дома.

– Что-то происходит? – спросила Коллин.

– О чем ты? – уточнила Энид.

– Рич выглядит… не знаю. Обеспокоенным.

– А ты его спрашивала?

Коллин скрестила руки. «Он мне ничего не говорит» – подумала она.

– Они узнали, откуда взялся череп?

Энид пожала плечами.

– Насколько я знаю – нет.

– Юджин ничего не говорил? – допытывалась Коллин.

– Только то, что они вернутся в Проклятую рощу в конце месяца, – сказала Энид. – И я получу свою стиральную машину с сушкой. Ты не знаешь, каково это – когда у тебя шесть детей.

– Нет, – сказала Коллин, пощипывая уши. – Не знаю.

– Да ладно тебе. Я не это имела в виду.

– Я знаю.

На повороте к дому Ларка стояли, охраняя проезд, два туалета – как два несочетающихся между собой фарфоровых льва. Рича подкидывало на изрытой колеями двухколейке, и в груди у него клокотало беспокойство. Всю жизнь он получал оплату за фут доски, и хотя новости о переходе на дневную ставку уже какое-то время витали в воздухе, он все равно оказался к этому не готов. Он припарковал пикап, взял с сиденья упаковку пивных банок «Таб» и жестянку с обедом. Хлопнула дверь, и звук отозвался в ноющей спине болью. Киллер и Банджо подскочили к нему, виляя хвостами.

– Стручок, тебя где носило? – спросил Ларк, с комфортом расположившись в кресле, стоящем на крыльце. На колене у него покоился уже наполовину готовый снежный человек.

– Застрял на хребте Оленьего ребра.

– Вы разве не расчистили Ребро пару лет назад?

– С западной стороны. Теперь мы на восточной.

Рич поставил ногу на нижнюю ступеньку. Одно это движение, и боль прострелила левую ногу до самой пятки. С работой, в общем-то, проблем не возникало – боль появлялась, только когда он долго сидел неподвижно.

– Как продвигается дерьмобизнес? – спросил он, поднимаясь по лестнице.

– Как обычно.

– Кел прислал тебе бифштекс с луком.

– С луком. – Ларк хмыкнул, потом сузил глаза. – Что ты тут забыл в будний день? Я же сказал Марше, что не нужно меня проверять. Не помру.

– Знаки уже готовы?

– В магазине. – Ларк кивнул головой в сторону пристройки с ржавой крышей.

Хворост, который Ларк продавал туристам по баксу за вязанку, был сложен под навесом.

Голень Рича пульсировала, под коленом красовался приличный синяк, костяшки пальцев были разбиты, на запястье – рана, которую не мешало бы зашить. Сквозь стекло в двери магазина он заметил знак, лежащий поперек верстака. Рядом – ведро, в котором отмокала кисть.

– Они высохли? – спросил Рич.

– Еще полчаса. – Ларк поскреб челюсть.

Каждый год Рич подвозил Ларка, чтобы помочь собрать ему дорожные знаки, расставленные с интервалом в две мили по обе стороны от моста Золотого медведя, вдоль шоссе 101 от Кресент-Сити до Орика.

Рич покрутил на ладони жестянку, мясо было теплым даже сквозь слой алюминия. Ларк принюхался. Он, конечно, весь день не ел горячего.

– Так и будешь тут стоять, как чертов гробовщик? – проворчал Ларк.

Рич убрал со стула фотоаппарат «Полароид» и, держа спину прямо, поставил на его место упаковку с пивом и жестянку с обедом.

– Тебе кто палку в задницу засунул?

Белка-летяга уронила желудь, который покатился по крыльцу и стукнул Киллера по спине. Пес приоткрыл один глаз, но разбираться с этим дальше ему было явно лень.

– Что с черепом? – поинтересовался Ларк.

Рич пожал плечами. Влажные от пота складки рубашки терлись о кожу, вызывая зуд.

– Слышал, государственные ищейки там все перерыли. Если эти ребята найдут хоть один обломок ногтя, тут же навсегда перекроют рощу. Кто их вообще туда навел? Мерл?

– На кой черт ему это делать? – возразил Рич.

– Да кто знает. Он вечно ведет какую-то свою игру. – Ларк сплюнул через перила. – Слышал, Джим Мюллер продал свои восемнадцать сороковушек? – спросил он, хотя Рич никому об этом не рассказывал.

У Ларка не было телефона, ходил он с двумя тростями, из всех средств передвижения – только древний «Интернешнл», который уже тридцать пять лет было как не сдвинуть с места, и все равно Ларк мог рассказать, что происходит где угодно: хоть на далеком хребте рядом с Кузнечной рекой на севере, хоть на юге от Угриной дороги, хоть на востоке от Троицы. Как будто слухи путешествовали по реке, и ему достаточно было окунуть палец в воды Кламата, чтобы узнать последние новости.

Рич подтолкнул жестянку носком сапога:

– Бифштекс остывает.

Собаки подняли головы. Боров учуял запах, хрюкнул и поковылял к крыльцу, но Ларк сделал вид, что ничего не услышал.

– Сколько в среднем живет установщик чокеров?

Именно этот вопрос задал ему Ларк, когда в пятнадцать лет Рич впервые спросил, как ему устроиться на работу. Это Ларк, лучший друг его отца, спилил тот самый сук, который его и прикончил. Никто в этом не был виноват – разве что только порыв ветра, но Ларк все равно винил себя и всю жизнь нес на душе это бремя. Каждый день – пока еще мог куда-то ходить – он таскал с берега реки по камню, чтобы положить рядом с пнем того самого дерева. Гора камней, отмечающая все дни, которые Рич прожил без отца.

«Трелевка леса – верный путь к смерти, увечьям и травмам. Иди лучше в школу, научись там чему-нибудь», – посоветовал Ларк, когда Рич замешкался с ответом. В свои пятнадцать Рич был выше всех своих учителей. Он ненавидел протискиваться в дверь класса, ненавидел, какие на него все бросают взгляды.

Когда он пошел спрашивать второй раз, то пришел прямо на вырубку, где работала бригада Ларка.

«Ты тут какого черта забыл? – крикнул Ларк, пытаясь перекрыть рев пил – в те времена все пользовались шумными «МакКаллохами». – Ты что, помереть хочешь?»

Голос Рича клокотал от ярости.

«Я хочу работать».

«Знаешь, сколько в среднем живет установщик чокеров?»

И снова Рич не знал, что ответить. Нужно было придумать что-то умное, хлесткое, тогда, может быть, Ларк позволил бы ему остаться, но тут загудел старый паровой свисток, сбивая Рича с мысли и пробивая дыру в самом сердце.

– Свисток на ланч, – сказал Ларк в настоящем, улыбаясь воспоминаниям и не поднимая глаз от своей резной фигурки.

Рич наблюдал, как медленно вырисовываются мощные плечи снежного человека. За все эти годы Ларк вырезал, наверное, с тысячу этих фигурок. После смерти отца Ларк часто начал брать Рича с собой на рыбалку. Потом он усаживал его на крыльцо и вырезал фигурки, пока на сковородке шкворчала форель, а свиньи рылись в рыбьих кишках. Затем он заезжал в «Улей» за сладкими булочками, чтобы привезти их маме Рича.

Жена Ларка умерла, когда в двадцатых годах прорвало плотину и случилось наводнение. Ларк вернулся домой с лесозаготовок спустя неделю, когда ее уже не стало.

Он так и не смог с этим смириться. «Это было еще до того, как они с твоим отцом познакомились», – рассказывала мама Рича.

Ларк редко упоминал о своей жене из племени карук, только говорил иногда, что она родилась среди народа, живущего выше по реке, всегда была очень осторожна, что она говорила с ним на своем языке, когда сердилась, и что она немного говорила на языке юрок, что она могла надергать волокна из дикого ириса и смотать бечевку, а из нее делать жаберную сеть такую крепкую, что она могла удержать тридцатифунтовую рыбину в два ее роста. Ларк сделал ей могилу, хотя тело ее так и не нашли. Рич видел ее надгробие недалеко от того места, где были похоронены его родители – по другую сторону невысокой каменной стены, отделяющей белых мертвецов от индейцев.

– Где твои зубы? – спросил Рич.