Местные жители с напряженной радостью и с интересом на лицах встречали прибытие эшелона:

– Откуда вы, ребята?

– Со всей России, мамаша! – отшучивались солдаты. Наверное, это и было правдой.

Вдоль воображаемой платформы полуразрушенного вокзала располагались импровизированные лотки, и подростки с почтенными дамами, закутанными в бесформенные платки и чёрные сарафаны, радостно зазывали отведать угощения. Но комбат строго-настрого приказал оставаться в вагоне, и мы лишь из окна любовались дешёвым изобилием пищи.

– Ребята, берите котлетки, по пять рублей, по пять рублей отдаю. Десяток по четыре будет! – упрашивала пожилая чеченка с миской ароматных яств.

Котлеты и пиво проникли в вагон, и вскоре мы, уже не стесняясь лакомились ими. Мне думалось: «А насколько он понимают, кому предлагают подкрепиться? Или это присущая человеку жажда наживы? Или очередной абсурд войны?»

На ночёвку остановились в Гудермесе. До пункта постоянной дислокации – Ханкала – оставалось тридцать километров. Выбрали дозорных. Командир сформировал группы по трое солдат во главе с офицером, прапорщиком, которые должны были по очереди охранять наш сон, эшелон и технику. До всех был доведён приказ: «При звуках стрельбы – падать на пол и выползать под рельсы, где занимать позицию для обороны и ведения огня! Стрелять одиночными, беречь патроны».

Не раздеваясь, с автоматом в обнимку лёг на вторую полку плацкарта. Уснул быстро, несмотря на звуки отдалённой стрельбы. Снился дом, родные, Питер…

Я даже не понял, как свалился на пол: из-за взрывной волны от выстрелов гранатомётов или от испуга из-за автоматных очередей. Боли от падения не почувствовал. Быстро снял автомат с предохранителя, дослал патрон в патронник и принялся ждать. Складывалось ощущение, что обстреливают со всех сторон. Вагон вибрировал и дрожал от взрывов.

Посмотрел на часы. Через тридцать минут начнётся новый день. «Доживу?» – промелькнула мысль. Я лежал на спине, у ящика с наркотиками, и думал, что меня заставило приехать сюда, в эту такую далёкую страну. Приказ, верность долгу, романтика или ещё какое-то необъяснимое желание молодости… В голове мелькали яркие сцены из, казалось, уже прожитой жизни. Мысленно я прощался с близкими и в очередной раз спрашивал себя, что я здесь делаю. Интенсивность выстрелов нарастала. «Сколько времени прошло? Впрочем, какая разница. Дожить бы до рассвета…» – таков был мой диалог сам с собой.

Со второй полки донёсся голос начальника аптеки – старого, «продуманного» прапорщика Чеботарёва, который не собирался прыгать:

– Вячеслав Иванович, возьмите пластиковую бутылку! До туалета далеко ползти.

– А вы почему не спрыгнули, Андрей Владимирович? Тут внизу хоть камни какие-то есть.

– Не помогут нам эти мешки, если начнётся по-крупному. Да и старый я уже от судьбы бегать!

Через минуту к нашему проёму подполз комбат и прервал разговор нецензурной речью.

– Док… ты что… тут делаешь?

– Наркотики охраняю. Готовлюсь принимать раненых, развернуть полевую палату и оказывать им медицинскую помощь.

– Занять позицию под вагоном!

– А как же наркотики? Кто будет помощь раненым оказывать?

– Выполняйте боевой приказ, товарищ старший лейтенант!.. Чеботарёва хватит.

Страшно было выползать на улицу. К тому же ночью заметно похолодало. Взяв матрас, я пополз к выходу. По лестнице на руках спустился с вагона и залёг между рельс на шпалах в ожидании нападения. В какую сторону направить свой автомат? Мне казалось, что выстрелы раздаются отовсюду. Вфить… вфить… вфить, подобно птичкам-полёвкам, засевшим в кустах. Бабах, бабах – сполохи от гранатомётов. Стрелять было бессмысленно. Кроме трассирующих пуль и огневых зарниц, периодически освещавших привокзальную площадь, видно ничего не было. Когда же появятся те, кто нас атакует? Или они хотят уничтожить врага без близкого боя? Я рассудил, что пока нападающие не показали себя, лучше поберечь патроны и гранаты, так как на руках было лишь два магазина для АКС и три к ПМ. То ли от перенапряжения, то ли от усталости я не почувствовал, как уснул.

– Подъём, док! Всё самое интересное проспал! Бой позади… – толкнул берцем полковник-инструктор.

На часах пять тридцать. Скоро будет светать. Раненых и убитых не было. Посчитали дырки от пуль на вагонах – тоже немного. Ребята находились в какой-то эйфории от боевого крещения. Ещё не одну неделю мы вспоминали всё новые и новые подробности боя под Гудермесом. Удивительно, что все мы (двести пятьдесят семь человек отдельного батальона радиоэлектронной борьбы) остались живы и невредимы, так как многие не берегли свои патроны и обнаруживали себя стрельбой.

Поезд двигался со скоростью десять километров в час, останавливаясь перед каждым мостом, где сапёры проверяли полотно. Под Аргуном наш эшелон обокрали – и это с выставленным караулом. Местные мальчишки залезли на движущиеся платформы и на ходу выбросили аккумуляторы из боевых машин. Ни у кого не поднялась рука стрелять в спины убегающих десятилетних пацанов. «Им бы в школу сейчас, а не во взрослые игрушки играть», – подумал я, поражаясь очередному абсурду войны. По прибытию пришлось заместителю по вооружению списывать их на «новый бой», а мы с психологом выпустили по этому случаю второй боевой листок.

Вечером мы прибыли на станцию Ханкала, которая представляла цепочку фанерных будок с дощатыми столами и лавками, с хитрыми продавцами и самыми большими в стране ценами на всё. Тут же жарили шашлык, тут же варили нехитрую шурпу и тут же отблескивали витрины с турецким и украинским золотом в окружении военной формы и роскошного вида полотенец с изображением обнаженных девиц.

Ханкала стала известной благодаря военному аэродрому, а с недавнего времени здесь разместились центр ОГВ(с) и 42-я МСД, которая пришла на смену первой. Пули, мины, гранаты, вертолёты, пыль, бронетехника, всевозможные вооруженные формирования – первое, что бросалось в глаза. Анархия или порядок? Я так и не определился с термином. А вокруг постоянно шла стрельба, набирали счёт ежедневные человеческие потери, то от рук врага, то от собственной халатности. Чувствовалась партизанская война, которой способствовали продажность некоторых лиц и амнистия.

Вечерами было красиво. Мы разместились на равнине. На юге поднимались Кавказские горы, местами покрытые снегом. В ночном зареве пылали нефтяные вышки. Солдаты выпускали ракетницы и трассера, и меня не покидало ощущение детского праздника с искусственным, бестолковым салютом. Ночью «чехи» (так называют чеченцев) обстреливали блокпосты, заставы, и «взаимные любезности» могли продолжаться до утра, подкрепляемые бомбометаниями САУшек. К этому быстро привыкаешь, и после напряжённого дня наступал здоровый, крепкий сон.

В чистом поле мы разбили палаточный лагерь в несколько линий. На первой, примыкающей к разбомбленной взлётно-посадочной полосе, – жилые палатки с медпунктом, на второй караульная палатка со складом вооружения, палаткой комбата. На третьей – вагончик финслужбы (кунг), столовые (солдатская в УСБ и офицерская в УСТ), полевая кухня (печки на колёсах), продсклад и вещевой склад. Четвёртая линия – это умывальники, полевой душ (брезентовый забор и шесть позиций) и дощатые туалеты. Потом парк военной техники, и далее следовал командный пункт с самодельной баней. Всё было сделано своими руками. Медицинский пункт развертывали трижды, так как зампотылу первые два раза не нравилось. Имелся даже импровизированный спортгородок с турниками и скамейкой для качания верхнего пресса. Сейчас нас окружает кольцо из боевых частей, но скоро их выведут в Россию (на «большую землю»), и мы останемся одни. Пока нам дали время на адаптацию к местным условиям и притирку техники и жизнеобеспечения.

Кормили бесплатно, но невкусно: сухая картошка, килька в томате, тушёнка, сухари. Фруктов и овощей не было. Вода оказалась низкого качества, и временами на ней плавали жирные пятна. Думаю, что это нефтяные разводы. Самый ценный подарок в жару – это полторашка газировки. Днём градусник показывал тридцать шесть. В «тихий час» невозможно было что-то делать или писать. Командир старательно выискивал тех, кто дремлет, и шуточно наказывал.