Доктор кивнул. Похлопав себя по карманам халата, аккуратно извлек портсигар. С негромким «спасибо» я взяла одну, позволила подкурить себе и плюхнулась обратно в кресло, выпуская столп дыма из носа.

– Он погиб, насколько я знаю?

– Да, полгода назад, он…

– Вы не чистокровная француженка. Предположу, что ваша мать отсюда, а отец? – видимо не желая начинать терапию с обсуждения акта самоубийства, резко переключился Робинс.

– Моя покойная бабушка после второй мировой переехала во Францию из Египта. Тут встретила деда, наполовину француза, наполовину египтянина. От него пошла моя фамилия.

– Значит, вы наполовину египтянка, наполовину француженка. А вы сами бывали на исторической родине отца?

Робинс ничего не записывал, и лишь маленький шипящий диктофон с горящей красной лампочкой напоминал мне о том, что я на приёме. Напоминал о том, что я… не совсем здорова.

– Нет. Мы планировали семь лет назад, но случилась ужасная авария. Я на девять дней впала в кому. Пришлось отложить поездку, а больше не представилось возможности.

– Семь лет назад? С того момента вас начал мучить один и тот же сон? После аварии?

– Верно, – кивнула я, – после аварии.

– Расскажите о своём сне, в деталях.

– Ничего особенного, – теребя заусенец, прошептала я. – Но вряд ли будет корректно назвать это обычным сном.

– Почему же?

– Это не сон. Это забвение, доктор.

– Забвение?

Я поджала губы.

– В последнее время я стала видеть мужской силуэт со странной формой черепа. – Рваным движением я стряхнула пепел и крепко затянулась сигаретой, постукивая ногой. Над головой сгущались тучи, хоть за окном и слепило солнце. – Как будто человеку прикрутили голову собаки.

– Ага, голова собаки, – задумчиво пробормотал доктор.

– Это странное состояние возвращает меня в реальность лишь тогда, когда он или я произносим одну и ту же фразу.

По спине пробежал табун мурашек размером с носорогов. Захотелось обернуться, словно за спиной кто-то стоит. Наблюдает. Слушает. Я посмотрела на нагоняющий жути диктофон и почесала колено. Представила, как через пару лет изо дня в день буду вещать эту к тому моменту заезженную историю в больничной палате для умалишённых, и скукожилась.

Робинс не моргал, глядя на мои руки, а затем резко схватил лист бумаги и стал записывать. Я знала, что там написано ещё до того, как доктор развернул планшет и показал мне мой кошмар.

«Danny ahabi yabi».

– Я правильно записал?

– Не знаю. Это какой-то бред. Я произношу его, но не знаю языка, на котором говорю.

– Может, латынь? – Не сводя глаз с записи, он поправил съехавшие на нос очки.

– Я интересовалась. Только зря потратила целый день. Это не латынь.

– Древний египетский, греческий?

– А может это и не язык вовсе, – пожала я плечами.

– Заклятие?

– Ага. Заклинаю себя угомониться и наконец-то нормально поспать.

Робинс задумался, нахмурив брови. Несколько минут он молча смотрел вперёд, что-то высчитывая у себя в голове, но единственным, что я хотела от него услышать, были слова: «Авария просто повредила ваш мозг. Сон ничего не значит. Просто больная фантазия. Сломанный механизм».

– Не думаю, что это бессмыслица. Навязчивые сны, на протяжении стольких лет повторяющиеся изо дня в день, обычно имеют под собой какое-то основание. Забытое воспоминание из детства, травмирующий опыт.

– Думаете, я забыла, как препарировала лягушек в детстве?

– Или людей, – словно между прочим пробормотал доктор. – В любом случае, нам следует начать с самого начала. Твоё подсознание хочет нам что-то рассказать. Оно уже говорит нам.

– Оно кричит, доктор, но что это меняет? Я не контролирую это. Я ничего не могу сделать.

– Что-то, забытое очень давно, вспомнилось, когда вы попали в аварию. Так часто бывает с людьми, которые потеряли память. Случайный удар головой – и замки слетают. Память возвращается. Вы что-то забыли, Аника. Нечто очень важное, и не хотите это вспоминать.

– И что вы мне предлагаете?

– Вспомните, Аника. Позвольте себе вспомнить.

– Отличный совет. Что-то из одной категории с «не грусти, если тебе грустно»?

Но это едкое замечание доктор не расслышал, слишком увлечённо делая пометки о моём психическом состоянии у себя в блокноте.

Когда я притащилась домой, на улице уже давно стемнело. Тюльпаны соседки, мадам Розетты, днём казавшиеся единственной наградой за то, в какой помойке я теперь выживаю, при вечернем освещении зловещими тенями расползлись по стенам.

Я торопилась, по третьему кругу прикладывая размагниченный ключ к подъездному замку. Липкое ощущение, навязанное паранойей, щекотало спину и дыбом поднимало волосы на ногах. Руки покрылись мурашками.

По дороге из клиники я представляла, каким будет следующий кошмар. Случится ли это, когда я еду в вагоне метро или же когда стою в очереди в супермаркете, особого значения не имело. Я не могла предугадать заранее, но… вдруг это произойдёт здесь и сейчас? Голова шла кругом.

Я часто заморгала, пытаясь отогнать дурные мысли и продолжая теребить замок, который, как назло, всё никак не отпирался. Под ноздрями загулял пар, хоть на улице было не меньше двадцати градусов. Липкость, сжимающая затылок, концентрировалась и опускалась ниже, заставляя сердце учащённо биться.

А может, я до сих пор спала? Вдруг реальность и вовсе больше не существовала? Как мне теперь следовало отличать сны? Где находилась размытая грань между реальным миром и видениями?

Напряжение, вызванное бесконечным хаосом мыслей, подкосило колени. Казалось, сейчас из-за угла на меня выскочит что-то очень недружелюбное, но вместо этого в лицо ударил порыв промозглого ветра. Пара облезлых котов, всегда ошивающихся поблизости от дома и гадящих под дверью, внимательно за мной наблюдали. Тени и ветер всколыхнули цветастое полотенце этажом выше, а потом раздалось пиликанье.

Я запрыгнула в подъезд, заперла дверь спиной и с рекордной скоростью взлетела вверх по винтовой лестнице.

– Аника? – позвала из гостиной мама. Её голос подействовал на меня успокаивающе, хоть и понимала, что в схватке с монстрами она ещё более бесполезна, чем сумка, которую я сжимала в левой руке и которой минуту назад планировала отбиваться.

– Дома. – Сняв кроссовки, я напоследок заглянула в окно в коридоре, чтобы убедиться в том, что кроме топчущих цветы котов ничто не представляло угрозу, и быстрым галопом помчалась в гостиную.

Мама сидела на диване, обложившись старыми фотоальбомами. На кухне возвышалась устрашающая гора грязной посуды, воняло гарью. Я быстро идентифицировала источник запаха, когда мама попыталась откусить частичку чего-то сгоревшего и чуть не сломала себе передние зубы. Обидное обстоятельство – это был мой ужин.

– Печенье, – пояснила она, когда я села рядом и вытянула ноющие от долгой прогулки ноги.

– Что делаешь? Ну, помимо разведения салемских костров.

Только в качестве ведьм пыткам подвергалась еда, а костром служила старая, больше не подлежащая восстановлению плита.

– И не стыдно тебе вечно подшучивать над старой, больной женщиной?

– Из нас двоих болезненно и не на свой возраст в последнее время выгляжу только я.

Здесь я ничуть не лукавила. Агата Ришар блестела как глянцевая картинка даже в худший из своих периодов.

– Вообще-то я решила разобраться с коробками, которые пылились в шкафу после переезда. Нашла твои детские фотографии. – Она потрясла у меня перед носом альбомом и развернула его на первой странице. – Такая малышка.

С картинки на меня смотрела беззаботная девочка лет пяти: вьющиеся тёмные волосы, покрасневшие от солнца щёчки, большие глаза медового цвета в обрамлении густых ресниц. Галиб Ришар, статный мужчина тридцати лет, по совместительству мой, тогда ещё живой, отец держал меня на руках и жмурился, позволяя выдергивать волосы из своей пышной бороды.