– Я просто сказал ей, что общался с тобой буквально несколько часов назад. Она поинтересовалась, как у тебя дела…
Мы уже почти дошли до комнаты Жерара, но дверь оказалась закрытой, и он упёрся спиной, пока кончик зонтика медленно продавливал в нём дыру.
– Я ведь просила тебя держать всё в секрете, Жерар!
– Да я ничего такого и не сказал! Я ничего не говорил про твою маму, просто сболтнул, что тебе сейчас не очень, и ты видишь странные сны, Аника, клянусь!
– Ты не представляешь, как сильно я мечтаю убить тебя…
Господи, я на полном серьёзе тыкала в него зонтиком. Отбросив несостоявшееся орудие убийства в сторону, я сделала несколько шагов назад.
– Честно, я не говорил ей о том, что ты болеешь.
Не говорил о том, что ты болеешь…
Давно забытое детское воспоминание удавкой стянуло шею, когда Жерар вдруг протрезвел и посмотрел на меня так, как я сама когда-то смотрела на Луизу. Новенькая в классе. Странная девочка, только-только потерявшая родителей. Сидела на задней парте и никогда не смеялась. Учителя предупредили нас, что после смерти родителей у Лу иногда случались панические атаки, но это не остановило весь класс, а только подстегнуло детский интерес. Психованная. Больная. Ненормальная. Мы смеялись над ней. Стояли кругом и тыкали пальцами, пока Луиза жалась в угол и кричала.
Я отмахнулась, сдерживая слёзы, когда Жерар протянул ко мне руку, словно успокаивал буйное животное, и, прижав в груди сумку, пулей вылетела из грязной квартиры. В попытке выбросить взгляд Жерара из своей головы, я потерпела неудачу и, когда дошла до метро, громко разрыдалась.
Ненормальной теперь была я, а не Луиза Ру. Та окончила университет, вышла замуж и удумала отомстить мне, запустив таргетированную рекламу своих курсов об успешном успехе.
Меня словно прибило к земле огромным камнем. Ноги одеревенели и не желали двигаться. В ушах звенело. Я оплакивала всё сразу: упущенные возможности, прогрессирующую шизофрению, недопитый последний бокал дорогого шампанского из того утра, в котором мне сообщили о том, что всё моё наследство опечатано, а к вечеру я должна выехать из квартиры в самом центре Парижа.
Люди проходили мимо и смотрели на меня, в их взгляде читалось «психованная».
Если карма действительно существовала, то сколько бы раз я не слала её к чёрту, она, гадина, меня всё же догнала!
Стоя с бутылкой бурбона у кабинета Алекса, я написала маме, чтобы не ждала к ужину, и громко, на весь коридор, высморкалась в салфетку.
Уже с порога я почувствовала, что Лилит в первом доме[4] не только у меня. Алекс в очень напряжённой позе сидел за рабочим столом и хмуро таращился в мобильник. Когда я плюхнулась рядом и со стуком опустила бутылку перед его носом, он приподнял голову и тут же вернулся к своим делам.
Прежде чем начать распинаться о своих проблемах, я вежливо поинтересовалась:
– Что-то случилось?
– Ничего.
Мои мечты о том, чтобы напиться, упёрлись в обстоятельства. Обстоятельства злобно что-то печатали, а потом развернулись и с раздражением уставились на то, как я пытаюсь открутить крышку.
– Что это?
Глядя на бутылку бурбона, я не сразу нашлась с ответом, поскольку понятия не имела, какие слова ожидал услышать Робинс при виде попсовой этикетки Jack Daniels.
– В Америке такое не пьют? – уточнила я.
– Ты собираешься напиться?
– Я планировала напиться вместе.
– Я не пью, – сухо отрезал Алекс и вернулся к своему телефону.
– Понятно. – Я так сильно закатила глаза, что удивилась, как они там не застряли. – Что случилось?
Сегодня Алекс был в чёрном худи, которое я носила как символ хренового дня. Он устало потёр переносицу, растрепал каштановые волосы и, поломавшись для вида всего минутку, протянул руку.
– Давай сюда своё пойло.
О таком не требовалось просить дважды. Пока я искала стаканы, Алекс запер дверь в кабинет и выключил лампу над рабочим столом. Накрыл то, от чего ожидали быть глазом Гора, полотенцем и с весьма печальным видом развалился на диване, на котором я обычно читала.
Я стряхнула прикрывавшие безобразный педикюр туфли и села рядом, коснувшись плечом его руки. Прищурившись, я подняла голову и стала изучать профиль немного грубого небритого лица. Алекс был привлекательным. Привлекательным камнем. Он как будто не догадывался, что нравится женщинам, и этим отталкивал ровно настолько же, насколько и притягивал.
«Здоровые отношения, обращаться сюда» – читалось у него на лбу, а чуть ниже, в ямочке под шеей – «Нет, Аника, тебе не сюда. Отвернись».
Мы были знакомы всего ничего и совсем друг друга не знали, но, обычно разговаривая про его работу и мои сны, быстро и как-то незаметно, естественно, сблизились. В дружеском плане. Я не сгорала от неконтролируемого желания подарить ему первый за последние полгода поцелуй, но одним вечером, уже проваливаясь в сон, почему-то задумалась о том, какая пара могла бы из нас получиться.
Несмотря на дерьмовые обстоятельства, как и любой молодой девушке, мне определённо не хватало немного тепла и романтики. От того, насколько грустно и печально осознавать собственную непривлекательность в последнее время, я поморщилась и сделала первый глоток дешёвого бурбона.
– У меня есть ребёнок, – внезапно выпалил Алекс, залпом осушая свой стакан.
– Ребёнок? – Поперхнувшись, я уронила несколько капель себе на джинсы.
– Мне тридцать, не надо так удивляться.
– Я не удивилась, – соврала я. – Просто за две недели ты впервые об этом упомянул.
– О таком принято говорить с самого начала?
Не ответив ему, я силой протолкнула бурбон в горло и почему-то подумала о сорокалетнем Макаллане, бутылка которого когда-то в начале двухтысячных досталась папе за весьма неприличную сумму.
– Кас. Ему пять, – с теплотой в голосе прошептал Алекс, протягивая телефон экраном вверх.
Я недолго рассматривала мальчишку на руках у худосочной дамочки. Ради благосклонности Робинса выделила их сходство и как можно скорее вернула мобильный.
– В чём проблема?
– Я не видел Каса почти полгода. Купил ему и его матери билет из Нью-Йорка до Парижа. Оплатил отель. Целый месяц готовился к их визиту, но сегодня утром она позвонила и сказала, что они не приедут. Поменялись планы.
– Вы женаты?
Уставившись в пустоту усталым, поникшим взглядом, Робинс сделал глоток и пробормотал:
– Развелись три года назад.
– Почему?
Он повернул голову в мою сторону и слабо, словно сожалея о том, что всё так получилось, улыбнулся.
– Я не всегда хорошо умею демонстрировать свои чувства. И много работаю.
– И ты жалеешь об этом до сих пор? О том, что вовремя не продемонстрировал, как сильно любишь её?
Я спросила вовсе не потому, что строила планы на профессора. Просто в этот самый момент остро нуждалась в том, чтобы услышать, что не одна горько сожалею о многих поступках и решениях в прошлом.
– В первый год. – Алекс задумался, откинув голову на спинку дивана. – В первый год жалел, но скорее не наши отношения, а самого себя, оставленного в пустой квартире.
– Грубо, но честно, – ответила я, а потом обняла бутылку и повторила позу профессора, запрокинув голову.
Вверху не нашлось ничего интересного: из обычного бетонного потолка торчали ржавые трубы, сползавшие по восточной стене. Со стороны западной стены приближалась тьма. Рабочий день сотрудников закончился и они, выключив свет, разошлись по домам, где их ждали дети, жёны или не понаслышке знакомая мне пустота.
– Я честно хотел карьеру и семью, но теперь не уверен, что такое «честно» устраивает женщин.
– О, профессор, не думала, что вы из тех, кто любит говорить о женщинах в общем. А как же индивидуальный подход?
– Да-да, ты права, – тут же затараторил он, нервно поправляя очки. – Прости. Заговорился…