– В каком смысле – моя очередь?

– Ты чем занимался после моего ухода?

– Сходил в зал, поплавал, пошел в кино – все.

Она чего-то от меня хотела, а я не откликался. Руки ее, как в ту первую ночь, обвивали салфетку вокруг ножки бокала. Так она собиралась с мыслями, прежде чем заговорить. Я прекрасно знал, к чему она ведет. В твоей жизни наверняка есть другие люди, не только я. Не хочу сбивать тебя с пути. И, кроме того, я по-прежнему лежу на дне. Точного порядка я не знал, но мог сказать заранее, что именно таковы будут основные тезисы ее краткой речи, потому что из долгого опыта общения с отцом я понял, что грядет краткая речь.

Официантка едва успела отойти, а Клара уже попросила по второму бокалу. Стремительно, подумал я.

– То есть сказать это вслух ты решил предоставить мне? – произнесла она.

Мне оставалось одно – смотреть на нее в упор, пока она не опустит глаза.

С Инки она так же начала разговор? Сказать это вслух ты решил предоставить мне? Дважды за день? Ненавижу разговоры, которые грозят мне полным обнажением, – даже когда не могу предугадать заранее, что именно придется обнажать, даже когда знаю, что обнажение как абстрактное понятие на порядок лучше полной закупорки. Что я такое скрываю, чего она еще не знает?

– Я собиралась это сказать в электронном письме два дня назад.

Зачем она увиливает?

– Почему же ты его не отправила?

– Потому что я тебя знаю: ты бы прочитал его так, этак, повернул на 180 градусов, потом на 360, на 540 – и ничего бы из него не вынес. Скажи, что я не права.

– Ты не права.

– Видишь, я тебя знаю.

Она собиралась обвинить меня в том, что я не слушаю ее предостережений, требую от нашей дружбы того, чего она мне не обещала, на что всяко не способна. Она это и раньше говорила, нет нужды повторять – именно это витало над каждой минутой, которую мы провели вместе. И вот сейчас выйдет наружу. Знаю я эту риторику «дело-не-в-тебе-а-во-мне». Сам много раз такое произносил.

– Ты меня тогда спросил, могли ли мы оказаться у Ганса на вечеринке и остаться совсем чужими. Я иногда сталкиваюсь с людьми, с которыми больше не разговариваю. Ничего страшного. Я даже не против их возненавидеть, если это единственный способ сбросить старый багаж. Я знаю, насколько переменчива. Но если мы станем чужими, и я тебя возненавижу, и увижу, как ты поворачиваешься спиной, стоит мне войти в комнату, знай одно: ни одна часть моей души никогда не забудет эту неделю.

– Почему?

– Потому же, почему и ты не забудешь.

– Все это начинает напоминать кривоватое «прощай».

– Скажем так: возможно, это и есть наш ад. Чем ближе мы сходимся, тем больше отдаляемся. Между нами скала. Я не сопротивляюсь. Или скажем так: нет у меня сил с этим бороться, по крайней мере сейчас. Если честно, мне кажется, у тебя их нет тоже.

– Не говори так.

– Почему? Это же правда.

– Ты воздвигла эту скалу четыре ночи назад, не я.

– Возможно. Но я понятия не имела, что и для тебя эта скала окажется такой удобной преградой.

Было ли это правдой или Клара увидела нечто, чего я упорно избегал? Неужели скала между нами нужна и мне тоже? Может, моя привычка увиливать, сомневаться, искать скрытые смыслы – всего лишь мой способ сохранять дистанцию через сближение? Какие сомнения, какие страхи я скрываю? Может быть, осуждая ее за переменчивость настроения и постоянных техдругих, за язвительность ее выпадов, я на самом деле осуждал верхушку айсберга, который вовсе не стоял между нами – на самом деле это мои мили и массы слежавшегося подводного льда наносили нам подлинный ущерб?

– Слушай, – начал я, подвинувшись. Может быть, я просто пытался сменить тему разговора, а может быть, мне хотелось, чтобы мы оба думали, что я наконец-то собираюсь сказать нечто жизненно важное, способное прекратить это поступательное соскальзывание вниз. Может, я хотел сбить ее с толку своим торжественно-серьезным тоном – настало время назвать вещи своими именами. На деле я понятия не имел, что собираюсь сказать. – Прошлой ночью я без труда истолковал твое сообщение и с тех пор не сбивался с пути. Даже вопроса не поднимал. Я уже сказал: мы – две льдины, застрявшие под мостом, ты залегла на дно, а я слишком прочно примерз к месту, чтобы идти на риск. Скажу, однако, что раньше со мной ничего подобного не бывало. Ты понимаешь меня лучше, чем я понимаю себя сам, и часть удовольствия от нашего общения как раз в этом: открывать, что ты и я – это один и тот же человек в двух разных телах, точно однояйцевые близнецы.

Это даже хуже, чем «Я пою в душе». Один человек в двух телах – да не смешите меня.

– Мы не близнецы. – От Клары ничто не укроется. – Я знаю, тебе нравится так думать, но это не так. Мы очень похожие, но при этом совсем разные. Один из нас постоянно будет срываться на то, чтобы захотеть большего…

– Этот кто-то, разумеется, я, да?

– И я тоже, если ты возьмешь на себя труд приглядеться.

– Я, представь себе, готов взять на себя такой труд.

– Тогда мог бы догадаться, чем все кончится, Князь.

Клара заставила мне заказать себе еще порцию картофеля.

– А сама ты больше не хочешь?

– Закажи пекановый торт, поделишься. Со взбитыми сливками – которые подают в баллончике.

Беззаботный жест, которым она отбросила назад волосы, говорил, что сегодня она решила ни в чем себе не отказывать.

Официантка явственно сморщилась, услышав про баллончик. Тут я сообразил, что Клара его попросила с одной целью: эпатаж.

А потом она сделала то, чего раньше не делала. Взяла мою ладонь и положила себе на щеку. «Так лучше», – сказала она, будто обращаясь к себе или к другу, с которым пытается помириться. Я задержал ладонь у нее на щеке, потом погладил шею, прямо под ухом – то самое место, куда я так лихорадочно ее целовал, когда несколькими часами раньше она появилась в кинотеатре – видимо, в тот сумбурный момент мои поцелуи просто застали ее врасплох. Даже сейчас она, похоже, не возражала: подалась навстречу моей ладони, точно котенок, которого вы рассеянно почесали за ухом, а он хочет еще. «Но я должна сказать тебе одну вещь». Я просто уставился на нее, без слов, просто гладил ее лицо – мне же дали понять, что можно. А потом, без единой мысли, я коснулся пальцем ее губ, позволил пальцу соскользнуть на зубы – мне очень нравились ее зубы, и хотя я знал, что пересек черту и продвинулся за пределы безобидного «рука на щеке», на которое она подписалась, все равно рука эта больше мне не принадлежала, а принадлежала ей, потому что сперва она поцеловала мой палец, потом мягко удержала его зубами, а после дотронулась до него кончиком языка. Мне очень нравился ее лоб, его я тоже погладил, и кожу век, она мне тоже нравилась, нравилось все, все, вот и улыбка, благодаря которой молчание пришло и ушло, а сердце мое замерло в тот миг, когда она погасла. Что мы делаем? «Хочу поговорить, – начала она, – потому что ты должен знать одну вещь». Я понятия не имел, что она имеет в виду, но понимал, что, даже если на первый взгляд она поддалась одной стороной души, другая готова немедленно взять все обратно.

– Время для тайного агента, – сказала она.

– Подожди. – Я опустил руку в карман пальто и вытащил запечатанную пачку ее сигарет.

– Шутишь! – Она постучала по пачке, вскрыла. – Не буду спрашивать, что она делала у тебя в кармане.

– Не трудись, ты и так знаешь.

Я всегда завидовал тем, кто способен выложить все карты на стол – даже когда в руке нет тальи, – тем, кто умеет дать удобно-двусмысленной ситуации точное определение, хотя бы ради того, чтобы очистить воздух. Она была права: я ей не доверял, боялся попасть в ловушку. Вот прямо сейчас она скажет мне то, чего я боюсь сильнее всего. Ты ведь знаешь, что я хочу сказать? Наверное, да. Что? И я поведусь на самый древний трюк в мире. Отрезвленный ее прямым взглядом и намеком на подступающий упрек, я поймал себя на том, что готов перехватить инициативу – хотя бы ради того, чтобы произнести эти слова сам, а не услышать от нее. Что нужно снизить градус, каждому из нас стоит встречаться с кем-то еще, не стоит принимать все это за то, чем оно не является, дело не в тебе, а во мне – такой речи я ждал уже несколько дней. Сводя все это к одной фразе, я произнес: «Я знаю, что у тебя есть целая жизнь помимо Ромера и меня». Это должно было показать, что я не ревную и не питаю иллюзий. Но заодно я хотел донести до нее, что то же самое можно сказать и об определенных аспектах моей жизни, про которую она знает очень, очень мало.