Она собирается возразить, но поджимает губы и кивает.

— Я передам.

Когда она уходит, я переворачиваюсь на бок и смотрю в стену, чувствуя себя опустошённой, измотанной и испытывая боль.

Я поворачиваюсь на другой бок и ахаю, когда вижу Малакая, стоящего у моей двери, пристально смотрящего на меня. Моё сердце учащённо бьётся, и я сажусь.

— Ты не сможешь так легко отделаться от меня, дорогая.

Я отвожу взгляд, выдыхаю, а затем снова смотрю на него.

— Чего ты так боишься? — спрашивает он меня с таким пристальным взглядом, что это обжигает.

Я решаю сказать ему правду, потому что, чёрт возьми, я устала от того, что каждая часть моей жизни — ложь.

— Саму себя, — шепчу я.

Себя.

Так чертовски боюсь саму себя.

***

Малакай

Себя.

Она боится саму себя.

Это утверждение не имеет для меня большого смысла, но я вижу по её глазам, что она говорит это искренне, каждой частичкой того, кто она есть. Интересно, что, чёрт возьми, с ней случилось, что заставило её думать, что она плохой человек, потому что, судя по тому, что я видел, это абсолютно не так. У Амалии чистое сердце, и очень немногие люди могут сказать это о себе.

Я не спрашиваю, хочет ли она этого, или нет, я просто начинаю снимать с себя одежду, пока не остаюсь в джинсах, а затем подхожу к кровати, откидываю одеяло в сторону и забираюсь внутрь. Амалия смотрит на меня широко раскрытыми глазами.

— Попробуй выгнать меня, дорогая, посмотрим, что с тобой случится. Я остаюсь.

— Почему? — шепчет она, глядя мне в глаза.

Я придвигаюсь к ней поближе, и, чёрт возьми, она потрясающе пахнет. Я хочу от неё гораздо большего, чем она готова дать, но я также не собираюсь настаивать на этом. Она отдаст это мне, когда будет готова, но она отдаст это мне. Неважно, что я должен буду сделать. Я испытал много грёбаных вещей в своей жизни, но ничего похожего на то, что Амалия делает со мной.

Она моя.

Даже, если она, пока отказывается это принимать.

— Почему я остаюсь?

Она кивает.

— Потому что ты делаешь меня лучшим грёбаным мужчиной. И я хочу остановить ту боль, что есть в твоих глазах. Итак, я остаюсь. Чтобы ты знала, что даже если это всего на одну ночь, ты в грёбаной безопасности. Потому что это так, Амалия. Со мной ты всегда в безопасности.

Она сглатывает, и её нижняя губа дрожит, но она быстро приходит в себя. Она может думать, что она хрупкая и сломленная, но внутри неё тоже есть сила. Сила, которую, я думаю, она ещё не осознаёт.

— Мы ничего не знаем друг о друге. Как ты можешь быть так уверен, что я делаю тебя лучше?

— В конце концов, все это приходит само собой. Но если ты хочешь что-то узнать, спроси меня. Мне нечего от тебя скрывать. То, что ты заставляешь меня чувствовать, — это гораздо больше, чем грёбаная история, Амалия. Это целая, чёрт возьми, история, и я чувствую это прямо здесь, сильнее, чем когда-либо чувствовал что-либо в своей жизни. — Я ударяю себя кулаком в грудь.

— Я на самом деле хочу узнать о тебе больше, Малакай. Потому что ты действительно заставляешь меня чувствовать себя не такой, как все остальные в моей жизни, я действительно не могу это объяснить. Итак, если я спрошу, ты ответишь? — спрашивает она, придвигаясь немного ближе.

— Конечно, я так и сделаю.

— Как ты стал президентом мотоклуба?

Я улыбаюсь ей.

— Переходишь прямо к важным вопросам.

— Да. — Амалия застенчиво улыбается, и, чёрт возьми, я хочу поцеловать её снова.

Всю грёбаную ночь.

Но вместо этого я отвечаю на её вопрос.

— Мой отец был президентом, а до этого — его отец. Это передалось либо Маверику, либо мне. Я хотел этого. Маверик этого не хотел. На самом деле всё очень просто.

— Это то, чем ты хотел заниматься в своей жизни?

Я киваю.

— Да, я знал, что это взросление. Клубная жизнь — это всё, что у меня было. Так что я не задавался вопросом, есть ли для меня что-то ещё. Я хотел этого. Я дышал этим. Я жил этим.

— Это опасная жизнь, не так ли?

Я удерживаю её взгляд.

— Всё в этом мире может быть опасным, дорогая. Ты уже должна была это понять. Я стараюсь держать свои руки и руки моего клуба подальше от чего-либо незаконного. Это не значит, что я не занимаюсь незаконными вещами, я сделаю всё возможное, чтобы защитить свой клуб. Но в основном мы торгуем через легальные источники и работаем с ними.

— Значит, цель твоего клуба — удержать людей от совершения плохих поступков в городе? Как Трейтон?

— И да, и нет. Это не то, для чего я здесь. Мы покупаем дерьмо, мы продаём дерьмо, мы производим дерьмо, мы избавляем город от отбросов, когда они выходят из-под контроля. Нам не нравится, когда наше имя втаптывают в грязь. Трейтон — подонок, и его деятельность затрагивает очень близких мне людей, включая тебя, поэтому я избавлю этот город от него.

Она пристально смотрит на меня, на секунду прикусывая нижнюю губу, прежде, чем, наконец, задать вопрос, который, очевидно, крутится у неё в голове.

— Ты собираешься убить его?

Я удерживаю её взгляд.

— Тебя это пугает, Амалия? Что я могу лишить его жизни голыми руками?

Её глаза расширяются, и она смотрит на меня, по-настоящему смотрит на меня. И я позволил ей. Я позволил ей увидеть всё это. Потому что она должна знать, что я не буду колебаться, когда дело дойдёт до защиты моего клуба и моей семьи. Я буду забирать жизнь за жизнью, если это означает, что я смогу спокойно спать по ночам, зная, что с ними всё в порядке.

— Нет, — шепчет она. — Только не с ним. Он плохой человек, не только из-за того, что он делает в городе, но и из-за того, что он сделал со Скарлетт.

— И тобой.

Она вздрагивает.

И это ещё одна причина для меня найти этого маленького ублюдка и медленно выпотрошить его.

— И со мной, — соглашается она.

— Я заставлю его заплатить за это. Ты можешь быть уверена, что я заставлю его кричать за то, что он сделал с тобой, Амалия. И со Скарлетт. Он, блядь, пожалеет, что вообще родился на свет.

Она сглатывает, а затем говорит мягким, но сильным голосом:

— Ты пугаешь меня, Малакай, но это именно то, чего я хочу в своей жизни.

— Тогда перестань, блядь, убегать от меня.

Она отводит взгляд и, прежде чем я успеваю спросить ещё что-нибудь, меняет тему. Гладко. Быстро. Легко.

— Ты когда-нибудь был женат?

Я качаю головой, и её щеки розовеют. Может ли она это почувствовать? Знает ли она, как чертовски мило она в этом выглядит?

— А как насчёт любви? Ты когда-нибудь был влюблён?

Я снова качаю головой, на этот раз её глаза расширяются.

— Что в этом такого шокирующего? — спрашиваю я её, а затем одариваю волчьей ухмылкой. — Я знаю, это удивительно для такого чертовски привлекательного мужчины, как я, но это правда.

Она хихикает, и это, чёрт возьми, поражает меня прямо в живот.

Совершенство.

— Вот как, — тихо говорит она, её голос счастливый и беззаботный. — И ещё, тот факт, что ты мужчина, и я подумала, что большинство людей были влюблены хотя бы раз в своей жизни. Разве не так мы учимся?

— Зависит от того, как на это посмотреть. Думаю, если я не был влюблён, это значит, что я приберегаю всё это для подходящей женщины, для женщины, которой будет принадлежать всё моё сердце, а не только его кусочки.

Она улыбается.

И это касается её глаз.

И это самая красивая чёртова вещь, которую я когда-либо видел в своей жизни.

Она ещё не знает этого, но она та женщина, для которой я его берегу.

И она получит всё это.

Каждый, до единого, дюйм.

Глава 9

Амалия

Тогда

Я кричу от отчаяния, хлопаю руками по клавишам своего пианино, выбрасываю ноги, пока они не ударяются о его заднюю стенку. Я не могу играть. Прошло четыре недели с тех пор, как мне сделали операцию на ухе, и с тех пор, как я выписалась из больницы, и я не могу играть. Что бы я ни делала. Я пытаюсь, боже, как я стараюсь, но я не слышу высоту звука, я не слышу музыку, я ни черта не слышу.