— Смотри вон туда, поверх деревьев.
Эдвард запихнул Хорса под футболку и откинулся на спинку стула. Стул скрипнул. Тогда мальчик наклонился вперед, и стул заскрипел снова. После этого малыш принялся ритмично раскачиваться.
— Эдвард, сиди спокойно.
— Я не Эд…
— Ну хорошо, Чип, черт побери!
Мальчик скрестил руки на худенькой груди.
— Извини, — вздохнул Гейб.
— Мне очень писать хочется.
— Ну ладно, — сказал Гейб, сдаваясь.
Наклонив стул, мальчик спрыгнул на землю. Как раз в этот момент из-за двери раздался голос Рэчел:
— Эдвард, пора спать.
Обернувшись, Гейб увидел в дверном проеме ее силуэт, освещенный горевшей в кухне лампой. Рэчел была стройной и очень красивой. При взгляде на нее в голову невольно приходила мысль о миллионах других матерей, которые в этот теплый июльский вечер вот так же зовут своих детей спать.
Гейб снова подумал о Черри и внутренне сжался в ожидании боли, но вместо боли душу его наполнила грусть. «Возможно, — подумал он, — если бы удалось заставить себя не вспоминать о Джейми, можно было бы жить, как все люди».
Эдвард, подбежав к матери, вцепился в ее юбку.
— Мам, ты мне говорила, что ругаться нельзя, верно ведь?
— Да, верно. Ругаться очень некрасиво.
— А вот он ругается. — Эдвард посмотрел на Гейба. — Он сказал нехорошее слово.
Рэчел молча подтолкнула сына к двери.
Гейб еще раз покормил птенца, стараясь как можно меньше прикасаться к нему, добиваясь, чтобы воробышек ел сам.
Он знал, что кормление с рук могло быстро войти у птенца в привычку, и тогда он наверняка превратился бы в домашнюю птицу.
Чтобы дать Рэчел время уложить ребенка, он вычистил сделанное им гнездо, постелил туда чистые тряпочки и лишь после этого отправился в гостиную. Сквозь открытую входную дверь он увидел Рэчел. Она сидела на ступеньках крыльца, сложив руки на коленях. Рэчел слышала, как скрипнула дверь, раскрываясь пошире, чтобы пропустить Гейба. Доски крыльца задрожали под его шагами. Подойдя, он опустился рядом с ней на ступеньки.
— Ты так ничего и не нашла в Библии, верно?
— Не нашла. — По голосу Рэчел чувствовалось, что она еще не справилась с новым разочарованием. — Но там очень много текста подчеркнуто и повсюду на полях пометки. Я проштудирую ее страницу за страницей и наверняка найду где-нибудь ключ.
— Тебе никогда ничего не дается легко, правда, Рэч?
Она устала и измучилась. Энергия, прилив которой она ощущала днем благодаря надеждам, возлагаемым на Библию Дуэйна, иссякла. Когда Рэчел читала старые, давно знакомые строфы, в душе ее шевелилось какое-то смутное беспокойство. У нее даже возникло ощущение, будто ей пытаются снова навязать то, что она давно отвергла и не могла больше принять.
У Рэчел защипало в глазах.
— Не будь сентиментальным, Боннер, — сказала она, борясь с подступающими слезами. — Не надо меня жалеть. Со всем остальным я могу справиться, а вот с этим вряд ли.
— Ладно, милая, — сказал Гейб, обнимая ее одной рукой за плечо. — Пожалуй, мне в самом деле лучше тебя избить, чем пожалеть.
Милая. Сегодня он уже не первый раз назвал ее так. В самом ли деле это слово отражало его отношение к ней?
Рэчел прислонилась к его плечу и решила, что пора сказать себе самой правду: она полюбила Гейба Боннера. Конечно, можно пытаться это отрицать, но это было бы бессмысленно.
Ее чувства к Гейбу были совершенно иными, нежели к Дуэйну. В ее любви к преподобному Сноупсу странным, нездоровым образом сливались слепое обожание, направленное на человека, который в глазах других был героем, выдающейся личностью, и желание молодой девушки иметь доброго, мудрого отца. Теперь же сердце Рэчел наполняла глубокая, зрелая любовь. Она любила Гейба, видя все его недостатки точно так же, как и свои. Она прекрасно понимала и то, что у ее отношений с Гейбом Боннером не может быть будущего. Гейб по-прежнему любил свою погибшую жену и, что было еще больнее, испытывал неприязнь к сыну Рэчел.
Враждебность между Гейбом и Эдвардом с каждым днем лишь усиливалась, и Рэчел не знала, как тут что-то поправить. Она не могла приказать Гейбу изменить отношение к мальчику.
Рэчел устала и чувствовала себя буквально раздавленной очередной неудачей. Гейб был прав: ей никогда и ничего не давалось легко.
— Постарайся не ругаться при Эдварде, ладно? — попросила она.
— У меня случайно вырвалось. — Гейб посмотрел на темные кроны деревьев по краю лужайки перед домом. — Ты знаешь, Рэчел, он славный паренек и все такое, но, пожалуй, тебе надо добиваться, чтобы он был немножко потверже, посамостоятельнее, что ли.
— Хорошо, завтра же с утра я начну давать ему уроки ругани.
— Да нет, я не об этом… Вот, к примеру, этот плюшевый кролик, которого он повсюду с собой таскает. Ведь парню уже шестой год. Другие дети, наверное, смеются над ним.
— Эдвард говорит, что, когда он в школе, он держит его в норке, то есть в ранце.
— И все-таки он уже большой для таких игрушек.
— А у Джейми разве не было чего-нибудь подобного?
Гейб мгновенно окаменел. Рэчел поняла, что зашла на запретную территорию, — Гейб мог говорить о своей жене, но никак не о сыне.
— Ну, не в пятилетнем же возрасте.
— Что ж, прости, что Эдвард в свои пять лет недостаточно смел на твой вкус. Все, что с ним происходило в последнее время, поубавило ему отваги и решительности. И то, что он этой весной целый месяц провел в больнице, тоже не пошло ему на пользу.
— А что с ним было?
— Пневмония. — Рэчел провела пальцем по тесьме, которой был обшит карман платья. Подавленное настроение, которое воцарилось в ее душе в тот момент, когда она поняла, что Библия Дуэйна не даст ей никакого ключа, угнетало ее. — Он еле выкарабкался. Был момент, когда мне показалось, что он вообще не выживет. Это было ужасно.
— Прости.
Разговор об Эдварде лишь расширил разделявшую их пропасть, хотя Рэчел знала: Гейбу не меньше, чем ей, хотелось ликвидировать ее.
— Пошли спать, Рэчел.
Она посмотрела Гейбу в глаза, и ей даже в голову не пришло возразить. Он взял ее за руку и повел в дом.
Старую кровать заливал лунный свет. Луна затопила серебром белые простыни, золотыми бликами играла на волосах Рэчел, ощущающей на себе тяжесть обнаженного тела Гейба. Сила его желания пугала его самого. Он был молчаливым, сдержанным мужчиной, за последние годы жизни твердо усвоившим, что одиночество для него — лучшее лекарство. Однако Рэчел изменила и это. Она подталкивала его к чему-то такому, к чему он был еще не готов.
Рэчел занималась любовью так самозабвенно, что Гейбу порой трудно было контролировать себя. Иногда он даже боялся причинить ей боль.
Подняв ее руки вверх, Гейб сжал ее запястья, зная, что ощущение собственной беспомощности заставляет Рэчел совершенно терять голову. Как только он это сделал, из ее груди тотчас же начали вырываться стоны.
Правда, теперь он мог только одной рукой сжимать ее грудь, ласкать набухшие соски. Он провел пальцами по внутренней стороне ее бедер, ощутив на своей коже горячую влагу. Это было замечательное ощущение, и Гейб поразился тому, как он мог забыть обо всем этом, как позволил терзавшим сознание воспоминаниям лишить его этой радости.
Стоны Рэчел доводили его до исступления. Она попыталась освободить руки, но делала это недостаточно решительно, и он не стал разжимать пальцы, а вонзил палец свободной руки в ее лоно. Рэчел громко вскрикнула.
Не в силах больше терпеть, Гейб мощным толчком вошел в нее.
— Да, — прошептала она.
Он прильнул губами к ее губам, коснувшись зубами ее зубов, ощущая своим языком ее горячий, требовательный язык. На несколько кратких мгновений Гейб отпустил, ее руки, а затем их пальцы крепко сплелись.
Рэчел обняла ногами его бедра, и буквально через несколько секунд по телу ее прошла волна наслаждения. Для Гейба в эту секунду не существовало ничего, кроме женщины, сладко стонущей в его объятиях, лунного света, запахов лета и легкого ветерка, который, проникая в комнату сквозь открытое окно, овевал их разгоряченные тела.
