Вдохнуть.

Воздух отдает привкусом горелой человечины, застарелой и свежей кровью, смертью. Обожаю этот запах. После посмертия я стал слишком сентиментальным, то и дело скатываюсь в ностальгию по былым свершениям. Говорят, это нормально, со временем пройдет, когда мое подсознание окончательно привыкнет к изменившимся условиям игры и полноценно интегрируется в мир далекого будущего, перестав цепляться за прошлое.

Выдох.

Потомок сходу срывается на бег, выныривая из-за угла. Вскидывает автомат, когда выходит на критическую дистанцию, чуть замедляя шаг, точка коллиматора останавливается на грудной клетке моего наблюдателя, рыболюда, меланхолично пережевывающего бицепс какого-то доходяги, пораскинувшего мозгами метрах в пяти от ступеней "Гастронома". Помер он без моего вмешательства - наверняка, сводили старые счеты, размозжив ему голову куском кирпича, а потом знатно попрыгали на лице. Французик наверняка зассал навалиться на тварь толпой и бесшумно зарезать ножом или проломить чем черепушку - чревато, амфибия может и брюхо вскрыть удачным ударом коготков. А стрелять... тоже ссыт, тут и глухой услышит недалекий утробный рев глубинных, мало кому хочется привлекать их внимание, не имея в арсенале крупнокалиберного пулемета или автоматического гранатомета.

Фаланга пальца вдавливает спусковой крючок в скобу и переведенный в режим стрельбы одиночными калаш лягает прикладом в плечо, идя судорогой затвора, выплевывающего горячую гильзу, звякну по бордюре, улетевшую куда-то в лысый куст. Пуля вбивается точно в грудину, кувыркается в легких и сердечной мышце, выходя из спины, точно между лопаток. Мое творение утыкается плоской рыбьей мордой в россыпь мозгового вещества покойника. Короткие конвульсии и затихает, обмякает кожаным мешком лишенным костного каркаса. Но не умирает, бригадой профессиональных реаниматологов я поддерживаю Силой в нем жизнь для грядущей постановки.

Виктор запрыгивает на небольшой постамент с прилегающими ступенями и плоской дорожкой с перилами для инвалидов и мамочек с колясками. Дыхание не сбил. Кладет руку на вытянутый поручень дверной ручки, рывком распахивая вход в недра супермаркета. Рама двери из тяжелого металла, остальное из толстого стекла, заклеенного рекламой того, что можно приобрести в "Гастрономе" и до скольки он работает.

В область живота, сокрытого бронежилетом, упирается ствол охотничьего карабина, СКС, самозарядный карабин Симонова.

-Свои, - потомок хрипло выдыхает.

Я чувствую его желания и они мне нравятся. Нарезной полуавтомат - это, конечно, хорошо, но не против ученика дяди Саши, да к тому же и адепта Огня по совместительству. Сместиться в сторону, уходя с линии стрельбы и глазницы смерда, посмевшего угрожать аристократу превращаются в посыпанные гарью провалы. Превратились бы. Крюков просто стоял, не мигая смотря на потенциального самоубийцу. Знакомое околофранцузское хлебало отодвигает невысокого мужичка с карабином, даже не осознавшего по насколько тонкому люду он прошелся.

Обмениваемся кивками - не до официоза. Форма жандарма заляпана темными пятнами запекшейся крови, человеческой.

-Сколько вас?

-Тридцать четыре.

Нихуево.

-Двигаем к докам, через Зеленую, там безопасно. Я прикрываю.

-Принял.

Приятно общаться с такими людьми. Как бы мне не нравилась Жандармерия, все же военная полиция, крошащяя чудовищ, далеко не то, с чем я хотел бы тесно сотрудничать, подбирать и готовить кадры они умели. Собранность, жесткость и решимость. Не будь я так искушен в темных эмоциях вида Homo Sapiens точно бы не смог учуять тщательно скрываемые нотки страха с привкусом обреченности. Ну оно понятно, люди - быдло и стадо, дай им повод и они скатятся в первобытную анархию, так что Алексей Жанович последний человек, которому стоило при своих подопечных выказывать сомнения в происходящем.

Испуганные люди вереницей вылезают из ощеренной пасти супермаркета. Некоторых тащат на руках, перебинтованы кое-как. Большая часть - безоружные гражданские, близкие к нервному срыву. Жанович с двумя потрепаными жандармами, полицай и двое бойцов 502-го, ну и мужик с карабином. Виктор с автоматом на перевес стоит у ступеней, а я с головой ухожу в координирование действий своих бесчинствующих юнитов, никто из этой колонны не должен пострадать, к сожалению. Выстраиваю безопасный коридор по Зеленой - улице имени Зеленцова, то ли ученого, то ли поэта, то ли военного, уже точно никто и не скажет. Монстры отходят, оттесняя всяких вооруженных маргиналов.

Несколько "голых" тварей, залегших за "Гастрономом" выползают из кустов и из-за перевернутых автомобилей. Пришло время разыграть небольшую сценку. Гражданские в разжиженной коробочке из вооруженных ребяток. Вращают черепами на триста шестьдесят градусов, толпятся и толкаются, благо еще не затаптывают друг друга в паническом желании выжить любой ценой.

Виктор вскидывает оружие. Стрельба все так же одиночными. Две пули в грудь внезапно появившемуся рыболюду. Испуганные крики людей, отзвук стрельбы на таком близком расстоянии болезненно стеганул по психике и барабанным перепонкам. Вояки перегруппировываются. У Жановича бледное лицо - к такому его не готовили, что делать, помочь барону, рискуя гражданскими, или продолжать движение?

Вторая и третья амфибия. Действуют как животные, просто ломятся в лобовую атаку. Пуля в шею опрокидывает самого ретивого, об его дергающееся, захлебывающееся кровью тело спотыкается следующий, на ходу поймав свинцовый подарочек в брюшину. Движение на периферии зрения. Секунда, необходимая на разворот тела и смещение прицелов жандармов с покойных рыблов на внезапно воскресшего. Между игл его зубов и в щелях жабр застряли кусочки мозга, кровавые сгустки пополам со слипшимися волосами и фрагментами кожи.

Удар. Виктор "не успевает среагировать". И широкий замах, выверенный мною до хирургической точности, полосует потомку левую часть лица. Шрамы точно останутся, в таких вопросах я спец. Четыре неровных тонких рубца, по толщине будто ножом личико подправляли. Расстояние между ними не больше сантиметра, идут от виска, едва-едва не зацепив веко и край глазного яблока, через скулу, щеку, край нижней челюсти и подбородок, самую малость не достав до губ.

Щеку, шею и воротник заливает горячей кровью. Боли не было, рану сковало тупое онемение, резонирующее от стука сердечной мышцы о клетку ребер.

-СУКА!.. - Виктор сгибается пополам, автомат остается болтаться на ремне, перекинутом через шею.

Изображая вспышку боли, он зажимает левой ладонью лицо, струйки крови просачиваются сквозь пальцы и измазывают рукав. Кровь заливает глаз, мешая видеть, щиплет, слипаются ресницы. Вкус крови во рту, она металлом растекается по ротовой полости, забивается в глотку. Еще два рыбла, тянущиеся к аристократической плоти.

Из правой руки Крюкова вырывается столб огня, толщиной с бедро взрослого мужчины, он обдает потоком напалма монстров, заставляя их упасть на землю, с диким воем катаясь по аккуратной плитке, стараясь сбить пламя. Не выходит. Горит камень и воздух. Виктор выпрямляется, шарит пальцами по разгрузке, доставая флакон уже с кровоостанавливающим. Зубами вырывает пробку и выливает на лицо. Зелье шипит и пенится на ранах, кровь густеет, засыхает неровной чешуйчатой коркой, лишающей возможность разлепить левый глаз.

-Идем дальше, - голос надтреснутый, но ровный, стараясь сдержать назревающий приступ кашля от крови в горле.

На фигуре Виктора скрещиваются взгляды. И люди покорно идут дальше, дышат ртом. Смрад, распространяющийся тугой волной от обугленных трупов разъедает слизистые оболочки ноздрей, глаза слезятся.

-С боевым крещением, потомок.

-Спасибо... пращур.

Глава 22. Ночь зверя ч. 10

Лапы глубинного сжались на ногах мародера. Он вскрикнул, даже в какой-то мере жалобно, беспомощно. Сдавленный писк сменился истошным воем, когда малоберцовые и большеберцовые кости раздробило до состояния соплеподобной кашицы, перемешав с разгибателями пальцев и икроножными мышцами. Это больно, это ОЧЕНЬ больно. Амфибия воздымает его над головой и с размахом вбивает в асфальт. Влажный хруст костной ткани и мерзостный чавк разорванной плоти. На земле перекошенной мордой мрачного идола Каменного Века остается темно-алый мазок и кожа, забившаяся в трещины дорожного покрытия.