96
Проклятой внук[48]
Стал у бабки внук женитьця. Она взяла, его на венцяльном пороги прокляла. Как от веньця пошли, его цёрт и взял. Ну и осталась молодуха одна, и слёзно плацет-живёт, што мужа не стало. Ёна посылаат свёкра искать мужа, и свёкор стал на другой день и говорит хозяйке своей: «Спеки колубков с собой». И ён пошол в лес и в лесях там шол, шол, принашол избушку там в лесях. И пришол, колубки клал на стол, сам за пецьку сел. И идёт, во скрыпку выскрыпливает, а в балалайку выигриваэт. И приходит в эфту фатерку, са-дитця на лавку и говорит: «Жаль мни-ка батюшка, жаль мни-ка матушки», — а сам всё во скрыпку выскрыпыват, в балалайку выигриват: «Жаль мни молодой жены; хоть не жил я, розстался, хоть бы жил да потерялся». И отец и выходит с-за пецьки. «Ой, — говорит, — сын ты мой любезный, пойдём, — говорит, — ты домой со мной». — «Нет, — говорит, — батюшко, нельзя никак». И сын пошол, отец вслед: «Я от тебя не отстану; куды ты, туды и я», — говорит. И приходят оны к норы. Сын с отцём простился, в ноги поклонился, да в этту нору и пал. И отец постоял, постоял и не смел пасть и пошол, слезно заплакал, пошол домой. И приходит домой, жена и спрашиваэт: «Што, — говорит, — видел ли ты, батюшко?» — «Видел, — говорит, — да взять нёкак». И ён скаже: «Я, батюшко, завтра пойду, — говорит, — куды ён, туды и я. Я не отстану от его». — «Нет, ска, невеска, будет отстать». Она ска: «Нет, не отстану». Ну ёна и пошла по дороги, котору свёкор наказал. И ёна приходит опеть, колубки клала на стол, а сама за пецьку села. И идёт опеть, во скрыпку выскрыпываэ, в балалайку выигриваэ. «Жаль мни-ка батюшка, жаль мни-ка матушки, жаль мни молодой жены, хоть бы не жил я, розстался, хоть бы жил я, потерялся». Жонка и выходит с-за пецьки и ним с здоровия делаат. Ну ёна и говорит: «Ну, муж мой возлюбленный, куды ты, туды и я, я от тебе не отстану топерь». — «Будет, — говорит, — бедна, отстать». — «Не, не отстану». И приходят ёны опеть к эхтой опеть норы и розставаютця ёны слезно тут, и он ска: «Прощай, тебе меня больше не видать топерь». Она говорит: «Куды ты, туды и я». — «Нет, ска, ты след меня не ходи, сделай милось». — Нет, ска, я пойду, ни за што не отстану», — говорит. И ён пал, и ёна постояла, постояла да и пала след туды. «То, — ска, — всё ровно: гди он, там и я, одна жизнь». И ёна как пала след туды, там дорога, дом, а ён уж к дому подходит туды. А ён говорит хозяйки: «Ой, — ска, — погибли мы топерь зараз, ты и я, за меня топеряця свадьба играэтця, дочьку за меня выдавают». Ну ёны как приходят туды, так сидит старик в избы, страсть и глядеть. Он ска: «Это ты кого, — ска, — привёл?» Он ска: «Это жона моя». Она этому старику и в ноги. Он ю бил, ломал, лягал, щипал, всяко ю ломал. Как ён ю заступил ногой, так ёна худым голосом рыцит, на глотку стал. Потом говорит: «Несите ю, его да ю стащите обых к дому вон, откуль взяли их, штобы дух их не пахнул». Ну, их и потащили и притащили ноцью, о крыльце хряснули, так только хоромы задрожали, как ён притащил их. Тут ёна отворотила мужа назад. Тут ёны стали жить и быть и добра наживать, от лиха избывать.
97
Братья разбойники и сестра[49]
Жил старик да со старухой. У старика да у старухи было деветь сыновей и одинака доць. Оны жили, пожили, вси эты сынова выросли. И так отец и мать их приграживали, што живитя хорошо. Оны не чувсвовали, што им наказывали, но вси в воровсьво пошли; ни один из девети сыновей не вышел годной. Оны эту дочьку ростят, оны эту дочьку и выростили, стали ю сватать, так всё ещо не выдают отец-мать: одинака дочь, так не выдают. Приехал купец поморянин, прознал эту дивицю, ю и стал сватать, эту дивицю. Отец и мать думают, што надо выдать, хоть долёко в Поморье, а он богатый, так и выдать надо. Ну и доци подумала, што далёко от родителей пойду, и выдали, и за свадебку пристали, и свадьбу сделали, и выдали, овеньцяли, и овеньцяных отправили за море, туды. Она там жыла восемь год, а ни стоснулась, и по своим родителям не стосковалась, и по своей стороны, и в умах не было; в житьё хорошо попала. На девятый год ей стосковалось по родной своей стороны и по своим родителям. Ну, и она и мужу скажет: «Муж мой возлюбленный, я не могу, — ска, — топериче жить, ни ись, ни пить, я восемь год не тосковала, а на девятый год стосковалась по своим да по родителям, по своей стороны». Ну, муж скаже: «Ну, достали, — говорит, — поедем, у нас состоянье есть; ехатчи, ты, — говорит, — спросись у свёкрушка, а доложись у матушки». Она доложилась у матушки, и свёкрушко и свёкрова ю отправили. Она мужу скаже, што вот родители, ска, отпустили, так ты поедем со мной. Ну оны и сдумали и поехали. Отец-мать лодью дали (за морем на тых ездят), и поехали и выежжают оны на синёё море. И как на море выехали, сделался ветер, погода, бунт такой. Потом наехал караб настрецю с моря к лодьи к этой, а на карабли на этом трицять три розбойни-ка. Оны вот эту лодью взяли и ю взяли с мужем на караб, лодью тут держут на канатах под собой. А на этом карабли было деветь братьев тут же ей; она их не узнала, што маленька от них осталась, как оны в воросьво пошли. «Ну што, — эты разбойники ска, — што мы станем делать с этыма людямы?» Один то ска, другой другоэ, а иной скаже: «Бросим этого молодця, мужа ей, в воду, а эту молоду жону возьмем с собой, обещестим и станем возить, куды мы, туды и ю». Присустигла ночь тёмная. Ну, так оны ложатся спать на спокой вси розбойники уж, отвели ей там-гди покойцик: «Спать ложись, ночь сустигла, так поди ляг туды». Ну, и легли эты розбойники и уснули. Ей не спитця уж: взяли мужа, погубили, а одна уж осталась мила, так спитьця-ль уж? Она всю ноць Богу молитця, молитця Богу со слёзамы. «Господи, — говорит, — меня как Бог покинул этто, бещасна я, видно». Плацет горькима слезамы, просит Бога. И услышит один розбойник, прохватился, што она там плацет, ну к ней туды и пришол. Как услышал плачуцись розбойник, он и пришод к ней: «Ну, — говорит, — ты женщина, какого роду-племени ты?» — говорит. А она и стала эму сказывать, што «я откуль есь, с какого места». Ну и скажет, што «Я такого роду-племени, а я жила у родителей, отец да мать только было, а у родителей моих было деветь сыновей. А и, — скаже, — вот эты деветь сыновей не жили с родителями, вси эты деветь сыновей в розбой пошли. Ну меня, — ска, — родители выростили, выкормили, стали меня сватать в своё место, не выдали всё родители; приехал купец поморянин, ну и стал он меня сватать, у родителей спрашивать, што выдайте дочьку за меня замуж. Оны и вздумали: "Буде дочька пойдёт, так мы и выдадим". Ну оны у доцьки спросили, ну доцька и пошла: "Иду". Ну, вот, — говорит, — я восемь год жила здись, за морем, в Поморьи и ни тосковала, и в умах не было, по своей стороны и по родителям, а теперь мне-ка на девятый год пошло и стосковалоси. И я мужу своему сказала, што "Муж мой возлюбленный, поедем на мою сторону, посмотрим мы родителей, оны топерь стары уж есь". Ну, муж мне говорит: "Спроси у родителей, у батюшка-свёкрушка и свекровушки сдоложись". Оны и отпустили: "Поежжайтя, — говорят, — с мужем". Мы здумали с мужем и поехали. Богоданы дали хлебов и деньги, и лодью ехать. Далёко ль близко мы ехали по морю: ну, сделалась погода, штурма этака большая, как выехали мы на море. Приехал караб стрету к нам, к этой лодьи. Ну, ёны, — ска, — лодью постановили, а нас взяли к себи на караб. Ну вот это, — говорит, — мой муж был, а вы его в воду бросили. Што хошь знаэте, то надо мной делайте, а я больше ничого не знаю, што делать».
И этот розбойник и роздумался. Ён сам с собой и думаэт: «Это, видно, стало наша сестра есь, наш зять, мы зятя погубили». И стало ему жалко. Выстал туды, гди оны спят, молодчи-то розбойники, выстал и заплакал. «Ставайте, — говорит, — мои братья». И оны выстали. Ну этот и скажет: «Ну, — говорит, — братья, мы, — говорит, — свою сестру обызъянили, обещестили и зятя-то мы свого в воду бросили». Схватились, што худо сделали. Ну, оны вси пришли деветь братьев к сестры, с сестрой сделали здоровье и стали у ней прощаться, и плачут и, прощаютця, и в ноги кланяютця оны; што «Прости нас, што мы худо сделали». Ну тут и вси выстали; лодья была не порозня, полна припасов. Оны от этых розбойников вышли вон, а на лодью сели и сестру на лодью взяли (деветь братьев, а десята сестра). Оны и поехали на свою сторону, гди отец да мать. Приехали к родителям, а родители такии уж стареньки стали. Ну ёны тут трицять три лета ходили воровали, к родителям не являлись, так и было время состаритця. И вот топерь оны у родителей живут, да ни один не женился, а эта сестра пекёт да варит на их, братьев, кормит, да с има живёт, а родители померли — пришли дити похоронить их.
