И живут три сестры у медведя, и надо как-небудь вытти — Не знают, как вытти. Старша сестра придумала посадить меныпу сестру в мешок, отправить к отчу. И говорит медведю: «Мишинька, свези-ко батюшку гостинеч, я перог испеку. Смотри не съешь перога». Потащил медведь в кисы, устал и ись захотел. «Сесь, скажет, съись перог жениного пострепенья, тёщиного подаренья». А девка из кисы и закричала:

— Такой, сякой!

Не садись на клочек,

Не ешь перожка,

Неси к батюшку,

Да неси к матушки.

Медведь закричал: «У, сука, бледь! Высоко сидит, далёко гледит». Не съел перога. Пришол к тестю, к дому, к воротам бросил, сам ушол. Старик кису розвезал, увидел дочь, обрадовалса.

Живут сестры, думают: как бы хоть среднюю домой снёс медведь. Старша опять говорит: «Мишинька, снеси-ко батюшку пирожок, гостинеч». Опять посадила сестру в кису, медведь потащыл. Нёс, нёс, устал, говорит:

— Сесь было на клочёк,

Съесь было пирожок '

Жениного пострепенья,

Тестиного подаренья.

Опять девка кричит:

— Такой, сякой!

Не садись на клочёк,

Не ешь пирожок,

Неси к батюшку,

Неси к матушки.

«Ох, сука-бледь! Высоко сидит, далёко гледит». Опять и потащил. Притащил, бросил, сам ушол. Старша дочь, жената и говорит, сколько-то времени прошло: «Мишинька, снеси к батюшку гостинец». Сама в мешок села, медведь и ей также к отчу унёс, так всех и переносил.

56

Вшивыя башмачки.

Жил-был чарь и чарица, у них была единственна дочь. Как-то раз стали у царевны в головы искать и вошь нашли. Положили эту вошь на овцу, вошь сделалась противо овцы; с овцы положили вошь на борана, вошь сделалась противо борана. Царь приказал эту вошь убить и шкуру подделать. Из этой шкуры сшили Настасьи-царевны вшивы башмачки и дали по всем государсвам знать: «Хто отгонёт, из какой кожи башмачки, за того замуж отдам». Приежжали отовсюль, хто скажот Козловы, хто нерпичьи, нехто не можот отгонуть. Узнал чорт про это дело и пришол, и объявил, что у Настасьи-царевны вшивы башмачки. Надо царю слово сдержать, за чорта замуж отдать. Затым назначили и свадьбу. Чарь начел горевать, как бы от чорта скрыть дочерь. Придумал ю в козла посадить и прочь увезти. Столы поставили, за стол посадили в ейной одежды клюку. Чорт едет на свадьбу, а козелок настречу, поежжана чорта и спрашивают:

— Козелок, козелок,

Ты сенчо-венчо везёшь,

Подбородочком тресёшь,

Дома ли Настасья-царевна?

Козелок отвечат:

— Дома, дома, дома,

Три печи пекёт,

Три ширинки шьёт,

Вас, гостей, давно домой ждёт.

И друга лошадь ехала — спрашивали, и третья, и сам чорт спрашивал:

— Козелок, козелок,

Ты сенчо-венчо везешь... и пр.

Козелок всё одно отвечал:

— Дома, дома, дома... и пр.

Все проехали, козелок колько мог, столько вперёд и помчалса.

Чорт приехал к царскому двору. «Што ты, Настасья-царевна, меня не стрецяешь, не кланеися?» И в горницу зашол. Видит стоит Настасья-царевна за столом и не кланеитця; подошол ближе — всё ответу нету. Чорт ударил ей по уху, клюка пала, забренчала. Чорт говорит: «Ах, это всё омманили меня». И стал розыскивать ю. Не мог негде натти. Чорт догодался, што в козелки она и была, поехал в погоню за козелком вслед. Царевна говорит: «Козелок, козелок, припади ко матере-сырой-земли, не едет ли чёртишшо за намы». — «Едет, едет, едет, близко и есь». Царевна бросила гребешок и сказала: «Стань лес непроходимой, штобы не было не птицы пролёту, не зверю проходу, не цёртишшу проезду, впереди меня будь торна дорожка широкая». Чорт приехал, чорту застава. Навезли топоров да, пилья да; секли да, рубили да, дорогу просекали и опять погналса за Настасьей-царевной. Нагоняют царевну. Она и говорит: «Козелок, козелок, припади к матери сырой-земли, не едет ли цертишшо за намы?» — «Еде, еде, еде и близко есь». Царевна бросила кремень. «Стань гора непроходима до неба, штобы не было птицы пролёту, зверю проходу, цёрту проезду». Гора и стала. Чортишшо к горы приехал, стал сечь да рубить и просек дорожку, поехал за Настасьей-царевной. Опять Настасья-царевна говорит: «Козелок, козелок, припади ухом к матере-сырой-земли»... Козелок отвечат: «Еде, еде, еде и близко есь». Царевна бросила огнивчо: «Стань огненна река, штобы не было чортишшу проезда». Сама у реки стоит. Чорт приехал к реки, проезду нету, он и говорит: «Подай мне, Настасья-царевна, полотенцо, перетени меня за реку, я тебя не возьму замуж».

Она и подала ему точиво и поттенула до середины реки, потом и опустила; чорт в реку пал и утонул. Настасья-царевна вперёд поехала в друго царство и там вышла замуж.

57

Данило-царевич и Настасья-царевна

Жило семь братьев, шесь — царило, а семой был у них в прислугах, у кажнова брата по три годы служил. Ему братья за житьё ничего не давали. Дослужил он у остальнёго брата три года и запоходил, и говорит брату: «У всех я вас переслужил, ницего не выслужил, не хлеба мяккого, не слова гладкого, не копья воинного, не ружья стрелинного». Брат ему и подарил сем соболей мятых, подделыванных (обделанных) и сем соболей немятых, не подделыванных, пуговицы-петли готовы. «Сшей шубу к велику-дни, Христову-дни, не сошьёшь, дак голова с плеч». До Христова-дни было всего три дни. Пошол Данило швечам шубу давать шить; к какому-ни швечу придёт и говорит: «Швеч-молодеч, сошей мне шубу к велику-дни, Христову-дни». — «Кака у тебя шуба?» — «Сем соболей мятых, поделыванных и сем соболей не мятых, не поделыванных, пуговицы-петли готовы». — «О, мне не сошить о три недели, не то, што в три дни». Проходил день до вечера, нехто не принелса шить, два дня оставается до Пасхи. И все достальны дни проходил, субота к вечеру приклонитця. У царя была девушка в кухарках. Идёт Данило, закручинилса и запечалилса, плачет, спрашиват его девица: «Чего, Данилушко, печалисся?» — «Как не печалицця: дал мне брат сем соболей... (и пр.), а Христов-день наступат». Девица говорит: «Не печалься, Данила, я горю твоему помогу, Богу молись, да спать ложись, к заутрени всё дело будет исправно, тебя разбужу». Девича вышла на крыльчо, брякнула в кольчо: «Няньки-мамки, верны служанки, как батюшку служили, как матушке служили, так послужите мне красной девице Настасье-царевне». Набежали няньки-мамки, всё дело исправили, как лучче нельзя, сошили шубу. Будит девица Данилу к заутрене — шуба готова. Стал Данила, сам себе не верит, пошол к заутрены. Девича дала ему три ёичка. «По-христосойся, одно — с попом, друго — с царём, третье — с кем век вековать». Пришол Данила к заутрены, стал с царём в ряд, харкнул, плюнул, чуть царю не в бороду, погледит: царь бороду обтират. После заутрены похристосовался с попом, с царём, а третье оставил. «Похристосаюсь с девичей, котора шубу сошила, я тую замуж возьму». Пошол к царю на обед, царь спрашиват: «Кто тебе шубу сошил?» — «А вот кака-то девича нашлась». А эта девича кушанья носит на стол, он ее и не узнал. Девича говорит: «Данило, Христос Воскресе!» А он скаже: «Воистину Воскресе, да без еичка». Отобедал и пошол в тот дом, где девича шубу шила. Пришол с девичей христосовачча, а она и говорит: «А, Данило-царевич, позно. Я сколько раз с тобой христосовалась, ты мне всё еичка не дал. Ну ладно я тебя в этой вины прощу». После Пасхи он стал ю замуж сватать, а она скаже: «Поди, спросись у царя, бласловит-ле он тебя?» Пришол к царю, а царь говорит: «Да, Данило, я бы те благословил женитча, да сослужи мне-ка три службы». — «А каку тебе службу?» — «Сроботай в севоднешню ночь хрустальнёй мое от моего дворча до черковного крыльча; не сроботашь, женитча не позволю». Данило пошол и плачет, девича стречает его на крыльче. «Чего, Данилуш-ко, плачешь?» Он и росказал. «Я топором роботать не умею, а он велит хрустальнёй мос сроботать». — «Не плачь, Данилушко, это не служба, а службишко, служба вся впереди. Богу молись, да спать ложись, всё дело исправится». Данило спать повалилса, девича вышла на крыльчо, брякнула в кольчо. «Няньки, мамки, верны служанки, как батюшку служили, как матушке служили, так и мне послужите». Мост был готовой к утру. Утром Данило стаёт, постукиват, да похлапыват на мосту, бутто и он сроботал. Чарь пробудилса, в окошко погледит, а мост готовой, и дивитця, што Данила научилса мудростей. Через несколько время Данило опять приходит к царю, просит благословенья женитця. Чарь говорит: «Сослужи мне втору службу, сострой караб, штобы ходит не по воды, не по земле, а штобы скрозь игольны уши проходил». Данило идёт к девиче, запечалилса, девича опять его и стречает. «Чего, Данилушко, не весел?» — «Какой я мастер, я лодки не умею сроботать, а царь приказал караб сделать, штобы ходил не по воды, не по земли, а скрозь игольни уши проходил». — «Не печалься, Данилушко, это ищэ не служба, служба впереди; Богу молись, да спать ложись, к утру все будет готово». Он спать повалилса, а она вышла на крыльчо, брякнула в кольчо. «Няньки-мамки, верны служанки...» и пр. Няньки да мамки ей всё сроботали. Утром Данилу и будит: «Поди на караб, постукивай, да похлапывай, бутто ты сроботал». Данило пошол, постукиват, да похлапыват, а чарь из окна и увидел. Пошол Данило опять царю благословленьё просить. Царь говорит: «Сослужи, Данило, остальню службу, тогда дам благословленьё женитця: съезди за тридеветь морей, в тридевято царево, к Вассы-девиче, еретиче, достань турку-шапку, чарьску корону тож-то, и позволю тебе женитча, а не достанешь — голова с плеч». Пошол Данила к девиче, к невесты не печалитця. «Везде мне-ка пособила и тут пособит». Стречат его Настасья-царевна. «Што тебе чарь сказал?» — «Пособи мне остальню службу сослужить — съездить за тридеветь земель к Вассы-девиче, еретиче, привезти турку-шапку и царску-корону». А она и говорит: «О, брат, это не службишко, а служба. Я тебе три службы сослужила, а четвёрту не могу». Данило тут и запечалилса. «Ну, хоть помереть, а туды надо поехать, всё ровно царь сулит смерть». Говорит девича: «Поедешь туда, возьми шесь боцёк пороху». Судно снаредили, порох положили, матросов нанели, и поехал в море искать того чарьева.