Пошол Фёдор Бурмаков с товарищом на гору, увидели Вавилон-город. Приходят ко городу, обтянулса вокруг городу огненной змей, хвос-голова в воротах. Надо бы затти в город, а затти некак. Говорит Фёдор Бурмаков: «Змей роздвинся!» Змей роздвинулса, из гортани хвост выпустил, Фёдор Бурмаков в город прошол. Идёт в Божью церковь, пришол, помолилса Господу Богу и матери Присвятой Божьей Богородице: «О, Господи! Я бы знаю, што взеть, а не знаю, откуль взять». Богородица гласом прогласила: «Фёдор Бурмаков! Ключи на престоле, а што тибе надь под престолом». Вошол Фёдор Бурмаков в олтарь, взял ключик с престола, согнулса и вытенул ящик; розомкнул, взял в некакое место к земли. И вышли они на берег, и пошол Фёдор Бурмаков на гору и пошол по горы, и палса на тропинку, роздумалса: «Кака-жо это тропинка?» Пошел по этой тропинке и стретилса ему старик песья голова. «Здрастуй, Фёдор Бурмаков!» — «Здрастуй, старик песья голова». — «Ну, Фёдор Бурмаков, приворачивай ко мне на спутье». — «Хорошо, старик, песья голова». — Пришли в дом. «Зачем ты у меня дочерь побил? Отдай мне царску порфиду и костыль». — «Што ты, старик, я скольки иду, не с собой несу. Остались на карабли». — «А ты сходи, этта недалёко, дам я тибе строку трои сутки, а молодцов у меня оставь под заклад». Вышол на крыльчо, посмотрел, у старика худая леснича, он взял да с этой лестничи комком на землю пал, да и заревел: «Ох ты мне, тошно, ногу вередил». Старик выскочил на уличу: «Што ты, Фёдор Бурмаков, крычишь?» — «Да вот, у тебя худая леснича, я пал да ногу вередил. Некак не могу в трои сутки сходить». — «Даваю четверы сутки, в четверы сходишь?» Стал Фёдор Бурмаков и пошол, вышол на тропинку и раздумалса: «Я што пойду на карал? У меня ведь всё с собой, я пойду вперед». Пошол по тропинке вперёд.
Долго ли шол, коротко ли шол, вышол на поли на чисто, завидел дом пребольшающей, городом назвать — мал добре, теремом назвать — велик добре. Заходит в дом, стоят столы дубовы, на столах ествы сахарны; сел за стол и поел, росхожой еды побольше, хорошой поменьше; зашол в погнёту и спать лёг. «Хто-ле к этому дому, каки-ле люди будут». И слышит приехал к дому богатырь и запускат коня в конюшню, заходит в избу. Згленул на стол и говорит: «Хто-ле был у меня гость, да и очень вежлив: росхожей еды съел побольше, а хорошой поменьше. Хто таков есть человек, выходи?» Стал Фёдор Бурмаков с печи, подошол к нему поближе и поклонилса пониже. «Здраствуй, кривой Лука-богатырь, господин генерал!» — «Здраствуй, Фёдор Бурмаков! Зачем ко мне в дом зашол, когда хозяина нет?» — «Я не знал, што в доме хозяина нету, я хозяина дождалса». — «Ну, Фёдор Бурмаков, когда ты зашол ко мне, дак излечи у меня глаз». — «Ну давай, я твой глаз излечу, только ты затопи печку и дай мне-ка олова, и дай мне-ка винты, привинтить твои руки и ноги к полу, когда я твой глаз лечить буду, штобы ты не здрог-нул». Дал ему всё, привинтил его к полу, затопил печкю, розогрел олово, наднёс ко глазам. «Отворь оба глаза!» В доброй глаз ему олова налил, да и побежал вон на уличу. Кривой Лука соскочил, винты оторвал, побежал вон на уличу, а полнова свету не видит, заревел: «Быть кругом моего дома железной тын!» Фёдор Бурмаков привёлса в ограды, ему некуда деватся, а у Луки бегают в ограды козлёнки. Он козла поймал, да убил, козла олупил, а голову не отрезал, кожу на себя накинул, а голову на голову, да стал на четыре кости, розбежалса, да Луку в жопу и ботнул. Тот схватил за рога, да за ограду и выкинул. Фёдор Бурмаков скрычал: «Прости, Лука-богатырь!» — «Ну, Фёдор Бурмаков, когда ты меня победил, то на тебе моя медная, светлая сабля». Бросил в чистое поле. «Возьми». Фёдор Бурмаков приходит к этой сабле, роздумалса: «Што же, взеть мне эта сабля одной рукой, а взеть отведать мезинным перстом?» Пёрстик приложил, пёрстик и прикипел. Ну и сидит, плачет, не знат, што и делать; вынел из кормана перочинной ножик и отрезал свой мезинной перст по суставу. Отошол в сторону и сидит в холмах. Прибежал кривой Лука, хватил эту саблю. «Счаслив ты, Фёдор Бурмаков, што ушол, ну да ладно, у меня есть там на дороги любима сестра».
Пошол Фёдор Бурмаков вперёд и увидел дом пребольшающей. Заходит в дом, стоят столы дубовы, ествы сахарны, питья медвянны; сел за стол, поел, росхожой еды побольше, хорошой поменьше, зашол на пецьку, лёк спать. И вдруг слышит приехал ко двору богатырь, коня обират, в дом запускат; зашол в избу, згленул на стол. «Хто был-же, да вежливой». Фёдор Бурмаков с печи слез, подошол поближе, поклонилса пониже: «Здраствуй, красная девица». — «Здраствуй, Фёдор Бурмаков, зачем зашол без хозяина». — «Поспутье, красна девица, я ведь не знал». — «Садись со мной пообедать». — «Хорошо, красная девича». Вышли из за стола. «Ну, Фёдор Бурмаков, ложись со мной спать на кровать». — «Хорошо, красная девица, лягу». Утром ставают. «Фёдор Бурмаков, садись со мной за стол, попить, поись». — «Хорошо, красная девича, сяду. Напились, наелись и вышли вон из застолья. «Ну, Фёдор Бурмаков, поедем мы с тобой в чистое поле». — «Хорошо, красна девича, еду». — «Я воюю со Львом-зверём тридцеть лет, а не кой коего победить не можом, ты пособи мне-ка Льва-зверя победить, я возьму тогда мужом». — «Ладно, красная девица, пошто не пособлю? Пособлю». — «Мне от тебя немного и надо, только ты скажи: «Господи! пособи красной девице Льва-зверя победить», тогда я его трехну». Вышла вон на улицу и выводила своя добра коня. Фёдора Бурмакова садила за себя в седло, и поехали они в чисто поле. Оставила его в скрытное место, под зеленой дуб, а сама уехала ко Льву-зверю воевать. Скочила с добра коня, и хватилися они рукопашкой. Бились, дрались, боролись трои суточки, розбродили матушку сыру землю, и не кой коего победить не можот. Крычит красная девича: «Фёдор Бурмаков! Пособи мне Льва-зверя победить». За ею Лев-зверь заревел: «Фёдор Бурмаков! Пособи мне красну девицу победить, я тебе велико добро доспею». Фёдор Бурмаков стоит, прироздумалса: «Вот моя хлопота, не знаю которому пособить... я пособлю девиче, она меня убьёт, пособлю Льву-зверю — он меня съес. Однако же, пособи, Господи, Льву-зверю красну девичу победить». Лев-зверь бросил девичу на сыру землю, да и розорвал ее надвое, и бежит к нему, рот открыл, зубы оскалил. Фёдор Бурмаков удрог и думает: «Ах, видно он и меня съес». Прибежал Лев-зверь и говорит: «Ну, што, Фёдор Бурмаков, тибе надобно, то я тибе и доспею?» — «Я теперь хожу, заблудилса, в своё царево дорогу не знаю, ты-бы мне путь-дорожку указал». — «Садись на меня, держись крепче».
И побежал Лев-зверь по чистому полю, по темному лесу, где высоки горы, где грубы ручьи, всё через катит; и выбежал на поле на чисто, остановилса: «Фёдор Бурмаков, знашь-ле, это како место?» — «Нет, не знаю». Опять побежали, по чистому полю, по тёмному лесу, выбежал под ихно царево на зелены луга и остановилса: «Знашь-ле, это како место?» — «Это место, как будто, нашого царева зелены луга». — «То само и есь. Поди Фёдор Бурмаков в город и отнюдь не хвастай, што на Леве-звере ехал, а если похвастать, я тебя съем». Роспростилисе, пошол Лев-зверь в чисто поле, а Фёдор Бурмаков в город.
Пришол в царской дом и кладёт царску порфиду и костыль. «Вашо царско величество! Об чём у нас было слово говорено?» Весёлым пирком и скорой свадебкой, дочерь в замуж отдаёт и пошол в церковь божью венчатця. Обвенчалися, пришли к царю на почестей пир, и все тут на пиру стали пьяны-веселы, и все похваляютце. Фёдор Бурмаков сидит тоже веселёшинёк. «Што же вы, братцы, похвалеитисе, я ходил земли много, да што есь я домой на Льве-звере приехал». А Лев-зверь под окошко и прибежал, крычит: «Фёдор Бурмаков, выходи на улицу». Фёдор Бурмаков вышол на высок велик балкон. «Здрастуй, Фёдор Бурмаков!» — «Здраствуй, Лев-зверь». — «Зачем ты мной хвастал? Я тонере тебя съем». — «Нет, Лев-зверь, я тобой не хвастал». — «Как не хвастал, ты сидишь на пиру и хвасташь, што на мне ехал». — «Нет, Лев-зверь, хвастал дак хмель мой, а я не хвастал». — «Как можот хмель хвастать?» — «Отведай-кося ты, Лев-зверь, напейся вина, да будёшь-ле ты в одном уме». — «Давай». Выкатили ему вина три боцьки сороковых. Лев-зверь боцьку выпил, другу выпил, да и из третьей надкушал и стал пьян, стал по улицы ходить, стал падать, ограды приломал и заспал. Спит трои сутки. Фёдор Бурмаков пошол в кузнечи, нанел кузнечей сковать руки и ноги в железа. Лев-зверь просыпаитце, а руки-ноги связаны. «Фёдор Бурмаков, ты зачем меня сковал?» — «Што ты, Лев-зверь, я у тебя близко не был». — «Да хто ино меня сковал?» — «Уж не знаю, сковал — нет, видно, дак тебя хмель твой». — «Ну, быльно меня хмель сковал, а не ты-де и хвастал — хмель твой». Росковал Лева-зверя, роспростилисе, убежал Лев-зверь, а Фёдор Бурмаков стал жить да быть.
