174

Мужик-медведь^[10]

Один полесник ходил в лиси. Имел он свою фатерку и заходит вецером на ноцлиг. Является к ему медведь и заходит за пецку не спрося. Мужицек и перепал. Стрелить его не смел. Сготовил мужик ужину, поись значить. И дал медведю полрыбника и полмякушки хлеба, медведя накормил, увалились на спокой. Поутру выстали, мужицек запоходил в лес, а медведь с фатерки йде. Мужик опять дал полмякушки хлеба и половину рыбника, медведь вышел с фатерки и поклонился ему низко. Один пошел в сторону, а другой в другую. Мужик явился в зимнее время в крещенску ярмарку в Шуньгу. Один богатый приказчик зовет мужика в гостиницу и ну этого мужика полисника угощать. И так его угостил, што мужицек век такого угощения не видал. И спросил эфтого мужицка: «Можешь ли знать, за што я тебя угощаю?» Мужик отвецял: «Не могу знать». Приказчик ему говорит, што «Помнишь, как я у тебя ноцевал? Был ты в своей фатерке в лесу, а я пришел к тебе медведем. Если бы ты сходился с ружьем, я бы тебя съел. Тогда ты меня попоил, покормил. Я был, знацит, испорцен в свадьбу, и сделан я был медведем, и ходил я три году, а воротили меня добры люди обратно в жизнь целовеческу, и жить здраво и хорошо».

175

Кум и кума^[11]

Кум ходил к кумы. Вецером приказыват эфтова кума: «Приходи, кум, в овечью хлевушку». Кум и приходит. Как пришел кум туда, она посылат своего мужа к овцам дать сена. Приходит, а там кум. «А ты, кум, зачем?» — «Вот люди говорят, кумушко, што увести тайком барана, чтобы скорее овца взялясь». Днем увидал куму. «А, кума, — кум говорит, — и как ты меня провела и в хлев завлекла». — «Ну, кумушко, извини, — говорит, — на другой день приходи в коровий хлев». На другой день приходит в коровий хлев. Посылает кума своего мужа в хлев. А в хлеву кум. «Ты, кум, зачем?» — «А, кумушко, извини, тайком увести быка, чтобы скорее корова обошлась. На, возьми!» Днем увидал куму. «Как, кума, ты меня провела». — «Ну, кумушко, извини, вецером приходи в фатеру и вались прямо на перинную пустелю». Вецером ложатся на цесный спокой, и говорит свому мужу: «Возлюбезный мой хозяин, скинь подштанники и штаны, ложись на мягкую перину, я буду печку мазать». Погасила огонь в фатере. Является кум. Ложится на мягкую перинную пустель. А там без подштанников хозяин. Спрашивает хозяин гостя: «Ты зачем?» Гость перепал, хозяин его обдержал, срычал громко: «Неси, хозяйка, огня». Хозяйка приносит огня, лежат на перины два кума. Гость и говорит: «А, кума, третий раз меня провела». Отвечала кума, что «Не являйся никогда». Обратился кум домой и не пришел никогда.

176

Горбушка^[12]

Жил-был старик да старуха. Была у их одна доцка. Потом старуха померла, а старик на иной бабице женился, на злой мачихи. Злая матушка не залюбила девушку и стала вон ю гнать. Она собрала имущество свое, вперед горб и назад горб наклала. И пошла старушкой старой, грязной. Потом она шла близко ли, далеко, пришла в село и стала наниматься в работники. Ей давали сто рублей, она не взяла, только состроить такое платье, как солнце на небе. Хозяин согласился и ю нанял, согласился состроить платье, как солнце на небе. Но, она это год прожила у хозяина, и прочь. Потом она пошла в другую деревню. Опять пошла к богатому мужику, просила состроить платье, как месяц на небе. Хозяин согласился. Год прожила, он состроил ей платье, и прочь. Опять к третьему мужику, состроить платье, как звезды на небе. И пошла вперед с этими котомками-горбами, приходит к царю наймоваться в работницы. «Куда тебя эку горбатую, можешь ли работать?» — «Я могу всяко дело делать». Ну и согласился, нанял ю на год, рядила 100 рублей. У царя был сын Иван-царевиць. Как он запоходит к службе в церковь, а она придет пахать горницю. Ну он говорит: «Горбушка, подай сапоги». А она как сапоги понесет: «А кабы мне этот сапог на ноги». Он возьмё сапог в руки, ей в голову щёлк: «Эх, ты, горбатая! Где тебе держать экой сапог на ноге». Но, он как в церкву уйдет, она отпашется и в след в церковь идет, и наденет платье, как звезды на небе. И вси крещеные на ю глядяться: «Экая красавиця, эка идет». Этот Иван-царевиць не столь молитце, колько на ю глядит. Потом стерпеть не може, пошлет лакея спросить: «С чьего города барыня». Она ему отвечат: «Я недальнего городу, где сапогами бьют в голову». Идно уж Иван-царевиць бестолковый был. Она впереди его из церкви домой придет, горбы надежет, а платье скинет. Потом Иван-царевич из церкви придет, предъясняет родителям: «Вот какая барышня была в церкови, что вси крещеные удивились; какая красавица и одежда что, как нет на свете луччи ёйной. Я послал спросить, чья такая, говорит: где сапогами бьют в голову. Я поеду разыскивать этого городу». Ездил, ездил, девицы разыскать, говорит, не мог. На второй день опять службу запоходил, она горницы пахать к нему. Он говорит: «Горбушка, подай фуражку мнекова». Она взяла фуражку, надела себе на голову: «Эх, кабы мне фуражка на голову». А он ю снял с головы и шлепнул в голову: «Ох ты, горбатый черт, где же тебе эку фуражку да дёржовать». И ушел в церковь. Она отпахалась, отбряшницялась и одела в сенях платье, как месяц на небе, и еще лучше стала, и пошла в церковь. Еще гораже народ на нее глядит, нисколько Богу не молится, а все на ю глядят: «Откуда эка красавица!» Иван-царевиць стоял, стоял, стерпеть не може, пошлет лакея спросить. Лакей спрашиват. Она ответила: «Што я недальнего городу, где фуражкой бьют в голову». Служба отошла, она пришла домой, скинула платье, опять эти горбы надела. Приходит Иван-царевиць, рассказывает: «Как была барышня в церкви, вси крещены дивились, нисколько не молились. Поеду я этого города искать». Ну отец его уволил. Ездил, ездил ноць, не мог найти городу, так порожний и приехал. Третий день как идет, заходит пахать. А он говорит: «Подай, горбушка, зеркало со стены». Она взяла зеркало со стены, сама сказала: «Эк, кабы мне эко зеркало в руки». — «Эх, горбатой церт, где тебе в эко зеркало смотреться». Взял щёлкнул ю зеркалом в голову и ушел в церковь. Она опять отпахалась, отбрешничалась, сходила переоделась в платье, как солнце на небе, платье еще того лучше. Приходит в церкву. Поп службу прекратил, в церкви сияет каждое место, так бы на ю и смотреть. Лакей спрашиват: «С какого городу?» — «Я недальнего города, где зеркалами бьют в голову». Потом службы никакой не родилось, она пришла домой, платье скинула. И одумался Иван-царевиць, думат: «Ладно, видно из городу это близко». И одумался: он, и сапогам ударил в голову и фуражкой попало в голову, так видно, тут и быть. Приходит из церкви, матери в ноги: «Благословите меня на горбушке жениться, видно, тут моя богосужена». Потом перво отец и мать не давали. Но он выстал, взял ейную правую руку и свой именной перстень, поцеловал наперед ей. «Будь моя богосужена». Она потом ему скажет: «Позвольте на несколько минут выйти». И взяла потом в сарай эти горбы сносила, надела как звезды на небе платье и является. Он взял за правую руку, поцеловал в уста сахарныи, и тут свадьбу завели и оввенчались. И стали жить да быть да добра наживать.

177

Приплыш^[13]

Жил досюль старик и старуха. У них сперва не было детей — ни сына, ни дочёры, никого. Потом божили детей себе-ка, она и понеслась, принесла себе сына. Сын ростет не по дням, а по цясам. Утром принесла, а в вецеру на ногах пошел. Церез три дня пошел в лес дров сечь, отец рубит топором, а он возьмет руками да беремецко сломает — и дрова. Ну, он по день ходил да по другой ходил, и вырос такой мужик большой большинской. На другой-то день вецером приходит старик: «Старуха, — скажет, — уж дал Бог нам сына, да сбыть нам бы от этого сына». А старуха скажет: «Как придете обедать, так ты вели ему воды подать, он как, — ска-же, — наклонится над водой, так ты его и толни в реку». Ну взяли обед сварили. Отец и говорит: «Дай, дитятко, воды напиться». Он взял чашку, наклонился. А отец взял да и толнул его в руку. А река оцень быстра, его и понесло и потом с реки вынесло в море и морем несет его. Там близко ли, далеко ли несло много мест. Потом увидали его с корабли, на корабли ехал Иван-царевич. Спустили маленькую шлюпку, ну его и переняли, этого приплыша, и привезли его на корабль. Вот и говорит: «Ну как тебя звать?» Говорит: «А зовитя меня Приплышем». И поехали они так на корабли. Этот Иван-царевич ходит по кораблям, а он ехал жениться в другу землю. Сам говорит Иван-царевич: «Кабы мне лук, я стрелять бы, кабы мне мець, я бы сець, кабы была красна девка, я бы и спать». Ну, а этот Приплыш ему и говорит: «Вот што, Иван-царевич, буде у тебя лук, да не буде у тебе рук, но буде мець, да некому сець, а и буде красна девка, да не с кем спать». Он и говорит: «Да што тебе сделаю, Приплыш, я тебя взад в море брошу». А он ему и говорит: «А вот што, Иван-царевич, если ты меня в море бросишь, меня в море ты не рой, а брось меня на землю». А потом и говорит: «Как бросишь ты меня на матерь-землю, дак, может, я тебе чем пригожусь». Ну ладно. Доехали до того берега, где надо ему сватать. Он взял его на землю-матушку выпустил, отказал. Этот Приплыш ходит и говорит матросам: «Отказал мне Иван-царевич от себя, так все равно ему без меня не жениться». Потом он этот Иван-царевич сватать стал, потом наказала эта невеста службу. «Если хочешь замуж взять, рукой здынуть этой»... 40 человек несут лук, а ему, надо одному здынуть. Он и говорит: «Ах, лакей, сходите, зовите ко мне Приплыша». Сходили, созвали Приплыша. Он и приходит: «Ну, здравствуй, крестов братец, — говорит Иван-царевич, — помоги моему горю, сделай милость». — «А вот я тебе говорил, крестов братец, сказал, што "будет лук да не будет рук", да "будет мець да некого сець", а "будет красна девица, да не с кем спать"». Он и говорит: «Помоги, сделай милость, крестовой брат, если можешь». Он взял скидавал плохи одежды, цярскую одежь надевал Приплыш и взял этот лук, взял одной рукой здынул да на земь пустил, на щепья лук и рассыпался. Так и заговорила невеста: «Не своима догадками живёт русак, а чужима». Тут второй день пришел, слуги несут царевичу мець сорок целовек, а ему надо одному здынуть, Ивану-царевичу. Это Иван-царевич опять крестового брата: «Не покинь, выруци меня, замени». Ну он опять одел Ивана-царевича платье царско, Приплыш, и пошел к мецю. Пришёл да здынул мець, одной рукой, наземь бросил, на песок, рассыпался мець. «Ну, — говорит, — не своима догадками живёшь русак, а чужима». На третий день нужно свадьбу играть, цесным пирком свадебку сыграли, ну и поехали на корабли домой. Ехали домой и оченно толстая княгиня, порато толстая, пёрет накинет так не может здыхать. Иван-царевич потом и домой презжает, она Ивана-царевича хуже работника поцитает; не поцитает што и муж. И поладила его коз да свиней да коров пасти, и как это коров пригонит, каждую нужно еще поцеловать под хвост. Ну, потом эта жена глядит в окошко, как коров-то угощать. Ну, потом этот Приплыш и говорит: «Вот што, — говорит, — крестный брат, Иван-царевич, ты дай мне свою одежду, я пойду пасти коров, а сам сходи в кузницю скуй прут, один оловянный, другой медный, третий железный». Этот Приплыш взял, приходит со скотом вецером, а она глядит вверх в окошко, а этот ворота отворил, он как скотину швырнет, так она и кувырком и летит: а эти три прута железны у Приплыша уж под пазухой. Она оттуль и спустила вниз Ивана-царевича казнить, она думает Иван-царевич он, а тут Приплыш. Этот Приплыш взял ю, захватил правой рукой и почал ю зудить и колотил, колотил, и прут сломился и потом и двуми прутам завёл; потом взял и третий, и тут она стала с руку толщиной уж, потом стала с валёк толщиной, потом уж с веретёшку стала толщиной. Остатней прут сломался, взял Приплыш веретёшко да пополам и разломил: «Напереди стань жена молодая, а назади стань гора золотая, лучше старого да и лучше прежнего». Вдруг стала наперед гора золотая и назади жена молодая и лучше прежнего, просто красавица сделалась, што на ю бы и глядел. «Ну, вот Иван-царевич, крестовый брат, Бог тебя благословит с женой молодой. Ну, вот же спи с Иваном-царевичем благословясь». А Иван-царевич ему надавал и золота, и серебра, и скатна жемчуга, а Иван-царевич спит с молодой женой, живут-поживают и добра наживают, а Приплыш пошел, куда голова понесет.