— Отмщения он все равно потребует, равно как и выдать ему убийц сына, — задумчиво произнес Альбрехт, поглаживая бороду. — Да, имеет смысл произвести названных тобой оружных в рейтеры. По крайней мере, если не удастся списать разгром этой свадьбы на местных разбойников... — комтур прищурил глаза, словно пытаясь разглядеть грядущее. — Вальтер и Гельмут будут отправлены нашим решением в другой замок Ордена, где и продолжат службу. Пусть князь ищет их за Лабой или в Магдебургской крепости! Это хорошая мысль, брат Конрад. Что с остальными русичами?

Испросив взглядом разрешения, Дьявол отошел к входной двери и вернулся с объемным свертком, которого — Пелюша готов был поклясться любыми богами! — в руках у немца при входе в замок точно не было. Развернув толстую кожу, Конрад вынул два дружинных меча и рукоятями вперед проянул их Альбрехту. Комтур довольно осклабился, принял подношение и несколько минут внимательно рассматривал клинки, чуть не на зуб пробовал.

— Отличное оружие. Достойный трофей, брат Конрад. За это ты будешь поощрен особо. Как ты их добыл? — Пелюша внезапно понял, что развернувшееся перед ним действо явно было заранее сговорено, по крайней мере, его подлинная роль и действительное участие в этой бойне комтуру были хорошо понятны. Но что же нужно Мейсенскому от князька, с жестокого, не иначе, похмелья поименовавшего себя герцогом литовским? «А, недолго ждать, — решил Сквайбутис. — Скоро все и выясним».

— Каковы иные потери у противника и велики ли наши трофеи? — вновь попытался вернуться к оставленной на время форме доклада Альбрехт, в голосе послышалась властная требовательность. — Ты знаешь, что совсем недавно казне замка пришлось крупно потратиться на выплату жалованья.

— Да, господин комтур. — Конрад склонил голову. — Конечно. Общие потери противника я исчисляю приблизительно в двести пятьдесят убитыми. Все, что положено казне из взятого с тел, будет внесено в казну замка. Нам удалось взять приблизительно полторы сотни пленных, их я с Мартином Голиным направил к югу. Говорят, что там появились купцы, которые ищут на продажу невольников. Сразу после совершения сделки Мартин с той частью людей, что я ему оставил, вернется в Кенигсберг и привезет выручку и другие трофеи.

— Ты сказал, с частью людей? — слегка поднял бровь комтур.

— Верно. Другую часть я отослал приблизительно по нашему же следу, сегодня они почти точно повторят наш вчерашний путь, расспрашивая по дороге про некую банду разбойников, которую они якобы преследуют. Это может помочь сбить русичей со следа.

— Недурно, — улыбнулся одними губами Альбрехт. — А еще одна часть?

— Она оставлена мной в лесах вдоль дороги, что ведет в полоцкие земли и по которой ушел с дружиной князь Константин. Перехватят гонцов, если те будут отправлены к русичам коротким путем. Заодно и посмотрят, как себя поведут полочане, думаю, такие сведения нам лишними не будут.

— Хорошо, Конрад. Я утверждаю все тобой содеянное, пусть послужат дела твои на благо и на величие Ордена. Теперь тебе надлежит отправиться к моему хронисту — ты не забыл, где его комнаты? Пусть Генрих запишет твой рассказ, А мы тут побеседуем еще наедине с господином герцогом. Слуги, подайте вина!

Конрад вышел, мечи убрали, вино принесли. Комтур поднял налитый гранатного цвета жидкостью кубок и посмотрел поверх него на мозаичное окно. Потом медленно повернулся к Пелюше:

— Итак, за вашу и нашу победу, герцог! Вас не затруднит ответить мне, что вы собираетесь делать с этой невестой, как ее... Вайвой, кажется, Кесгайлювен?

— Оставлю пока при себе, господин комтур, — до панибратского «господин Альбрехт», как в прошлый раз, точно не хватало еще пяти-шести выпитых кубков. Видя, что Мейсенский пожал плечами недоуменно, добавил скромно. — Надеюсь все же сговориться с Безруким о достойном выкупе.

— Допустим, — комтур цедил вино сквозь зубы, никуда не спеша. — Но у меня есть к тебе, Пелюша, — с «вы» на «ты» перескочил мгновенно, ясно давая понять, кто здесь хозяин. — Есть у меня предложение. Не желаешь ли ты и впредь служить делам Ордена? Но уже официально? — и видя, как напрягся собеседник, сделал успокаивающий жест свободной рукой. — Нет-нет-нет, дорогойDucem, никаких бумаг и свидетелей! Просто принесешь мне личную клятву.

Пелюша, которого при значимых словах комтура едва не пробил пот, облегченно и незаметно, как ему показалось, выдохнул, — мечты сбывались! Что эта личная присяга? Кто узнает о произошедшем между двумя мужчинами — да никто! Сквайбутис положил правую руку на затылок, левой коснулся дубового, как он знал, стола и медленно произнес:

— Да почернею я как уголь, да рассыплюсь я как прах земной! Да отвердею я как камень!

И улыбнулся торжественно Пелюша Мейсенскому после сказанной клятвы...

Глава 8

в которой говорится о действующей в Литовском крае жреческой иерархии и принимается первоначальное решение, что Федору-Андрею делать дальше «Военный совет», как определил для себя предстоящее мероприятие Внуков, решили держать вчетвером, хоть и пытался зинис уклониться от участия, но вынужден был согласиться, скрепя сердце, — никто из остальных не знал лучше него местные нравы и обычаи, да и саму местность Литовского края. Надеяться на запоздавшего к свадьбе Товтивила было, скорее, бесполезно, так как влиятельный и обильный родней князь за последние полтора десятка лет очень редко бывал на родине, да и то короткими наездами или же — как приведет — не менее стремительными воинскими набегами.Роль Лукоте выпадала вообще особенной. Андрей успел перемолвиться всерьез с Валимантайтисом и понял, что зинис далеко не так прост, каковым предпочитал казаться. Во-первых, никакой он не зинис, судя по обилию функций, на нем возлежащих, а скорее, целый Эварт-криве, по факту второй после судьи судей Литовского края человек в местной жреческой иерархии, один из подлинных первых помощников и заместителей Криве-Кривейто.Во-вторых, из разговора Внуков уяснил, что Лукоте придерживается в общем и целом, скажем так, теории о возможности переселения душ умерших людей. Для зиниса, или как вернее называть его впредь, Эварт-криве в новину было разве то, что душа убитого Федора переселилась не в новорожденного неподалеку младенца и не в какое-то из животных, а во взрослого человека, к тому же вместе с ней одновременно каким-то волшебным образом сохранился и внешний телесный облик полоцкого княжича! Впрочем, Андрей не удивился, когда Валимантайтис объяснил это вполне философически — на все, мол, воля богов, и вся тут недолга.В-третьих, Лукоте вкратце объяснил майору суть проблемы, возникшей с местным идолом Перкунаса, о чем ему следовало бы немедленно и во всех подробностях донести до сведения действующего Криве-Кривейто Лиздейко, о личности которого, как и о его предшественнике Андрей почему-то некоторые подробности из рассказов деда Ярослава помнил. Впрочем, перепады с мерцанием священного огня после того, как Внукова вытащили из болота, почти сразу прекратились, — что Лукоте опять же почел свидетельством, что боги благоволят происходящему, — да и та сумрачная, почти грозовая туча, что наблюдал Внуков перел тем, как провалиться, в буквальном смысле, в прошлое, куда-то давно рассосалась.Но к судье судей обратиться все равно следовало. Еще совсем недавно чин Криве-Кривейто в Литовском крае занимал прославленный Аллепс, и находился на этом месте до поры вполне заслуженно. Его почитали едва ли не выше, чем католики своего папу Римского, его приказаниям повиновались не только пруссаки, литва или жемайты, но и все остальные народности, жившие в Ливонии. Авторитет Аллепса был настолько значим, что и старейшины, и простой народ в любом округе выказывали величайшее почтение не только ему лично или членам его семейства, но даже и всякому посланному с его жезлом или каким-либо другим знаком.Считалось, что Криве-Кривейто состоит в непосредственных сношениях с Перкунасом, оттого каждое слово первосвященника и судьи судей во всех общественных делах полагалось непреложной истиной. Сама особа Аллепса была обставлена глубокой таинственностью — народу, в общем-то лично он показывался редко, и те, кому посчастливилось лицезреть его, мог считать, что находится под особым покровительством богов.Но случилось так, что Аллепс, видя, как немецкие Ордена одолевают жителей Литовского края, собрал народ и объявил во всеуслышанье — победы рыцарей удостоверяют его в том, что бог христиан сильнее все-таки богов литовских, посему, мол, следует всем принимать христианство. Однако против таких слов Криве-Кривейто возмутился не только народ, ближайшее к Аллепсу окружение тоже было им, естественно, недовольно. Почти в открытую готовилось убийство первосвященника, но благодаря нескольким оставшимся верным друзьям Алеепс сумел-таки убежать к рыцарям и там, как рассказывают, принял христианство, предпочтя благостную смерть в компании Иисуса традиционной для Криве-Кривейто в старости добровольной кончине на костре в ходе очистительной жертвы богам за весь народ.Смущенные изменой старинному вероучению и бегством Аллепса вайделоты — самая, пожалуй, многочисленная в жреческом сословии Литовского края группа, которая наставляла народ, лечила больных, конечно, совершала жертвоприношения, — решили собраться и избрать из достойнейших Эварт-криве нового Криве-Кривейто. Они надели свои длинные, отороченные белой полотняной тесьмой рубахи (низ их был обшит клочьями волос животных), застегнутые на три пуговицы, прикрепленные к двум белым-же шнурам, белые с металлической пряжкой полотняные пояса, вздели на головы венки из листьев священных дубов и — явились во всем своем множестве на сход.Два дня продолжались споры и уговоры, случались даже, как говорят, драки, впрочем, редкие и бескровные, пока подавляющее большинство не сошлось, что новым судьей судей надлежит быть на всю оставшуюся жизнь Лиздейке. Народная молва гласила, что найден был Лиздейко во младенчестве в орлином гнезде и с малолетства воспитывался среди вайделотов. Андрею было знакомо это имя не только потому, что по летописям, цитировавшим литовские предания, именно Лиздейко посоветовал в свое время еще не родившемуся пока Гедимину построить Вильну. Показалось тогда Внукову имя такое совершенно необычным для Литовского края и — чего греха таить! — даже каким-то немного смешным.Так что в любом случае после совещания вчетвером у костра кому-то — понятно было, будет этим кем-то Лукоте — предстояло совершить недолгое путешествие в Ромове, где в окружении коллегии из некоторых Эварт-криве сидел одетый в положенную по чину остроконечную шапку с усыпанным дорогими каменьями золотым шаром, в перевязи с изображением Перкунаса Лиздейко. Там-то и должно быть принято окончательное решение — как вести себя в связи с понесенными обидами и кровавым разором жемайтам, как следует поступить русичам, чтобы не обидеть древних богов Литовского края.Ситуация несколько осложнялась еще и тем, что среди убитых на кровавой бойне, которой завершилась веселая поначалу великая свадьба, был и отец Вайвы Йонас. Старший Кесгайла был в своем селении на положении кривуле, старейшины, символ своего значения — палку с о сдним загнутым концом — он получил из рук еще самого находившегося тогда на вершине величия Аллепса. Мало того, что некому стало в тех местах проводить народные собрания, при созыве которых кривуле отдавал свою палку ближайшему соседу, тот передавал другому жителю и так далее; когда палка обходила известное количество домов и снова возвращалась к жрецу, начинался сход, ни один человек не смел оставаться дома, да и узнать волю богов хотели все.Так вот, как понял Андрей, дерзкое убийство кривуле на свадьбе дочери Криве-Кривейто мог расценить и как в определенной степени покушение не только на конкретного представителя жреческой иерархии, но и на саму власть в целом. Каковы могли быть реальные и видимые последствия такого исхода, Внуков не представлял себе вовсе, но серьезных волнений в народе избежать было практически невозможно. И вот в какую сторону гнев этот направлен будет, как раз у Криве-Кривейто и должно быть решено.Пока же следовало определиться с действиями на более низком уровне. Понятно, что Андрею-Федору в сопровождении Данилы Терентьевича (или без, или одному Даниле) надлежало как можно скорее ежели не явиться самому живым-здоровым пред светлые очи батюшки с матушкой, так подать о себе весть через гонцов. Товтивил тут же отрядил нескольких воинов из своей свиты в ближайшее селение — заодно и людей покрепче духом, чтоб не сомлели перед увиденным, соберут, чтоб начали подготовку к предстоящим похоронам — дабы привели в его распоряжение в гонцы в разные стороны с десяток парней помоложе, да попроворнее.Еще в любом случае Внукову нужно было некоторое время, чтобы соотнести свое здесь существование совершенно с иными ритмами жизни. На то, что в XXI веке почти мгновенно решалось набором короткого сообщения на смартфоне и нажатием кнопки «отправить», следовало четко понять — в здешних реалиях для того же потребуются часы, дни, недели. Ладно не месяцы — Андрей и мысленно отлично представлял себе географию предстоящего театра военных действий (а как иначе грядущие события можно было бы назвать?), не настолько большим было необходимое окружающее пространство, да и в рабочем планшете кое-какие материалы завалялись, главное не забывать, что электричество, нужное для освежения рабочих аккумуляторов, в местном мире изобретут еще не скоро.Одному все-таки майор конкретно порадовался — что кроме пары безусловно пригодных и в теперешних условиях ножей захватил с собой в эту командировку практически вечный карманный фонарик, для подзарядки которого надо было просто покрутить ручку, срок работы зависел теперь только от того, когда соизволит сдохнуть недавно поменянная лампочка. Попавшими сюда из иного времени вещами светить Андрей направо-налево не собирался, но и в потайную захоронку рядом с могилой Федора отправлять их не стал — пусть поближе будут. Мало ли.Первым слово на совете взял по своему княжескому старшинству Товтивил, Эварт-криве предпочитал пока помалкивать, хотя Внуков не сомневался, что сказать тому есть что. Племянника Миндовга вряд ли кто мог упрекнуть в красноречии, но по мысли, казалось, все было правильно:— Так, давайте кое о чем условимся сразу, други, — сжатые кулаки беглого князя лежали на коленях, было видно, что он с трудом сдерживает клокотавшую ярость. Тем не менее, говорил Товтивил вполне спокойным голосом и с каждым произнесенным пунктом отгибал один палец на левой руке. — Первое: нас никого при сем событии, — поморщился, — не было. Что до вашего участия, которое никак не скрыть — не надо пока Федору, — кивнул на Андрея, — на люди казаться. Пусть все так и думают, что убит или полонен княжич.Помолчал Товтивил, продолжил спустя долгую минуту:— Второе. Думаю, немцы по пути в Полоцк засады расставили. Не на тебя, — положил правую руку на плечо Внукову, успокаивая, — тебя они и впрямь мертвым видели сами, а вот гонцов перехватывать попытаются. Но есть в здешних лесах и болотах разные тропы. Некоторые укромные дорожки я и сам знаю, а с другими, потаенными, нам Лукоте поможет. Потому что вести надо слать не только князю Константину. Третье, — Андрей почувствовал, как напряглась Товтивилова рука. — Третье — ты видел, кто Вайву увез. Кто он?— Мне он не ведом, — Внуков был абсолютно честен. Очень многое в этом мире было ему пока не ведомо. — Одет был отлично ото всех. Те, остальные, были все в черном. А этот... Не разряжен, как петух, конечно, но нарядный. И не воинский доспех на нем был, хотя и оружный, — Лукоте качнул головой, подтверждая слова княжича.— Так вот, третье: Вайва — дева приметная, надо пару человек по следу послать, понять, куда этот... — повторил интонацию Андрея, — ее повез. Так думаю, что в Кенигсберг, в замок орденский, в этом деле все немецким духом пропахло, но проверить следует, может, совсем в другую сторону, а может, есть у него какая захоронка где-то поблизости. Если так, так куда меньше шуму случится, когда мы их найдем.Андрей отметил про себя, что Товтивил сказал не «если», а «когда найдем», впрочем, и сам он был уверен, что даже в этом сонном патриархальном мирке спрятать человека так, чтоб не найти, достаточно сложно. Тем более, с его навыками, да при наличии таких спутников — просто помощниками Внуков назвать их никак не мог: как-никак целый князь, пусть и без княжества, доверенный боярин и видный жрец. Да и Федор тоже — не с бугра шишка, второй сын владетеля полоцкого.Даже какая-то странная аллюзия появилась — вот тебе, ага, Д’Артаньян, аж целых три мушкетера в подмогу, чтобы выручить Вайву-Констанцию: Атос-Товтивил, со своими темными историями в прошлом; Арамис-Лакоте — лицо, как-никак, духовного звания; единственное, что не тянул, кажется, Терентьевич на Портоса в части физической мощи, зато — не сомневался в том Андрей — в честолюбии да чревоугодии навряд ли этому герою Дюма уступит. Так что — давай, дерзай, Д’Андрей, так сказать, как там в исполнении Боярского — «тысяча чертей»! Хотя правильнее в сложившихся обстоятельствах называться придется, скорее, «де Федором», да и не чертей тысяча, а каких-нибудь мелких местных велнясов...