Майор трижды прочесывал район, где обнаружились странные следы, но ничего кроме заломов на деревьях и странных царапин на высоте двух – трех метров, не обнаружил. А все это можно истолковать как угодно. И уж, во всяком случае, как, пожалуй, по-своему справедливо, настаивал полковник – докладывать наверх – нечего. Майор так не считал, но подчинялся, предполагая, что в штабе, да и в России, вообще, сейчас не до них…

9.

Почта исхитрилась, постаралась – новогодние письма и посылки привезли точнехонько 31 декабря утром. Солдаты толклись у газика, откуда сержант вынимал ящички и передавал счастливцам. Майор, точно знал, что ему то ничего не будет. Давным – давно жена заявила:

– Я не знаю, что тебе дарить! У тебя же там все есть. Вас же снабжают! – и выслала деньги. То есть, получилось, что уделила ему часть из того, что он ежемесячно пересылал домой. Потому он и написал кратко: «Денег не шли». Прежде письма писали дети, рисовали картинки. «Повесь эту картинку на стенку! И смотри на нее! Я тебя люблю!» – писала дочка. И действительно картинка долго висела у него над тумбочкой, даже когда его переводили на другое место службы, картинку он забирал собой.

Но дети выросли, и письма писать перестали. Зачем писать, когда, в случае экстренной необходимости, можно вызвать майора на переговорный пункт. Сын, иногда присылал книги, а дочь вышла замуж и ей, разумеется, стало не до писем.

И все-таки, когда приходила почта, он глубоко – глубоко в душе, стыдясь этого, все-таки ждал, что какое-нибудь письмо, ну хоть открытка – придет, однако чудес не происходило.

Он смотрел, как получают посылки солдаты. Его служебная задача – смотреть, как получают, не присылают ли спиртное, как делятся или не делятся с однополчанами содержимым, не отнимают ли посылки «старички». Поэтому он приказал поставить у газика стол и солдаты, потроша обшитые холстиной ящики, вываливали оттуда, конфеты и всякие сласти «на общак», который предполагался за праздничным новогодним столом. Как правило, в посылках набор был стандартным – сгущенка, конфеты, твердокопченая колбаса, сигареты, кассеты с музыкой.

Иногда в, хитро запаянных банках из под сгущенки, пересылали спирт. Не вдаваясь в подробности, майор приказал достать два ящика сгущенки и тут же обменивать присланные банки, на точно такие же казенные. Банку на банку.

Константин Иваныч, считая эту предосторожность не лишней, заметил, что банку достаточно в руки взять, чтобы определить содержимое по весу.

– … И еще кисет, и две пачки махорки! – услышал майор, – Привет от девочек третьего класса нашего детдома!

– Об чем регочите? – спросил он хохочущих солдат.

– Охлобыстину носки мамаша прислала! Прям – валенки домашней вязки! Образца 41 года! Как на фронт бойцу – красноармейцу в окопы.

Красный менеджер – гуманоид стоял с раскрытой посылкой.

– Отставить смех, – сказал майор сухо, – Во- первых, мне не дорог твой подарок – дорога твоя любовь! Во- вторых, если это интересно, могу отдельную лекцию прочитать про носки и портянки, и доказать, что портянки носят не от хорошей жизни, а по бедности. Носки для любой местности, особенно шерстяные, особенно толстые, для ноги в сапоге – кайф!

– Казаки, – встрял дядя Костя, – портянок не носили, завсегда в носках – чесанках, домашней вязки.

– Вот именно, – сказал майор, – так что, оказывается, мама это знает! А некоторые сержанты, чей оптимизм, совершенно необоснован, – нет! Говорят, папуасы жутко веселились, когда Миклухо-Маклай показал им зеркало.

– Поняли!? – довольно хихикнул дядя Костя, – Книжки читать надо! Пупуасы!

Вечером, когда майор, разувшись, как всегда, сидел на крылечке с кружкой чая, подошел Охлобыстин.

– Товарищ майор, разрешите обратиться.

– Вольно. Присаживайся. Чаю хочешь?

– Не-а. Спасибо.

– Ну, обращайся. Чего хотел?

– Я – это… Это вам, к новому году. Мама четыре пары прислала, мне столько не сносить….

– Почему это не сносить! Тебе еще до дембеля топать и топать!

– Я вас очень прошу! Очень! Это вам.

– Спасибо. Вот и я на новый год с обновкой. А Константин Иванычу то подарил? Ты говоришь, их у тебя четыре пары?

– Да! Конечно! Я это… Спасибо вам…

– За что?

– Вообще….

– Тогда, пожалуйста. «Вообще». Кушайте на здоровье. А маме то, что в ответ пошлешь? Надо что-нибудь экзотическое изобрести.

– Ну, вот инжир сушеный, перец тут такой есть «паприка».

– Замечательно.

– А можно еще варенья наварить, – сказал, возникая, как из неоткуда, дядя Костя, – Сахару у нас теперь навалом, а мандаринов, вообще, девать некуда.

– А что из мандаринов варенье бывает?

– Ха! – сказал старик, – да еще какое!

– Да как же я наварю?

– Да в кастрюльке!

– В смысле как пошлю-то! Банок – нет, да и побьются стеклянные-то банки.

– На что в стекле то посылать! Вот ума то нет! Ты в мешочки полиэтиленовые расфасуй, и в сухофруктах размести. Вдребезги ящик разбить надо, чтобы варенье то в такой упаковке разлить!

– Жалко к новому году не успею….

– Как это? Вот именно, что ежели не к Рождеству, то к русскому новому году, к старому то есть – как раз! Очень даже оригинально. Давай, бежи на кухню, чисти мандарины. Растворяй в кастрюльке сахар – на килограмм стаканчик водички. Сироп делай! Апосля сиропом сахарным зальем! Конфетка будить! Там у меня два ящика мандарин отборных – девать некуда! Чисть побольше – и другие ребята, небось, захочут домой презент сделать, а не то так и сами съедим. Хороший парень, – сказал дядя Костя, глядя вслед, Охлобыстину, полетевшему на кухню, как на крыльях: – Чувствительный.

– Сержант докладывал – он стреляет хорошо?

– Что ты! Как гвозди вбивает! Пулю в пулю содит! С любого положения! Вот ведь какой талант ему! Так то физически слабоват, а стреляет – я те дам!

– Характер.

– Да вот и то ж! Другие тыр – пыр в молоко, а он – бац – и убил! Сразу.

– Кого убил?

– Покуда – мишень. Солдат-то ведь не задумывается – попал в яблочко и рад, а в натуре то – убил! Мало, что того, кто в тебя целил, а и всех его детей не родившихся, и внуков, и правнуков… На спуск нажал – попал! Энтот, ладно, рухнулся, и Слава Богу, мог ведь и он в тебя, а за ним то поглянь – просека из людей. Про родителев, вообще – молчу! В них то за тыщу верст пули попадают. Похороночка придет – вот она и есть- пуля смертная! Грохнутся отец-мать без памяти, и душа – вон! А и оклемаются – все душа то убита. Вона, как у нашего Бочуа. Живет человек, а внутри выгорел весь! Тем и жив, что другим людям помогает, округ себя, – старается облегчению им изделать, а так бы уж окочурился давно, не то руки бы на себя наложил…

– Смотри, Охлобыстину такое не скажи.

– А что такого? Дураку – понятно…

– Дураки – они разные. Этот вот возьмет да и задумается, а там и стрелять перестанет. Сам же сказал: он – чувствительный.

– Так вот и то ж… Не нонешний он какой-то.

– Откуда ты Константин Иваныч знаешь, какие они нонешние? Они нонешние – все разные.

– Так вот и то ж… Жалко их мне! Спасу нет – жалко!

– Так вот и то ж… – усмехнулся майор.

Вечером следующего дня он обнаружил на столе в своей комнатушке литровую банку мандаринов в сиропе. Попробовал и поставил на полку. Майор к сладкому был равнодушен.

– Что вы налетели, как мухи на дерьмо! – услышал он вскоре крик сержанта, – Помешались все с этим вареньем! Липкие все, как гандоны…. Жвачка, а не бойцы! Прекратить это варево гребаное, мать перемать!….

В конце января пошел дождь, и зима кончилась. Опять потянулись слякотные дни, с ветром и почти постоянным дождем, и ночи с небольшим морозцем, способным только чуть затянуть хрустким ледочком лужи, да наморозить ледяной блин в бочке, над которой умывался майор.

10.

– Да, ваш это… Ваш, – сказал Бочуа, закрывая разорванное тело брезентом, – вот и документы его и рюкзак его, – что делать будем?

– В смысле?

– Давай думать, как тебе будет лучше…