Пройдет час, прежде чем Арьяна Тимофеевна оторвет руки от головы, встанет и тихо вслух промолвит:

– Никогда!

Непонятно, что и чего больше в тот момент отрицала  обманутая женщина: то ли отказывалась верить в случившееся, то ли поклялась не прощать.

– Какой позор! – за последние месяцы в миллионный раз прозвучала эта фраза.

Директор музея буквально выбежала из кабинета. Не замечая ни время, ни окружение, вот уже который час она бесцельно металась по городу, бессмысленно меняя стороны улиц и направление движения. Спасибо ангелам хранителям, что уберегли ее от участи быть сбитой автомобилем. А таких ситуаций хватало.

Вероятно, она пришла в сознание и вновь ощутила реальность именно в тот самый момент, когда под рифленой резиновой подошвой ее ботинок неожиданно захрустела сухая гранитная крошка. Арьяна Тимофеевна замерла и оглянулась. Спустя мгновение, вытерев тыльной стороной ладони выступившие на высоком лбу крупные капли пота, нежданно и непонятно чему она вдруг улыбнулась.  Сама того не ведая, женщина оказалась в любимом сквере.

До войны на этом месте располагались двухэтажные деревянные постройки текстильной фабрики. Фашистские бомбы разрушили и сожгли их до основания. Посреди жилого района образовался двухгектарный пустырь. Наподобие круглой паутины, отсюда в разные стороны, лучами расходились множество переулков и улиц. Для дорожной развязки тут подошел бы лишь круговой перекресток. Иначе светофоров не напастись, да и регулярный транспортный коллапс был бы неизбежен. Но, на благо местных жителей, городские власти почему-то решили отдать площадь под место для отдыха. Коллектив музея активно участвовал в облагораживании этого участка.

Сквер приветствовал своих гостей звонким щебетом птиц и неимоверным букетом ароматов. Белые, желтые, фиолетовые и розовые оттенки лепестков одновременно распустившихся подснежников, нарциссов и тюльпанов яркими узорами калейдоскопа покрывали многочисленные клумбы. Приятно и успокоительно благоухали цветущие сейчас береза, сосна и ольха.

Пройдя лишь пару метров по слегка витиеватой дорожке, Арьяна Тимофеевна обессиленно опустилась на первую попавшуюся скамейку. Стоявшая рядом гипсовая скульптура отбрасывала на вспотевшую гостью сквера свою спасительную прохладную тень.

– Очень кстати, дорогуша. – директор музея благодарно кивнула неподвижному изваянию.

Несмотря на дешевый материал и типичный социалистический реализм всей композиции сквера, неизвестному, явно талантливому мастеру удалось придать этой фигуре особую естественность и реалистичность: казалось, будто волосы и одежду девушки развевает невидимый ветерок, а фигура вот-вот начнет двигаться, величественно превознося в двух сцепленных ладонях хрупкую розу.

– Вера Любовна. – так нарекла ее молва людская.

Сотрудники музея были в восторге от этого наименования. После многочисленных и долгих дискуссий они пришли к консенсусу, что скульптор должно быть вложил в девичьи руки весь замысел своего творения: две сложенные ладони символизируют веру, милость и прощение; роза – известный знак любви…

Из ниоткуда, фыркнув крыльями над головой, сидящей с печально опущенными на колени руками, Арьяны Тимофеевны, молниеносно пронеслась маленькая птичка. Сделав круг, ласточка слегка набрала высоту и, чуть не задев черным клинообразным крылом гипсовый цветок, скрылась под девичьим подбородком статуи. В промежутке между шеей и пышной косой изваяния, судя по прилепленным там комочкам коричневой глины, белогрудая пичуга решила построить свое гнездо.

Увлеченная наблюдением за ласточкой, гостья сквера не сразу заметила, как к противоположной скамье подошла женщина с детской коляской. Перед тем как сесть, молодая мать взяла на руки своего ребенка. Нежно, но в то же время надежно как на замок, обхватив обеими руками, кормилица прижала дитя к своей груди. По-весеннему мягкие солнечные лучи придавали ее облику божественную умиротворенность.

Что-то встрепенулось в душе Арьяны Тимофеевны. Она резко встала и решительным шагом направилась в сторону остановки общественного транспорта.  Вошла в трамвай, маршрут которого пролегал мимо роддома…

Тем временем Людмиле впервые принесли на кормление ребенка. Тишину больничной палаты нарушил плач малютки: поначалу слабый писк, а затем все более громкий и отчетливый.

Но не успела санитарка передать родительнице грудничка, как пациентка вздрогнула и отпрянула. Буквально выпрыгнув из больничной кровати, испуганно прижимаясь к стене, новоиспеченная мать категорично заявила:

– Не надо.

– Как это не надо? – громко удивилась медсестра и строго добавила: – Твое дитя. Бери и корми.

– Я… Я не могу! – протестовала Люда, все глубже забиваясь в угол больничной палаты.

В этот момент на ее лице промелькнул животный страх загнанного зверя: губы были плотно сжаты, ноздри широко раздувались, дышала глубоко, рвано, шумно, а синие глаза беспокойно смотрели то на малютку, то на дверь.

– Это же чистой воды твоя кровинушка. – уже спокойным голосом продолжила санитарка. – Гляди, какая миленькая. Прими же свое счастье!

Оглядываясь по сторонам, Люда неожиданно заявила:

– Мне надо в туалет.

– Так иди ж быстрей. Там в конце коридора.

– И переодеться хочу. У меня липнет все к телу.

– Под кроватью твой чемодан. Со сменой поди. Только быстро. У меня ты не одна в роддоме. В постоянные сиделки я к тебе не записывалась.

– Спасибо! – на ходу, в проеме дверей поблагодарила Люда и скрылась с чемоданом в руках.

– Ох уж эти мне первороженицы! – тяжело вздохнула медсестра и уселась с ребенком в руках на край больничной кровати…

Арьяне Тимофеевне пришлось долго ждать.  В какой-то момент она даже заволновалась, заметив, как работник регистратуры пригнувшись за стойкой о чем-то шепчутся с прибежавшей медсестрой. Посетительница не удержалась и грубо спросила:

– Почему так долго?

– А вы кто будете? – сочло нужным спросить, не сразу появившееся в проеме окошка регистратуры лицо пожилой медсестры.

– Мать вашу! – лопнуло терпение у Арьяны Тимофеевны, и она вскочила со стула. – Я же уже объяснила. Дочь моя, Людмила, сегодня здесь родила.

Голова медсестры исчезла. Из проема окошка послышался нервный возглас регистраторши:

– Ждите! Дежурный врач сейчас выйдет…

И действительно, вскоре в коридоре появилась крупных размеров женщина в белом халате. Не поздоровавшись, еще издалека прогорланила на все помещение:

– Сбежала ваша дочь. И ребенка бросила.

– Как? – испуганно спросила посетительница. – Почему?

– А я откуда знаю? У вас надо спросить.

– И то верно, – промолвила Арьяна Тимофеевна и про себя подумала: “ Это я во всем виновата. Нельзя быть такой строгой и жестокой. Она ведь молодая, неопытная. Да, ошиблась… Так ведь это я не научила ее быть осторожной. И наплевать, что другие об этом подумают… Но, теперь уже поздно. Не успела”.

Сердце матери все еще отказывалось верить в то, что Люся смогла так бессердечно поступить и бросить своего ребенка. Но внутренний голос тут же ее осекал: – “ Переспать же с отчимом она  посмела. Почему бы не перейти очередной порог неприличия?!”

Укоры совести, обвинения в собственном бессердечии, проклятия в адрес Алексея, чья похотливость получается исковеркала судьбы уже трем живым существам, мольба о прощении и просьба вернуть ей дочь – все это враз и вместе острой головной болью обрушилось на Арьяну.

 Женщина безвольно, как тюфяк, опустилась на стул.

– И что теперь? – пробормотала она, разведя перед собой руками.

– Я сообщила в милицию. – ответила дежурный врач. – Будут вашу Люсю искать. Хотя, по советскому закону, каждая женщина имеет право отказаться от новорожденного.

– А что будет с девочкой?

– Ребенка в дом малютки оформим. Или…

– Что “или”? – как за спасительную соломинку ухватилась Арьяна и даже привстала со стула.

– Или бабушка заберет внучку к себе. Вы ж еще молодая, поди справитесь…