Арьяне, наблюдавшей их окна второго этажа музея за старушенцией и ее спасательным мероприятием, вдруг показалось, что это у нее самой текут слезы.

– Какой печальный, беспросветный день, – вслух умозаключила созерцательница. – Один в один, как моя жизнь.

В последнее время ее часто посещали, теснили и пугали странные мысли о тщетности бытия. Толпы неясных вопросов, навевая темные ощущения, пугали и беспрестанно барабанили воспаленное сознание. Крутясь в голове заезженной пластинкой, под стать ее низким тянущимся звукам, они тормозили на одном и том же месте, а потом срывались и перескакивая в начало диска снова начинали свое противное нытье.

Помимо скверного сна, зрелую женщину отныне одолевали приступы детской плаксивости и непременно следующие за ними взрывы неоправданной раздражительности. То и дело тело наполняла непонятная жара, тут же вызывая обильный пот. С недавних пор директор музея держала в шкафу своего кабинета по несколько сменных блуз.

– Кажись и вправду, старость подкатила! – внешней поверхностью кисти руки Арьяна невольно вытерла сухие щеки. Она сознательно избегала слово “климакс”, который диагностировал ее участковый врач…

В дверь постучали. Погруженная в глубокое раздумье фигура у окна отреагировала не сразу.

– У вас такое редкое имя, – низкий, по-особому глубокий басовитый мужской голос заставил Арьяну встрепенуться. Выразительный тембр мурашками пробежался по всему женскому телу. Она резко обернулась.

В проеме дверей стоял светловолосый богатырь. Длинными пальцами широких ладоней он бережно водил по буквам вывески на двери кабинета директора музея. Густые усы и бородка не в силах были скрыть налитые алые губы, расплывшиеся сейчас в красивой жизнерадостной улыбке. Голубые глаза вылитого Добрыни Никитича сияли подобно насыщенному сапфиру.

– Арьяна Тимофеевна, можно войти? – его голос не переставая будоражил женщину. – Айексей. Меня к вам направийи дья реставрации картины…

Он слегка картавил. Не противно. Как-то по-французски: с четкой “Р”, но не выговаривая букву “Л”. Получалось мягкое и тягучее произношение:

– Направийи дья…

Ну, а в остальном, Алексей оказался хорош во всех ипостасях: неописуемой красы мужчина, почти два метра высотой; перспективный и талантливый художник, с уверенной техникой кисти и отменным чувством красок; не в последнюю очередь – непревзойденный опытный марьяжник, способный вскружить голову любой представительнице слабого пола. Не мудрено, что вскоре у Арьяны появился второй муж, а у Людмилы отчим. Как покажет время, даже чересчур любимый…

Год спустя, в узком семейном кругу, с обильно, по тем временам, накрытым столом и дорогими подарками отметили Людмилино шестнадцатилетние.

Отчим самодовольно обозревал и громогласно расхваливал собственноручно им организованную трапезу:

– Пошехонский сыр. С трудом достав. С недавних пор выпускают в Яросвавской области. Нежный, сьегка пряный и умеренно кисйеватый вкус.

– Ковбаса “Московская” с кусочками жирка.

– Копченый павтус. От его умопомрачитейного запаха народ на уйице оборачивався, с завистью и повным ртом сьюней , строго смотрейи мне всьед. Я даже бояйся, что в подворотне могут огьюшить и ограбить.

– Торт пойено Сказка. Пропитанный коньяком бисквит и нежнейший крем с какао.

С наслаждением заправского гурмана Алексей описывал все эти блюда. А вот утку с яблоками, салат из свежих помидор с огурцами, бутерброды с красной икрой и паштетами он почему-то не удостоил даже одним словом. Арьяну это слегка покоробило. Ведь она так старалась.

– Всем шампанского! – властно распорядился отчим. – Крымское, бархатное.

– А почему оно называется бархатным? – едва отхлебнув глоток поинтересовалась то ли от счастья, то ли от первого алкоголя опьяневшим голосом именинница.

– Из-за танина, – со знанием дела пояснил Алексей. – Чувствуешь терпкий, сьегка горьковатый вкус?

– Да.

–Язык и губы сушит? Ощущаешь их шероховатость?

– Ага.

– Как будто кусочек бархата в рот взяйа?

Вместо ответа, слегка кивнув головой, падчерица прикрыла вмиг покрасневшее лицо руками и по-детски захихикала…

Мать подарила дочери серебряную брошь, оставшуюся ей самой по наследству от бабушки. Алексей преподнес падчерице в дар клетчатую юбку-карандаш и виниловые туфельки.

– Как точно ты угадал Люсины размеры? – вслух удивилась Арьяна. – Обычно, ты даже для себя рубашку подобрать не можешь.

– Так мы это, – чуть запинаясь пробурчал в ответ Алексей. – Вместе с Мусей выбирайи.

Буквально с первых дней совместной жизни, отчим переделал имя Люся на удобное для него без буквы “Л” – Муся.

Работницы музея наперебой восхищались, как же повезло директрисе с мужем, на редкость трепетно заботящемся о падчерице.

 Отгадка не заставила себя долго ждать. В один из февральских дней Алексей сказал, что ему необходимо проведать больную родственницу, живущую в Новой Усмани, Воронежской области.

– Не знаю, как надойго, – обреченно развел он свои красивые, мускулистые руки. – Тете нужен уход.

Предчувствуя долгую разлуку, жена попыталась броситься мужу в объятия, но Алексей успел отвернуться, делая вид, что он озабочен сборами чемодана. Супруге не осталось другого выбора, как только нежно погладить его широкую спину…

Реставратор уехал. Обещал по приезду на место дать телеграмму, а потом часто звонить и еженедельно писать письма. Но напрасны были ожидания. От Алексея не было ни слуху, ни духу. Он бесследно исчез.

Ругая себя за то, что не взяла у мужа адрес его больной тети, Арьяна было собралась идти в милицию. Намеревалась подать заявление на розыск супруга. Но ей неожиданно преградила путь Людмила.

– Не ходи. – едва дрожащим сухим голосом, как-то уж очень рассудительно и по-взрослому, потребовала дочка. – Мой Лешенька никогда не вернется к тебе.

У матери вдоль позвоночника пробежал холод. Она впервые слышала, чтобы ее дитя называл отчима столь ласково и в уменьшительной форме. А еще это режущее слух – “мой” …

Не обронив и слова, Арьяна прошла на кухню. Остановилась возле холодильника. Как бы в раздумье несколько раз провела пальцами вдоль надписи “Газоаппарат”.  Нерешительно, но все же открыла дверцу. Достала поллитровку водки. Стоя выпила треть содержимого прямо из горла. Тяжело опустилась на стул и с грохотом поставила бутылку посреди стола.

– Ну давай, рассказывай теперь все по порядку. – от грубого тона, кажется, даже затряслись неутепленные на зиму стекла кухонного окна.

Не шелохнувшись, Людмила осталась стоять у входной двери. Она не смела даже взглянуть в сторону матери. И только приглушенное жалобное шмыганье носом, да равномерное тиканье настенных часов изредка нарушали гнетущую тишину.

– Что я еще не знаю? – выждав минуту, уже тише спросила мать.

– Я беременна, – визгливо вскрикнула Людмила и стрелой метнулась в свою комнату.

Сиюминутно в материнских глазах вспыхнул безрассудный гнев. Она вскочила и в порыве негодования бросилась непутевой вслед. Споткнувшись о порог кухонной двери и почти клюнув носом в паркетный пол коридора, Арьяна едва смогла удержаться на ногах. Успев опереться о стену она сгорбившись застыла над собравшимся у плинтуса в гармошку половиком. Переведя дыхание, женщина зло сплюнула и вернулась к столу. Уверенно схватила поллитровку и считай одним залпом допила водку…

С этого дня мать не разговаривала с дочерью. Спустя несколько месяцев, на пороге роддома, куда Арьяна самолично отвезла и оформила на сохранение высоко беременную Людмилу, сухо и коротко бросила той на прощание:

– Не смей возвращаться домой. Ты мне больше никто.

Поставила к ногам чемоданчик и, ни разу не обернувшись, ушла прочь…

***

В десять утра позвонили из роддома. Сотрудница больницы радостно сообщила о том, что Людмила родила девочку. Новоиспеченная бабушка молча выслушала поздравления, холодно поблагодарила за звонок и поспешила положить телефонную трубку. Обхватив руками низко опущенную голову, упершись локтями в дерево рабочего стола, она надолго замерла в этой позе…