– Ага. Обязательно. – Про себя подумал, не так уж я плох, если в этом настоящем при запрете на алкоголь ухитрился самогон гнать. Интересно, продавал? Вот так вот. Был ментом, а стал подпольным бутлегером. Из крайности в крайность.

– Ещё что… Нам какой-то там по счету пакет санкций выписали. Хрен их знает, чё хотят. Уже лет двадцать ими обкладывают. А толку с гулькин нос. Правда говорят, капитализм – гнилое дело. Вообще не соображают. Что нам их санкции? О, мужики, Петрович идёт. Сейчас будет нотации читать.

Я посмотрел в ту сторону, куда указывал игрок. По двору, огибая не сильно большое количество машин, на которых, кстати, имелись значки отечественного производителя, хотя внешне тачки были очень даже приличные, шел подполковник Матвеев. Форма на нем не значительно, но все же отличалась от привычной, более напоминая прежний вариант, подходящий началу девяностых.

– Вот и участкового принесло… – Протянул Леня, а потом достаточно громко крикнул, – Здравия желаю, товарищ майор! Все – то Вы на службе, да на службе. Пора уже на пенсию.

– Ты мне поговори, Филимонов. Поговори. Почему опять не на работе? А ты, Симонов. Жена твоя опять жалобу накатала. В курсе? Говорит, порочишь ты образ советского человека. Это хорошо, она от небольшого ума мне их строчит. Но ее жалобы можно как отдельный том «Войны и мир» издавать. Опять в запое был?

Я смотрел на своего начальника и это было очень смешно. Правда. Подполковник тут, оказывается, майор, да ещё и участковый. Всегда знал, что он умом на прежнюю должность, как и звание, не дотягивал.

– Что молчишь, Симонов?

– Никак нет, товарищ начальник. Баба – дура. Сами в курсе. – Не знаю, почему, но перенял тон мужиков сидевших за столом.

– Это, да. Твоя – особенно. Ладно, ты у нас не Валера Леонтьев и даже не Стас Михайлов, но жену себе выбрал вообще караул. Так почему не на работе, спрашиваю? За тунеядство хотите получить?

Я, не выдержав, хохотнул. Такое чувство, что в кино снимаюсь. Если 1941 держал в тонусе, реально опасался лишнего сказать, тут же все иначе.

– Чё ты ржешь, Симонов? Вот объясни мне, что ты ржешь? – От фразы Матвеева стало как-то тепло на душе. Именно этими словами начиналось каждое совещание. – Пойдем поговорим. А вы сейчас быстро соберётесь и смоетесь по домам. Ясно? Завтра жду с объяснительными, почему в рабочее время ошивались здесь, а не трудились на заводе. От всех.

Николай Петрович кивнул мне, приглашая следовать за ним. Я, собственно говоря, был не против. У самого имелись кое-какие вопросы, а задавать их при посторонних будет лишним.

Матвеев отвёл меня в сторону, почти за угол дома. Беседа, похоже, предстояла серьезная.

– Иван, это уже не шутки. Долго так продолжаться не может. Если твою дуру кто-то надоумит написать в НКВД, а доброжелателей много у нас, там ты никому и ничего не объяснишь. Понимаешь, она в крайней жалобе обозначила, что ты – потенциальный враг народа. Потому как идёшь против решения партии вывести нашу страну на путь трезвости и здравомыслия. Сухой закон отменили, конечно. Но два дня назад. Да и сам понимаешь, кому-то простят. Тебе – нет. С таких, как ты, спросу больше.

– Извините, товарищ майор… куда ее надоумят написать? – Нет, слышал-то я нормально. Сложно не услышать, когда Матвеев стоит рядом и в ухо почти все это говорит. Но знакомое сочетание букв всё же удивило. То есть даже вот так… Не Комитет Государственной Безопасности, а все оставили в начальном варианте.

– Туда, Симонов! Вот именно, что туда! Думаешь, нынче не так все строго? Да щас! Не афишируется особо. А так-то не далеко ушли. Говорить разрешили, свободу мысли и гражданской позиции провозгласили, но в строго обозначенных рамках. Понятно, не 1938 год на дворе, сам догадываешься, о чем я. Однако, если заберут, там, на месте, уже ничего не докажешь. Тем более, сам знаешь, ситуация на политической мировой арене, ой какая напряжённая. Врага и в столбе увидеть могут. Просто потому, что этот столб не там стоит. Тем более, как КГБ приказал долго жить, и вернули народный комиссариат, они удила-то натянули слегка.

Я слушал Матвеева и поражался тому, насколько Николаю Петровичу на пользу оказалась работа участковым. Ты посмотри, знает слова «политическая арена», «афишируется». Вообще, в принципе, вникает в такие вещи. Помнится, на должности начальника отдела его интересовали только показатели и довольное руководство, стоящее над ним. Ну, ещё личное благосостояние. Не хуже и не больше, чем остальных, однако, стремление к хорошей жизни несомненно было. Теперь же, передо мной мент. Именно мент. Сильно звёзд не хватающий, но к своей работе относящийся добросовестно. Вон, воспитательные беседы приводит, о подопечных волнуется. Выходит, правильно буддисты говорят, самый страшный грех – быть не на своем месте. Вот сейчас Матвеев на своем месте, это точно.

– Иван, я к тебе хорошо отношусь. Не смотря ни на что. Отец твой нормальным человеком был, рабочим, честным. Если бы не сам знаешь какой факт из прошлого вашей семьи, может и в институт взяли бы. Бо́льшего мог бы добиться. Но тут уж, как сложилось. Тем не менее, не позорь его память. Завязывай по острию ходить.

– Да понял я. Можно вопрос? Точнее несколько.

– Валяй. – Матвеев поправил фуражку двумя пальцами за козырек, слегка сдвинув ее на затылок, жарковато на улице, это факт, и уставился на меня внимательным отеческим взглядом. Да как непривычно! Лицо одно и то же, а человек – другой.

– Про деда. Нормально? Ничего, если поговорим? – Решил зайти издалека. Прощупать почву.

– Эх… – Матвеев оглянулся, потом посмотрел вперёд, через мое плечо, проверяя, нет ли прохожих или случайных свидетелей, которые могли бы нас услышать. – Ну… давай. Тема не особо подходящая.

– Понимаю. Просто скажите, могу ли я где-то получить информацию по его делу? Возможно ли это вообще? Хоть какую-то информацию. Все, что реально узнать. Имею ввиду, не ту, которая обозначена официально, а что-то более правдивое. – Я понимал, реакция майора может быть резко негативной, но с другой стороны, особо ничего не теряю. Тут – моя жизнь. Соответственно, и руки развязаны больше. Это не при каждом слове на деда оглядываться.

– Зачем тебе? – Николай Петрович прищурился, выискивая что-то подозрительное на моем лице.

– Хочу знать, как так вышло.

– Как, как… кверху «каком». – Матвеев снова оглянулся и осмотрел окрестности на предмет посторонних личностей. – Опасная просьба.

– А давайте договоримся. Вас же беспокоит моя… – Вслух даже произносить тяжко. – Моя жена беспокоит. Верно? Если не угомонится, то проблем будет нам обоим. И мне, и Вам. Мне, ясное дело, побольше, однако, участкового эта ситуация тоже коснется. Тут к бабушке не ходи. Если вдруг чего, тоже спросят.

– Спросят, Симонов! Вот именно, что спросят! Скажут, как это ты, товарищ Матвеев, подвёл доверие партии? У себя под носом гнездо врага не увидел. А мне бы хотелось, тихо – мирно дослужить до пенсии. Потом на дачу уеду. Буду кроликов разводить. Ты и твои выкрутасы с большой вероятностью можете меня этой мечты лишить. Я, конечно, понимаю, твоя баба плетет, что ни попадя, потому и не хочу жизнь ломать тебе. Но там… там могут и не понять – Тихонов посмотрел сначала куда – то вверх, а потом на меня, так, будто я уже держал его воображаемых, но очень желанных кроликов под мышкой, собираясь с ними смыться.

– Вот! Поэтому есть такой вариант. Выгодный обоим. Помогите узнать про деда. Понимаю, конечно, дело Вам его в руки никто не даст, а если и дадут, то Вы мне его не покажете. Естественно. Но хотя бы в общих чертах. Как, что, почему? В ответ даю слово, что брошу пить и… ешкин кот… с женой помирюсь. Чтоб она больше никуда ничего не писала. Будет у нас идиллия, как в книжках. Даже круче.

– Правильно мыслишь, Симонов! – Участковый несколько раз хлопнул меня по плечу. – Очень правильно. Бабы они ж что… когда баба обласкана, так она на многое глаза закроет. Ей про любовь – морковь пару слов сказал, и все. Жизнь станет, как штиль на море. По своей знаю. Приобнял, в щёчку поцеловал, а там, может, не в щёчку, так даже лучше, не мне тебя учить, что со своей бабой делать, и все, сразу никаких вопросов у нее. Ладно… Дед говоришь… Попробую.