Разработанный план выглядел вполне сносным, но довольно рискованным: чтобы не показаться навязчивым, мне хотелось остаться неузнанным, хотя это и представлялось немного затруднительным. Не скрою, меня волновало и то, как она отнеслась бы к подарку от другого мужчины, и, войдя в возможный образ этого другого, я сочинил игриво-возвышенный, в меру пафосный анонимный текст, которого она вряд ли могла бы ожидать в моём исполнении. Оставалось только найти способ узнать её реакцию по прочтении открытки, и я особо договорился с курьером, чтобы он настоял на необходимости устного ли, письменного ли, но немедленного её ответа на моё послание.
На следующий день, в начале четвёртого, я услышал в телефоне громкий голос: «Всё сделано, сейчас отправлю!» Пришедший следом адрес мне ни о чём не сказал, а вот снимок её слов, записанных на клочке бумаги, поглотил моё внимание. В большом волнении, я перечитал их несколько раз, прежде чем понял, что смотрю на них так, словно она обращается ко мне, а не к человеку без имени:
«Дорогой аноним, благодарю за такой чудесный подарок! Он говорит сам за себя, но ещё больше мне сказало бы ваше имя: за ним всегда стоит больше, чем кажется».
Мне стало досадно на себя за свои проделки и подозрения, за то, что впустил в пространство наших отношений третьего, пусть и совсем чужого человека. Я позвонил курьеру и попросил уничтожить её записку, а потом вернулся к полученному адресу, нашёл его на карте и задумался. Многоэтажный бизнес-центр недалеко от Садового кольца – так себе ориентир, если пытаться продолжить поиски, и я решил на время отложить в сторону свою затею. Однако на следующий день меня потянуло непременно поехать туда сразу после работы, и даже суровые пятничные пробки не убедили в обратном. Потолкавшись в поисках парковки у главного входа офисной высотки, я нашёл-таки подходящее место для наблюдения прямо из окна машины и стал дожидаться её появления.
И очень скоро я увидел её: ослепительно яркая, в чём-то жёлтом, она проворно сбежала по ступенькам с букетом цветов, в которых я узнал свои герберы, и, похоже, намеревалась влиться в общий людской поток, тянувшийся мимо моего обзорного пункта. Через какие-то секунды она должна была поравняться со мной, и я приоткрыл дверь, готовый принять её в объятия, но не дождался. Она внезапно остановилась, озабоченно оглянулась и заговорила с подошедшим мужчиной лет пятидесяти, комично бесформенным, пёстро одетым.
Опустившись на сиденье и закрыв дверцу, я стал наблюдать за происходящим. «Пёстрый» активно жестикулировал, что-то доказывая или на чём-то настаивая. Покачав головой и коротко огрызнувшись, Коринна отвернулась от него и пошла дальше, но он резким и властным жестом остановил её, схватив сзади за локоть. Её лицо помрачнело, и она, решительно повернувшись, отвесила «пёстрому» пощёчину. Тот побагровел, и на его губах проступила тихая, но ясно ощутимая угроза. Коринна обречённо опустила глаза и покорно проследовала за ним, уронив на тротуар один цветок из поникшего букета.
Подойдя к пятнистому тёмно-зелёному седану, припаркованному через три или четыре машины от меня, они уселись вперёд, причём она сама открыла дверцу вполне привычным, как могло показаться, движением. «Крокодил» зарычал, порывисто, с шипящим свистом, развернулся и помчался в сторону Кутузовского проспекта. Я запоздало выбежал, подобрал лежавшую на асфальте герберу и рванул за хищником, держась на небольшом отдалении от него. Стоять в пятничных пробках, похоже, не входило в планы «пёстрого», и его махина вырулила на самый центр дороги, широкую разделительную полосу для спецтранспорта – ту самую, из-за которой Кутузовский в своё время прозвали «дорогой смерти».
Чтобы не светиться за ними и не нарваться на дорожный патруль, я свернул на крайнюю правую полосу для такси, которая также пустовала. Держа «крокодила» в поле зрения сквозь пять забитых полос, я вцепился в руль и прибавил газу, чтобы не отставать параллельным курсом. Уже начиная догадываться, куда прокладывал себе дорогу стремительный зверюга, я ждал его скорого появления на своей полосе. Так и случилось: спустя считанные минуты «крокодил» слегка сбавил ход и начал агрессивно, нещадно подрезая простых смертных, протискиваться вправо, и вскоре я уже сворачивал вслед за ним на Рублёвское шоссе. Здесь я немного отпустил его: настоящая Рублёвка начиналась дальше, за МКАДом – там, где бурный поток машин сливался в одну полосу и спешить уже было незачем. Правда, «пёстрый» мог быть обладателем «волшебного фонаря», дававшего пропуск на встречную, но в пятницу вечером такие фокусы могли позволить себе только по-настоящему крутые ребята из «высочайших».
«Крокодил», по-видимому, был не из самых зубастых и на время превратился в одного из многих в этой тягучей процессии дорогих, но беспомощных автомобилей. Однако, добравшись до первого же большого перекрёстка, «пёстрый» вновь пришпорил своего зелёного зверя и свернул к местечку под названием Раздоры. Движение здесь было уже вполне обычным, и я приостановился на обочине, пропустив вперёд для прикрытия пару машин, – уж слишком долгой получилась гонка, чтобы «крокодил» не успел хотя бы отдалённо почуять моего горячего дыхания.
Мы обогнули скученный массив коттеджей, к которым съехали мои сообщники-маскировщики, и на тускло освещённой дороге остались только «пёстрый» и я. Любая ошибка могла стать фатальной, я погасил фары и сбросил скорость, наблюдая, как мой пятнистый недруг отдаляется от меня куда-то к своему логову. Он был у меня в руках: впереди расстилалась река, и полностью скрыться из виду ему было просто некуда. Когда между нами осталось метров двести, я увидел, как он, наконец, остановился у тёмного здания, одиноко стоявшего за высоким забором. «Крокодил» выплюнул «пёстрого» и Коринну из своего мрачного чрева и закрыл глаза. Две фигуры завернули за угол здания и растворились.
Я вышел из машины и нервно поёжился. Обманчиво тёплый апрельский день снял свою маску и обернулся остывшим, почти морозным вечером. Где-то неподалёку залаяли продрогшие рублёвские собаки, и мне стало их жалко. Таиться было нечего, и я с холодным, тупым спокойствием приблизился к логову. «Крокодил» уже засыпал, потрескивая уставшим железом. Я подошёл к зданию с торца и отчего-то совсем не удивился, когда через просвет в решётке в глаза ударили буквы, мерцавшие шаловливым розовым неоном на уровне цоколя. Они ядовито складывались в название, которое не оставляло никаких сомнений насчёт этого заведения. Оттуда доносились глухие звуки музыки, казавшиеся преступно потусторонними в окружавшей тишине.
Постояв немного, я прикусил губу и медленно пошёл прочь. С привкусом тёплой соли во рту, я включил зажигание и заметил увядшую герберу, невинно лежавшую на пассажирском сиденье. Схватив цветок, я со злостью швырнул его назад.
Похоже, всё было кончено.
V
Петербургское небо ненадолго попрощалось с солнцем и подёрнулось волнующей дымкой, подсвеченной лёгким прикосновением городских огней, побледневших и совсем необязательных в это время года. Сезон белых ночей, казалось бы, почти миновал, но ясная погода, неожиданно задержавшись, не спешила никуда уходить и, похоже, решила продлить эту сказочную атмосферу. Зачарованный, я смотрел в окно и думал о том, что в такие ночи, которые, конечно, вовсе не белые, да и не ночи вообще, в организме, должно быть, включается какой-то особый режим, автоматический и бесконтрольный. Уже накануне я понял, что в этом ритме сбитых координат сонливость отнюдь не гарантирует нормального сна, а краткая эйфория – свежести пробуждения.
Перебирая в туманной голове детали первой встречи с Вероникой, я ловил себя на мысли, что не смог бы в точности описать ни её саму, ни подробности нашего разговора, в котором, однако, было рассыпано столько пленительно-зовущих намёков. В то же время чувство непонятной тревоги не оставляло меня, и я всё не мог нащупать его источник, пока не наткнулся взглядом на светлое квадратное пятно, маячившее сбоку на столе. Свёрток, полученный от Ники в саду, дразнил своим глянцевым бликом в эту волшебную кофейную ночь, питавшую мои силы мнимой бодростью духа. Мне захотелось как можно скорее избавиться от этой укутанной в бумагу коробки и вместе с ней – от некоего Алексея, с которым она была как-то связана. Предстоявший матч представился мне как поединок, в котором многое могло проясниться, причём не только на зелёном газоне. Что за «слишком человеческое» проскользнуло между нами?