Никогда ещё я не уходил из офиса в столь гнетущей обстановке, но, сложив всё в голове, поймал себя на мысли, что расстроен не так, как другие, и даже втайне чему-то радуюсь. Впрочем, объяснить это чувство было совсем несложно: я не любил и не понимал смысла этой высасывающей работы и каждый год подумывал о том, чтобы найти для себя более степенное и независимое занятие. От такого шага меня удерживал только азарт отца, который несколько лет назад затеял капитальную перестройку дома и всё никак не мог её завершить. Повисшие на моих плечах кредиты постепенно росли, заставляя крепко держаться за то, что ещё вчера казалось таким стабильным и незыблемым. Теперь же все планы и расчёты стирались в пыль, и в замаячившем хаосе неопределённости замерцала заманчивая и рискованная возможность нового жизненного зигзага.
Ещё не зная, нужно ли рассказывать ей об этом, я в тот же день позвонил Коринне. Поначалу я рассудил, что сообщать о рабочих проблемах будет так же неловко, как и возобновлять разговор с того, что нас так курьёзно сблизило, – сапог и рубашек. По счастью, она тоже о них не вспомнила и, похоже, не сильно удивилась, когда я предложил ей сходить на органный концерт. Пусть я и не был поклонником столь серьёзной музыки, но имя Баха на афише звучало так прочно и основательно, что у меня не возникло ни малейших сомнений, когда я выискал его в вечернем репертуаре.
Мы встретились у метро и, поскольку она прилично задержалась, нам пришлось поторопиться, чтобы успеть к началу. Рядом со мной всё под той же норковой шубкой захрустели по снегу сапожки, похожие на те, что я накануне забраковал, и она, поймав мой вопросительный взгляд, утвердительно кивнула. Ввернув незатейливую шутку по случаю обновки, я легко заставил её расплыться в улыбке, обнажившей крупные продолговатые зубы с вкраплениями карминных помадных отпечатков, что делало её приоткрытый рот похожим на клавишный инструмент неизвестного происхождения.
Когда мы добежали до гардероба и Коринна на ходу сбросила свои меха, меня обдали жаром её алое вечернее платье и смугло-матовые обнажённые руки. Под сводами зала зазвучали первые возвышенные аккорды, но Баха в тот вечер для меня не случилось. Я слышал только её учащённое дыхание, вбирая его в себя вместе с ароматом, шедшим от её молодого, свежего тела. Её рука несколько раз нечаянно коснулась моего плеча, и я едва удержался от того, чтобы хотя бы на мгновение задержать в ладони её длинные шоколадные пальцы.
На этот раз она без колебаний согласилась на моё предложение подбросить её до дома. Мне хотелось до бесконечности продлить этот вечер, и я был благодарен заглянувшим в город морозам за то, что они помогали мне, вынуждая долго прогревать остывший двигатель.
Когда мы сели в машину, я налил ей чаю из термоса и сказал:
– Коринна, а в каких театрах вы любите бывать?
– Театрах? Да в самых разных, особых предпочтений у меня нет. Послушай… мы ведь можем уже на «ты»?
– Конечно, как скажешь.
– Хорошо. Знаешь, я вот что хотела сказать, чтобы мы сразу друг друга поняли. Мы видимся всего второй раз, и я не знаю твоих намерений, но… если я тебе нужна только как приложение к культурному досугу, то лучше нам больше не встречаться.
– Вот как? А если я вижу в тебе нечто большее?
– Тогда будем разговаривать дальше. И что же ты во мне видишь?
– Я вижу в тебе интересную, привлекательную девушку, которую хотел бы узнать получше.
– Только и всего?
– А разве этого мало? Если тебе важно это услышать, то в принципе я открыт к серьёзным отношениям. Если ты, конечно, сама к ним готова.
– Для меня серьёзные отношения – только те, которые ведут к браку, остальное мне уже неинтересно. И ещё у меня такое пожелание: я не вижу смысла затягивать больше, чем на год. Мы уже не в том возрасте, чтобы долго друг друга рассматривать.
Слова мне больше не потребовались, и в знак согласия я впервые взял её за руку. Прохлада от её нежной кожи отозвалась по всему телу, и я почувствовал, как вся моя прежняя жизнь роковым образом сжалась до той точки в пространстве, которую занимала эта вчерашняя незнакомка. Мотор нагрелся и замурлыкал, и я набрал её адрес:
– Навигатор показывает, что нам по пути. Пристегни ремень, Коринна, пора отправляться.
Почти всю дорогу я держал её руку в своей, и она не думала отнимать её. Мы долго ехали молча по залитой огнями столице, пока она не сказала:
– Кстати, а как прошло твоё совещание? Доклад удался?
– Доклад? Да всё нормально, только это, возможно, был мой последний отчёт в компании.
– А что стряслось?
Пришлось обо всём рассказать ей: и о возможном увольнении, и о кредитах, и о том, что хотел бы делать дальше, если назреют перемены. На дороге закружил снег, и я неохотно выпустил её руку, чтобы взяться за руль покрепче.
– А ты уверен, что со всем справишься? – спросила она.
– Мне больше ничего не остаётся. Как только закрою долги, моя совесть перед родителями будет чиста. Вообще мне хотелось бы, чтобы это случилось до того, как мы с тобой… в общем, ты понимаешь.
– А сколько это может продлиться?
– Если смотреть реально, то примерно два, максимум – три года. Но я постараюсь ускориться и буду пахать, как вол, если для тебя важно, чтобы я уложился в год.
– Это важно для тебя, а не для меня. Я же не говорю, что твои кредиты меня как-то смущают.
Я понял, что разговор сползает на сомнительную тропинку, и замолчал, снова завладев её рукой. За поворотом показались разноглазые многоэтажки, и она прервала повисшее молчание.
– Нам вот к этому дому, но к квартире не обязательно, высади меня у магазина.
– К квартире не обещаю, а вот к подъезду – гарантирую.
Мы остановились в тёмном дворике, и я, не включая в салоне свет, приблизил к губам её потеплевшую руку.
– Для первого свидания ты многое себе позволяешь, – сказала она.
– Пусть это будет немножко в долг. Кстати, а почему для первого? Разве мы видимся не второй раз?
– Вчерашняя случайная встреча не в счёт. А вот свидание – сегодня первое.
– Сразу видно: кое-кто работает финансистом.
– А кое-кто предпочитает жить в кредит.
Последние слова слегка кольнули меня, но я не успел ничего ответить: она открыла дверцу, сверкнула пряжками сапог и быстро скрылась в сумрачном подъезде.
Мы стали встречаться каждое воскресенье, почти целый день проводя вместе, колеся по бескрайней Москве и наполняясь друг другом. При всей моей увлечённости, я не чувствовал желания ускорить течение времени между нашими встречами и даже укорял себя в этом, когда впускал её в объятия после недельной разлуки и видел её горящие, преданные глаза. Уже тогда, в те первые упоительные свидания, в моей голове автоматически включился таймер обратного отсчёта, который, как некий червячок, стал медленно, но поступательно подтачивать меня изнутри. Условленный годичный срок терзал меня больше всего, и, хотя мы почти не возвращались к разговору о моих житейских планах и обстоятельствах, установленное между нами соглашение тяготило своим немым, но очень ощутимым присутствием.
Я не любил посвящать родителей в детали своей личной жизни и не стал бы делать этого прежде времени и на этот раз, но мои воскресные отлучки и ночные приезды говорили сами за себя. Мне пришлось рассказать о Коринне в общих чертах, без подробностей нашего уговора, и даже при этом умолчании я уловил, как отец нахмурился и тут же решил ускориться с ремонтом, словно предчувствуя что-то противное своим интересам.
Месяца через три, не дожидаясь грядущего и уже неизбежного сокращения, я вышел на новое место работы, поразившись, как легко можно было сделать это и раньше без потери в доходах. Коринна одобрила моё решение и, как сложно было не заметить, особенно обрадовалась, узнав, что я беру дополнительные часы на дом для подработки. Занявшись неблагодарным делом подсчитывания будущих поступлений, я смекнул, что такими темпами на покрытие основных долгов у меня должно уйти не больше года-полутора. Каким-то чутьём я догадался, что не нужно говорить ей об этом, по крайней мере до поры до времени, чтобы в том поле напряжённости, которое мы сами для себя создали, постепенно раскрылись лепестки её подлинной личности и характера. Как бы ни была сладка её чувственная нежность, всё же я ощущал, что между нами залегла незримая преграда, представлявшая собой тонкую игру, совсем не похожую на ту, которую мы вели с тем же Стасом. Эта старая как мир игра, пусть и в особой вариации, называлась тремя простыми словами: мужчина и женщина.
