А ты так хорошо разбираешься в людях?

Нет. После истории с Васей ясно, что нет.

Вот именно. Семен – хороший слушатель? Да ему просто надо было где-то переночевать, вот и все. А ты растаяла, всю жизнь ему пересказала…

– Воды нет, – объявила Олеся.

Собственный голос с трудом рассек поток навязчивых мыслей, словно затупившийся нож.

Семен остановился. Его ладони поползли вверх вдоль бедер, как будто он собирался убрать руки в карманы, а потом дерганым движением скакнули выше, к поясу.

– Фигово, – наконец отозвался он, уперев руки в бока и опустив взгляд под ноги. Несмотря на омрачившееся после Олесиных слов лицо, он по-прежнему выглядел погруженным в себя. Как будто главная проблема состояла в чем-то, касающемся только его, а все остальное – так, ерунда. Это начинало бесить.

Тупой самовлюбленный…

Проклятый внутренний монолог! Когда же он прекратится!

Едва сдержавшись, чтобы не обхватить голову руками, Олеся усилием воли подавила глухое раздражение.

«Сколько нам еще тут…»

Вот именно. Семен застрял здесь так же, как и она. Это не его вина.

Тягучая неизвестность душила. Нужно было разорвать ее, чтобы действительно не начать сходить с ума.

– Есть идеи, что нам теперь делать? – с надеждой спросила Олеся.

– А у тебя?

Олеся внутренне съежилась. Неужели нельзя ответить нормально? Она привыкла, что те, к кому она обращалась за помощью – дедушка, родители, преподаватели, – всегда шли навстречу.

Здесь ты одна.

– Не знаю, – вынужденно признала она (можно подумать, он знает!). – Но какой-то выход ведь должен быть. Вышла же как-то та старуха.

– А с чего ты взяла, что она вышла? – в вопросе Семена сквозила легкая издевка.

– Алла Егоровна ведь сказала, что видела ее во дворе…

– А ты сама ее видела? – Семен повысил голос. – Нет? И я не видел! Извини, но, по-моему, эта твоя Алла Егоровна немного того, – он крутанул пальцем у виска. – Тут и без той бабки какая-то дичь творится! У меня от этого уже башка трещит! Я вообще не должен был тут оказаться!

На небритых щеках Семена проступили желваки. Парень с присвистом выдохнул и сильнее обычного потер затылок.

– Извини. Не обращай внимания, – он выдавил кислую полуулыбку. – Просто курево кончается, а без сигарет я… немного нервным становлюсь. Ты ведь не куришь?

– Нет.

– Вот и правильно. И не начинай, – голос Семена звучал устало. – Ладно, я пойду тогда… Попробую еще раз.

Олеся продолжала стоять посреди маленького коридора возле двери ванной, и парень, не поднимая глаз, протиснулся мимо нее в прихожую.

А ты думала, первый встречный будет нянчиться с тобой, как мать родная?

Именно так Олеся не думала, но… откуда тогда эта глупая обида на Семена?

«Тут творится фиг знает что, а я…»

Действительно, какого черта она стоит тут и рефлексирует? Сейчас есть проблемы поважнее!

Ты не в себе.

Злость на себя, на пугающий бардак в собственной голове и заодно на Семена застряла в горле кислой отрыжкой: не проглотить, не выхаркнуть.

– Думаешь, что-то изменится, если просто бегать по лестнице туда-сюда? – наконец произнесла Олеся, глядя, как Семен снова надевает ботинки.

– А что ты предлагаешь? Сидеть сложа руки?

Ответить было нечего.

Прислонившись к стене подъезда в том самом месте, где стояла до этого, Олеся следила за перемещениями Семена по лестнице.

Вниз, вниз, вниз, еще раз вниз, потом снова вниз. По кругу.

Родители всегда были против домашних животных, и Олеся с удовольствием тискала кошек и собак, когда случалось бывать в гостях у одноклассников. А у одной девочки жил хомяк. Олесе не нравился противный запах, исходивший от клетки, но иногда она подолгу наблюдала за тем, как хомяк крутит колесо.

Сейчас Семен напоминал ей этого хомяка: точно так же бежал по кругу, перебирая ногами одни и те же ступени. Но из колеса нет выхода. Сколько ни беги вперед – останешься на том же месте.

Вниз, вниз, вниз.

Шорк, шорк, шорк.

Каждый шаг Семена по капле добавлял противной, бессильной вялости Олесиным ногам. Перестань девушка опираться о стену – и они сами собой согнулись бы под весом тела.

«Что же происходит? Что же тут такое происходит?» – мысленно повторяла Олеся одну и ту же фразу, напоминающую испуганные причитания Аллы Егоровны, и никак не могла остановиться. Они все застряли в бетонном футляре одного-единственного этажа, и выхода не было. А снаружи…

Снаружи в пыльные окна подъезда слепо глядело все то же пепельное небо.

А если не слепо? Что если прямо сейчас кто-то наблюдает за ними так же, как она сама наблюдала за крутящимся в колесе хомяком? Что если для кого-то они и есть тот хомяк в колесе – глупая зверушка-игрушка?

Такое могло прийти в голову только сумасшедшему. Конченому параноику.

Слабость в ногах сменилась вязким ощущением полного бессилия, охватившим Олесю целиком: и снаружи, и изнутри. Она непроизвольно задержала дыхание, замерла, на мгновение сделавшись частью бетонной стены, такой же мертвой и неподвижной.

Из ледяного оцепенения ее вывело резкое шарканье споткнувшегося шага и низкий гул потревоженного металла.

Семен остановился на середине верхнего марша, бессильно привалившись к вздрогнувшим перилам и хватая ртом воздух. Переведя мутный взгляд на Олесю, он медленно сполз на ступеньки. Блестевшее от пота лицо было бледным.

Олеся бросилась к нему, уверенная, что ноги – мягкие, будто переваренные макароны, – подведут, но они двигались как обычно. Подскочив к Семену, она опустилась на ступеньки рядом с ним.

– Что с тобой?

– Голова… – вяло выдавил он. – Кружится…

В этот миг Олеся снова почувствовала это. Эффект калейдоскопа. Лестница под ногами качнулась, а картинка перед глазами – пятый этаж внизу и пятый этаж вверху – начала едва заметно вращаться, скручиваясь в исковерканную спираль.

– Надо уйти с лестницы! – Олеся помнила, что в прошлый раз головокружение прекратилось, как только она отошла в сторону.

Обхватив Семена за торс и закинув его руку себе на плечи, Олеся кое-как перетащила его вниз, на площадку. Тяжело дыша, оба привалились к стене рядом с дверью Олесиной квартиры и сползли по ней на пол.

– Ты как? – Олеся высвободилась из-под руки Семена.

– Ничего… – выдохнул он.

Дыхание Семена становилось тише, а окружающее их безмолвие – гуще. Они продолжали сидеть на холодном полу, вытянув ноги и уставившись перед собой. Говорить было не о чем.

Олеся вяло подумала о мелком песке на полу, о том, что он пачкает ее новые джинсы, но так и не нашла в себе сил сдвинуться с места. Что-то придавливало ее к полу, к стене, к плечу сидящего рядом Семена – что-то настолько душное, аморфное и тяжелое, что даже само намерение пошевелиться увязало в нем.

Ее охватила апатия.

Выхода нет.

Олеся позволила отяжелевшим векам опуститься.

«Это невозможно… так не может быть… просто не может…»

Выхода нет.

Живот скрутило, в желудке поднялась болезненная изжога. Так бывало всегда, когда Олеся сильно волновалась. Или боялась. Особенно перед экзаменами или контрольными. «Что самое страшное может случиться?» – спрашивал дедушка. И становилось ясно, что все это – двойка, пересдача – на самом деле не так уж и страшно. Не конец света. А сейчас…

«Что самое страшное может случиться?»

Все что угодно.

Резь в животе так усилилась, что пришлось обхватить его руками.

«Все что угодно».

Пугающая неизвестность лишала воли. Немели руки, пекло в груди. Еще немного, и дышать станет трудно. А потом по краям начнет наползать чернота.

Сделав глубокий вдох, Олеся открыла глаза. Взгляд блуждал по притихшему подъезду. Блеклый свет с улицы был все же лучше темноты под веками, маскирующей подступающую черноту.

К счастью, никакой черноты на самом деле не было. Даже боль в животе ослабла, стала тупой, ноющей. Олеся опустила руки и по привычке коснулась часов, рассматривая цифры под стеклом.